– Я не могу отвечать за брата Горо и принимать за него решения, – пожал плечами старик. – Пока не поговоришь с ним сама, не узнаешь наверняка, верно?
Уми кивнула. Каннуси был, как всегда, прав. Но отчего-то от одной лишь мысли о грядущем разговоре с Ямадой её вдруг охватила непривычная робость. Что, если и он откажется учить её? Где ещё искать помощи?
«Но ведь есть ещё кое-кто, умеющий колдовать, – снова подсказал вкрадчивый внутренний голос. – Кто-то куда более могущественный, чем каннуси и монах, вместе взятые…»
Пришедшая на ум мысль показалась Уми ужасной и притягательной одновременно. В самом деле, если и Ямада откажет, то придётся обратиться к горной ведьме – и заплатить за её помощь сколько потребуется.
Глава 16. Тэцудзи
Присоединяться к похоронной процессии принц не желал до последнего. Скорбные лица собравшихся проститься с покойной матерью Уми Хаяси пробуждали в душе слишком много болезненного и ещё не до конца отжившего – как и вид самого́ хрупкого тела, завёрнутого в белый саван. Он хотел, но не мог отделаться от мысли, что похожим образом выглядел бы Такаси, если бы безжалостное море отдало его тело горюющей семье…
Однако оставаться в опустевшей и тихой усадьбе Хаяси на растерзание собственным мрачным думам значило подвергнуть себя испытанию, которое Тэцудзи вряд ли сумел бы с достоинством преодолеть. И потому, стараясь ни у кого не мешаться под ногами, он держался рядом с Уми и монахом Ямадой – единственными, кто знал тайну принца и мог понимать его в зверином обличье.
Может, некоторые гости и задавались вопросом, что на похоронах делает чья-то ручная обезьяна, но никто не осмелился потревожить неуместными вопросами ни Уми, ни уж тем более её отца.
Тэцудзи хорошо знал, сколь многое говорят об отношении к людям брошенные искоса взгляды и то, каким тоном произносятся даже самые, казалось бы, преисполненные уважения приветствия и выражения «искреннего сочувствия в столь скоропостижной утрате». И потому видел: даже несмотря на случившееся в Ганрю и тот удар, который настиг клан Аосаки, Итиро Хаяси продолжают почитать и боятся сказать при нём лишнее слово. Должно быть, в своё время этот человек довольно потрудился, чтобы заработать авторитет не только в подобных… кругах, но и среди прочих горожан.
На протяжении всего пути никто не потревожил процессию. Никто не посмел злорадствовать над утратой, которую понесла семья главы клана якудза. Боль и горечь от потери близких уравняла всех, кто долгое время существовал по разные стороны жизни. Уравняла, чтобы после снова развести их дороги – на сей раз уже навсегда.
На подходе к святилищу Милостивого Владыки Сэйрю раздался звон храмового колокола, обозначивший начало часа козы[4]. Оговорённый с Ямадой срок, когда они должны были покинуть город, надвигался всё ближе, и Тэцудзи понимал: похороны могут значительно задержать их.
Монаха, похоже, посещали те же мысли. Он то с беспокойством поглядывал на Уми, которая молчаливо брела рядом – глаза её были сухими, но от их лихорадочного блеска даже Тэцудзи становилось как-то не по себе, – то косился на давно перевалившее за зенит солнце. Чем ближе оно склонялось к горной гряде, тем неотвратимее на Ганрю наползал вечер. А там уже было рукой подать и до празднования Обона – и до Хякки Яко, Ночного Парада Сотни Демонов.
С другой стороны, когда начнутся танцы, возносящие хвалу и благодарность почтенным предкам, будет легче ускользнуть из города незамеченными. Толпы на улицах наверняка отвлекут ведьму в белой маске, даже если она всё ещё искала их…
Стоило Тэцудзи вспомнить о том злополучном вечере в балагане, как его охватила дрожь. Только когда управляемые ведьмой горожане набросились на полицейских и якудза, принц осознал, почему его отец так ненавидел всё, что было связано с колдовством. Когда имеешь дело с настоящей запретной магией – настолько древней и по-настоящему жуткой, что кровь стынет в жилах, – со всей полнотой осознаёшь, насколько тщетны попытки одержать над ней верх. Лишь хитрость способна привести к победе – или же грубая сила.
Когда-то, взойдя на престол, молодой Тайга-но Ёмэй выбрал второй путь. К добру или к худу, но последствия этого решения ощущались до сих пор. С дозволения императора тайная полиция рыскала по всему Тейсэну и при неоспоримых доказательствах вины могла казнить кого угодно.
За красными воротами-тории, украшенными табличкой, где витиеватыми иероглифами было написано название святилища, их уже дожидался каннуси – не такой старый и седой, как Дзиэн, что шествовал с ними от самой усадьбы Хаяси, но всё равно в летах. Двое молодых послушников, стоявшие чуть поодаль, почтительно согнулись в поклоне.
– Да озарит ваш путь Великий Дракон, – прогудел каннуси, склонив голову в приветственном жесте. – И да оградит его милость от посягательств любого зла. Я, каннуси Хюго́, и мои ученики будем неустанно молиться об этом. – Скользнув взглядом по носилкам, на которых покоилось тело, он чуть отступил в сторону и приглашающе махнул посохом. – Мы ждали вас. Всё готово.
При этих его словах Уми заметно вздрогнула, но ничего не сказала и задерживать шествие не стала. Глаза её были совсем тусклыми, будто она погрузилась глубоко в безрадостные раздумья, а на лицо тихонько наблюдавшего за ней Ямады набежала тень тревоги.
Тэцудзи прекрасно понимал, что чувствовала Уми Хаяси. Когда-то ему пришлось побывать на её месте. Роскошное святилище Дракона-Покровителя Тейсэна не могло вместить всей толпы столичных жителей, которые жаждали проститься с безвременно ушедшим наследным принцем Тайга-но Такаси, и потому на окрестных улицах в день официальных похорон было не протолкнуться.
На короткий и мучительный миг Тэцудзи будто снова вернулся в тот день. Увидел суровый и бледный лик отца, который за всю церемонию не проронил ни слова. Услышал сдавленные сухие рыдания матери. Снова ощутил давящую пустоту в груди, от которой не мог толком вдохнуть.
Не было лишь тела, на которое можно бросить последний взгляд, чтобы проститься хотя бы с частью сожалений, от которых молодого принца ещё много недель после гибели брата мучила бессонница…
Перезвон медных колец на посохе каннуси Хюго заставил Тэцудзи вырваться из плена горестных воспоминаний. К тому времени вся процессия уже миновала павильон для омовений, где каждый из гостей прощальной церемонии окунул в воду руки и прополоскал рот, и, обогнув главный храм, украшенный резьбой, добралась до большой открытой поляны с затянутым ряской прудом. Прямо перед ним сложили погребальный костёр – далеко не первый, судя по тому, какой закопчённой и припорошенной пеплом оказалась земля вокруг.
Завёрнутую в белый саван покойную бережно водрузили на полагающееся место, и каннуси, замерев подле тела, начал читать молитвы, в то время как двое послушников принялись по кругу обходить кострище и поливать сухую древесину особой масляной смесью.
Ямада и каннуси Дзиэн не остались в стороне – и вскоре над черепичной крышей храма и старыми священными деревьями-сакаки поплыли три звучных голоса, печальная песнь которых причудливо вплелась в душное марево наступающей осени. Пожалуй, именно так мог бы звучать хор ну́э, если бы Тэцудзи хоть раз довелось услышать пение этих легендарных птиц, предвестников скорби и страданий.
Краем глаза Тэцудзи заметил, как крепко пальцы Уми вцепились в пояс. Заглянуть ей в лицо он не решился. Ему самому эта молитва рвала душу ничуть не меньше, чем молодой якудза. Шерсть на загривке встала дыбом, словно всё существо принца противилось неизбежности самой смерти, которой здесь, казалось, были пропитаны земля и даже воздух…
Но ничто не вечно в этом мире. Когда молитва была окончена, каннуси Хюго сделал знак послушникам. Те поднесли к кострищу заранее заготовленные факелы и подожгли дрова.
Залитое маслами дерево вспыхнуло быстро, и вскоре силуэт завёрнутого в саван тела поглотило неистово мятущееся пламя. Исходившее от огня марево заставило собравшихся отступить на несколько шагов. На покрасневших загорелых лицах выступили крупные жемчужины пота.
Лишь одна маленькая фигурка осталась недвижимой. Девочка, совсем невысокая и хрупкая – на вид ей можно было дать не больше пяти. И кто додумался оставить её без пригляда, да ещё и так близко к огню?
Однако, присмотревшись получше, Тэцудзи осознал свою ошибку. То оказался вовсе не человеческий ребёнок, а О-Кин – домовой дух усадьбы Хаяси, с которым ему довелось столкнуться вчера.
Ёкай, казалось, совсем не боялась ни пламени, ни искр, разлетавшихся во все стороны. Она стояла к Тэцудзи спиной, и потому он не видел её лица. Лишь дёрнулись несколько раз хрупкие детские плечики под расшитым цветами кимоно – и в следующий миг О-Кин исчезла, будто её здесь никогда не было…
Уми, стоявшая до того словно в оцепенении, проговорила чуть слышно:
– Что-то мне нехорошо, – её тихий надтреснутый голос был едва различим за треском пламени. Лишь по тому, как вздрогнул Ямада, снова занявший своё место подле Уми, Тэцудзи убедился, что ему не послышалось.
– Давайте я отведу вас к дому каннуси Хюго, – не растерялся монах. – Там вы сможете немного отдохнуть и дождаться, пока окончится погребальная церемония.
Уми слабо кивнула в ответ и принялась прокладывать себе путь сквозь толпу. Тэцудзи и сам был не прочь покинуть это пронизанное скорбью место и потому незамедлительно последовал за Ямадой, который не отставал от Уми ни на шаг.
Стоявший неподалёку Итиро Хаяси с нескрываемой тревогой покосился на дочь, но та лишь что-то тихо шепнула ему – и глава якудза отступил, не сказав ни слова.
Тэцудзи хмыкнул, наблюдая за этой сценой. Вздумай он уйти с похорон брата раньше положенного, отец наверняка собственными руками удавил бы его прямо в святилище. И даже вмешательство матушки не спасло бы. Хотя в ту пору подобному исходу он был бы только рад…
Как только костёр и окружавшая его похоронная процессия скрылись за густо разросшимися парковыми деревьями, Уми выдохнула с заметным облегчением. Да и Тэцудзи, признаться, вдали от треска пламени и его мерного жара почувствовал себя намного лучше. День и так выдался душным, а уж в мартышечьей шкуре принцу, пожалуй, приходилось намного тяжелее остальных. Стоило в очередной раз помянуть нелестным словом соломенную шляпу, по чьей вине он обретался в этом недостойном наследного принца облике.