– Колдуны не просили нас о помощи, но мы не должны оставаться в стороне, – неумолимо продолжала бабушка Абэ, обведя всех суровым взглядом. – Хотя бы ради того, чтобы раз и навсегда изгнать эту погань из наших краёв. Чтобы наши дети могли спокойно играть на берегу Ито, не боясь быть пойманными и зверски убитыми!
В глазах многих тануки загорелась решимость. Женщины поддержали слова бабушки Абэ единодушными кивками, но на мордочках многих мужчин читалась растерянность.
– И что же ты предлагаешь? – почесал затылок Тому. – Не пойдём же мы в открытую воевать с этой ведьмой! Того, что я слышал о ней, достаточно, чтобы понять: она грозный противник. Даже если взять в расчёт, что в ночь Хякки Яко у нас прибавится сил…
– Прежде чем праздновать труса, послушайте-ка, что я придумала, – уверенно перебила его бабушка Абэ, и все невольно затаили дыхание. – Я не отрицаю, что ведьма сильна. Вот почему мы должны застать её врасплох. Задавим её числом и погоним прочь из этих мест, чтобы она и не помышляла больше вернуться сюда. А для этого нужно провести Хякки Яко через Ганрю гораздо раньше обычного.
Вопреки чаяниям бабушки Абэ, никто не бросился поддерживать её затею. Но и возражать в открытую пока не решались, что не могло не обнадёживать.
– Хякки Яко не вступает во владения людей раньше, чем зайдёт солнце, – снова подал голос дед Юдзи. – В незапамятные времена люди и ёкаи заключили соглашение: день принадлежит человеку, а вся ночь до восхода солнца – наша и только наша. Это древний закон, даже князь Содзёбо не осмелился бы нарушить его.
Многие закивали. Тревожные шепотки зашелестели над поляной. Где-то неподалёку на дереве завозилась большая сова и недовольно ухнула.
– Если нагнать побольше туч и на время спрятать солнце, никто и не посмеет упрекнуть нас в нарушении договора, – возразила бабушка Абэ. Разумеется, древнее соглашение стало первым из череды препятствий, с которыми она столкнулась, продумывая свой план. Так что сомнениям деда Юдзи не удалось застать её врасплох. – Отчаянные времена требуют отчаянных мер – так любят говорить люди. Если князь будет недоволен нашим самоуправством, мы честно расскажем ему о белой ведьме и её зверствах. Я уверена, что князя в куда большую ярость приведёт вопиющее поведение этой женщины в его владениях, чем то, что Хякки Яко прошествует через Ганрю чуть раньше обычного.
– В конце концов князь Содзёбо получит все причитающиеся ему почести и восхваления, – пробормотал дед Юдзи. – А раз так, то вряд ли у него будут причины вмешиваться в наши дела.
– Именно, – чинно кивнула бабушка Абэ, втайне радуясь, что дед Юдзи одобрил её затею. Раз ей удалось перетянуть на свою сторону даже этого старого упрямца, то убедить остальных не составит большого труда. Ей не только хотелось отплатить добром за всё, что каннуси Дзиэн и Ямада сделали для Ганрю, но и защитить ставший родным город и всех его обитателей, и потому она готова была поднять против ведьмы всех ёкаев, кого смогла бы разыскать.
– Значит, решено, – хлопнула в ладоши бабушка Абэ, когда над поляной утихли отголоски последних споров и недоверчивых шепотков. – Разошлём по окрестным лесам и горам самых быстрых и выносливых из нас. Ищите и приглашайте на Хякки Яко всех духов, которых сможете дозваться. Чем больше нас будет, тем вероятнее удастся одержать верх над белой ведьмой и отомстить ей за всё, что она сотворила. Смыть её чёрной кровью кровь наших братьев, которую она посмела пролить!
Глава 15. Уми
После ухода Дзёи и его помощника они с Ямадой не стали долго задерживаться в лачуге. Когда широкая спина монаха скрылась за расшатанными раздвижными дверями, Уми сбросила с себя рваньё, которое ей добыл один из работавших на клан Аосаки старьёвщиков, и забросила его в самый дальний и тёмный угол комнаты. Может, позже обноски найдут какие-нибудь бродяги, забредшие в эту лачугу и задумавшие поживиться тем, что плохо лежит, но Уми до того уже не было дела.
Ей до сих пор не верилось, что всё получилось. Мыслимое ли дело, укрывать опасного колдуна от тайной полиции? Но чем больше времени проходило с того момента, как они попрощались с Дзёей, тем крепче становилась убеждённость, что теперь жизнь её старого друга несомненно переменится к лучшему.
Ведь Дзёя Окумура наконец получил то, чего так жаждал и чего заслуживал, – свободу.
После того как пришлось этим утром ускользнуть из дома, оставив бездыханное тело матери и разом постаревшего от горя отца, Уми не могла проникнуться былой уверенностью в том, что в этом мире ещё есть за что побороться.
Но когда она смотрела в полные благодарности глаза освобождённого Дзёи, Уми стоило немалых трудов сдержать слёзы…
Сдерживала она их и после, когда они с Ямадой возвращались в усадьбу Хаяси. Шли неспешно, чтобы не вызывать лишнего внимания. Дзёю по-прежнему искали, и, похоже, господин Ооно привлёк к работе ещё и городскую полицию. Только это могло объяснить, почему в первый день Обона на улицах было столько полицейских, вооружённых не привычными дубинками, но мечами и револьверами.
Горожане если и подозревали, что в городе снова творилось неладное, то не подавали виду. Хотя на осунувшихся лицах многих лежала печать озабоченности и горя – Уми сознавала, что сама она, скорее всего, выглядит теперь ничуть не лучше, – многие с интересом останавливались рядом с лоточниками, чтобы купить недорогого вина и лепёшек для подношения предкам. Наряженные в тонкие и пёстрые кимоно дети, словно стайки мотыльков, крутились под ногами и выпрашивали у матерей булочки со сладкой бобовой пастой.
Уми спешно отвела от них взгляд, чувствуя, как к горлу подступает горький комок – последствие тех чувств, которым не время было давать волю. Если расклеится сейчас, словно упавший в воду бумажный фонарик, то взять себя в руки уже не сможет…
Уважая её горе, Ямада долгое время молчал, тихо ступая рядом, будто верный и преданный страж. Но когда они миновали рыночные ряды, монах заговорил:
– Я взял на себя смелость позвать каннуси Дзиэна. – Медные кольца на посохе мелодично звенели, вторя шагам Ямады. – Он заверил, что проведёт все надлежащие обряды и поможет душе вашей матери отыскать путь к Стране Корней.
Одна слеза всё же предательски задрожала на ресницах, и Уми зло и часто заморгала, чтобы смахнуть её.
– Благодарю, – проговорила Уми, понимая, что будет совсем уж невежливым по отношению к Ямаде просто смолчать и снова замкнуться в мыслях, не приносивших с собой ничего, кроме боли. – В такой день будет приятно увидеть знакомое лицо. Каннуси Дзиэн – весьма достойный человек. Думаю, она… была бы тоже рада ему.
Уми так и не сумела заставить себя произнести имя матери. Но даже от простого и безликого «она» в носу снова защипало, а горло начало печь от подступивших рыданий.
Этот день и впрямь был особенным для неё по многим причинам. Ровно двадцать лет назад, когда весь Тейсэн начинал праздновать Обон, Уми привели в этот мир. Но той, кто сделал это, сегодня не дано оказалось даже встретить рассвет…
Если и впрямь существовала некая справедливая сила, в которую так верили служители Дракона, то сегодня она окончательно отвернулась от семейства Хаяси.
Ямада, похоже, почувствовал, что дальнейшие разговоры сделают только хуже, и потому весь оставшийся путь до усадьбы они провели в полном молчании. Но в глубине души Уми была благодарна монаху за чуткость. Немногие мужчины в её окружении могли похвастать этим качеством. Иные на месте Ямады или начали бы бодриться, усиленно делая вид, что ничего не случилось, или же задушили бы Уми своей жалостью, легче от которой не стало бы никому.
А от его молчаливой близости тяжесть, тугим обручем стянувшая грудь, становилась чуть менее невыносимой. И ей мучительно хотелось, чтобы он и дальше оставался рядом, давая тем самым призрачную надежду на то, что, быть может, так будет всегда…
Каннуси Дзиэн прибыл в усадьбу Хаяси намного раньше их. Когда Уми и Ямада вошли в комнату, где лежало тело матери, старик уже сидел подле покойной и вполголоса напевал молитву.
Отец был там же, у изголовья своей супруги. Стоило Уми бросить взгляд на его посеревшее от бессонницы и горя лицо, как сердце сжалось – и она поспешила отвести глаза. Непривычно и тяжело оказалось видеть главу клана Аосаки таким надломленным и постаревшим.
Но остатки жалости вскоре поглотило пламя гнева, так и не нашедшего себе выхода. Если бы не малодушие, которое проявили отец и дядюшка Окумура, желая сохранить своё положение, всё могло бы сложиться по-другому. Мать наверняка осталась бы в живых, а Дзёя не стал бы тем холодным и хитрым человеком, каким в угоду себе вылепила его ведьма Тё.
Сколько судеб оказалось разрушено, сколько горестей и тягот довелось вынести каждому, кто, по своей воле или нет, оказался втянут в эту историю.
Уми пришлось сделать над собой усилие, чтобы успокоиться. Подобным мыслям было не место у ложа смерти. К тому же, как вкрадчиво напомнил ей внутренний голос, однажды она уже совершила ошибку, возненавидев одного из своих родителей.
Теперь они с отцом остались одни друг у друга. Так стоило ли снова добровольно соваться в капкан бессильной ненависти и злобы, откуда нет выхода?
Возможно, однажды Уми сумеет понять мотивы поведения отца и простить его за всё, на что он обрёк их с матерью. Быть может, этот день ближе, чем Уми могла себе вообразить – но только не сегодня, когда слишком свежи были предательски нанесённые сердцу раны…
Покойницу обмыли, нанесли на лицо лёгкий макияж, скрыв мертвенную серость кожи, и облачили в белые одежды. От одного взгляда на них Уми охватила дрожь: именно в этом одеянии мать явилась к ней во сне сегодняшней ночью.
Могло ли это оказаться простым совпадением, или же мать каким-то образом ощутила свою скорую кончину? Она обладала колдовским даром, всякое могло статься. Если верить рассказам каннуси Дзиэна и Ямады, колдуны отличались куда большей чувствительностью к окружающему миру, чем простые люди, которым не дано услышать песнь ки и увидеть её прекрасного – и такого