Но прежде Тэцудзи хотелось укрыться в тени и выпить чего-нибудь – в такую погоду он не отказался бы от холодного чая. Наверняка на поминальном ужине в усадьбе Хаяси подадут такой, надо только набраться терпения.
Когда Уми опустилась на дощатый пол веранды, опоясывавшей скромный дом священника, Тэцудзи с нескрываемым удовольствием развалился рядом. Ямада ненадолго куда-то отлучился, но вскоре вернулся с черпаком, полным холодной воды из павильона для омовений.
– Пить эту воду я бы не советовал, – с сомнением покачал головой Ямада, заметив, каким жадным взглядом принц наградил черпак. – Но вот сполоснуть лицо и руки ею вполне можно. Станет легче.
Уми благодарно кивнула и приняла черпак из его рук. После умывания на лицо девушки и впрямь вернулась если не прежняя живость, то хотя бы её подобие. До того она была так бледна, что даже Тэцудзи, не питавшему к молодой якудза особо тёплых чувств, становилось не по себе.
Вернув черпак на положенное место, Ямада уселся рядом с Тэцудзи. Он не произнёс ни слова, но принц в очередной раз отметил, что весь облик монаха излучал спокойствие и надёжность – будто светился изнутри некоей благостной силой, способной усмирять разум и сердце.
Прежде Тэцудзи не доводилось столь продолжительное время общаться со служителями Дракона, и теперь он с удивлением отмечал, как разительно не похожи они на прочих жителей Тейсэна, будучи при этом такими же людьми со своими страстями, горестями и страхами. Будто бы они были изнутри намного крепче: словно вера в милость Владыки Сэйрю и впрямь придавала им сил.
Где-то поблизости заунывно принялась стрекотать цикада. По стволу старого дерева-сакаки пробежала белка, игриво взмахнув заметно полинявшим хвостом. Она шмыгнула в куст жасмина и спугнула стайку каких-то пичуг, которые возмущённо зачирикали и упорхнули прочь.
Жизнь вокруг шла своим чередом. Всё живое умирало и снова рождалось. Наверняка за этот день не в одном доме Тейсэна раздался истошный младенческий плач, которым новорождённые возвещали своё прибытие в этот мир – или же горестный крик того, кто потерял самого дорогого и близкого сердцу человека…
Всё рождается, умирает – и так по кругу. Настанет час, когда Тэцудзи похоронит своих родителей. Или, может статься, это им придётся проститься с обоими своими сыновьями, если Тэцудзи вдруг не суждено будет прожить долгую жизнь.
Перед внутренним взором снова возникла добрая улыбка брата, которую Тэцудзи не видел очень давно – и которую ему не доведётся увидеть больше никогда.
Тоска заметной болью отозвалась в сердце, и глаза защипало от подступивших слёз. Интересное он, наверное, зрелище будет являть собою: плачущий макак, утирающий влагу с красной киноварной морды.
Так что никаких слёз. Не в присутствии тех, кому по статусу не положено видеть слабость отпрыска императорского рода.
Принц украдкой покосился на Уми. Та неподвижно застыла, притянув согнутую в колене левую ногу к груди, и невидящим взглядом смотрела вдаль.
Тэцудзи ощутил заметный укол жалости. Он по себе знал, что теперь это горе всегда будет с ней, сколько бы ни минуло лет. Зияющая брешь в груди никогда не затянется до конца. Каждое воспоминание о том, кого уже не вернуть, будет взрезать только зажившую рану снова и снова, не давая шраму затянуться до конца.
Он от всей души хотел помочь Уми, но не знал, как поделиться этой испытанной на себе горестью, не показавшись навязчивым, – а потому предпочёл промолчать.
Тэцудзи горько усмехнулся этой неожиданной мысли. Сейчас отец, который всегда учил его говорить только когда есть что сказать, наверняка мог бы гордиться младшим из сыновей – пожалуй, впервые за всю его бесславную и недолгую жизнь…
– Вам обоим уже доводилось переживать это, да? – глухим от долгого молчания голосом заговорила Уми. – Поэтому не рассыпаетесь в пустых сожалениях… Кого вы потеряли?
– Старшего брата, – с неохотой хмыкнул Тэцудзи.
– Всех, – просто ответил Ямада.
Уми и Тэцудзи, словно по немой команде, повернулись к нему с невысказанным вопросом в глазах. На что Ямада лишь слабо улыбнулся:
– Отца я никогда не знал – он погиб ещё до моего рождения. А мать умерла сразу, едва успев наречь меня именем, которое я ношу до сих пор. Ни братьев, ни сестёр, ни прочей близкой родни у меня не было. Поэтому заботу обо мне взяла травница Рэйко, которую все в нашей деревне называли бабушкой. – Улыбка монаха стала шире, но в глазах появилась тёмная горечь, которой там прежде не замечалось. – Она была для меня настоящей семьёй, но однажды пришло и её время. Всё-таки она была стара, и в прошлом на её долю выпало много невзгод.
Уми чуть слышно шмыгнула носом и отвернулась. Тэцудзи же не сумел скрыть искреннего изумления:
– Да-а, друг мой, вот это потрепала тебя жизнь!
– Не то слово, – невесело усмехнулся Ямада.
– Всех нас потрепала, как выяснилось, – проворчала Уми, неловко поднимаясь с веранды. – Что ж, если никто не возражает, предлагаю вернуться домой. Сил моих больше нет тут сидеть. И да, – она вдруг замерла, словно обдумывая следующую фразу, а потом продолжила, в нерешительности почесав правое предплечье: – Спасибо вам… обоим.
Тэцудзи и Ямада промолчали, но Уми в ответе, похоже, и не нуждалась.
Прежде чем последовать за ней, принц успел разглядеть на вновь безмятежном лице монаха тень едва заметной улыбки. И у него самого на сердце стало чуть легче.
– Я хочу отправиться с вами, – заявила Уми, и Ямада, который только поднёс маринованный гриб ко рту, чуть не выронил палочки.
К тому времени они уже сидели на веранде усадьбы Хаяси. Вечерело. Дневная духота постепенно начала спадать. За приоткрытыми сёдзи в большой комнате разместились те, кто остался на поминальный ужин. Большую часть этих людей Тэцудзи видел в первый и наверняка последний раз в жизни – вряд ли ему когда-нибудь доведётся снова побывать в Ганрю, – но постоянных обитателей дома он уже успел запомнить в лицо.
Итиро Хаяси, поникший и бледный, но с нарочито бодрым оскалом, сидел во главе стола и чересчур много внимания уделял кувшину с вином. Кучерявая домоправительница Томоко исполняла обязанности хозяйки дома и неустанно следила за тем, чтобы у гостей не было недостатка в питье и закусках.
За несколькими низенькими столиками, поставленными в ряд, разместились бывалого вида люди с татуированными руками и грудью и холёные мужчины и юноши в дорогих кимоно, наверняка относившиеся к здешнему высшему свету. Женщин было немного: похоже, чьи-то жёны, дочери и даже матери. Казавшаяся древней старушка с белым платком, аккуратно покрывавшим седовласую голову, то и дело украдкой утирала глаза рукавом.
Тэцудзи вполглаза наблюдал за этим пёстрым сборищем, не забывая воздавать должное плошке с рисом и маринованными овощами. Когда ещё ему доведётся увидеть внутреннюю жизнь клана якудза, как не теперь, пускай и при столь трагичных обстоятельствах. Его спутники почти всё время сохраняли молчание. Ямада чинно трапезничал, а Уми вяло ковырялась в тарелке – похоже, кусок в горло не лез.
Но атмосфера на веранде резко изменилась после неожиданного заявления Уми. От изумления Тэцудзи чуть не поперхнулся остатками риса, которые до того усердно выскребал палочками со дна миски.
– Ты бы хоть подождала, пока я дожую! – справедливо возмутился он, но Уми не удостоила его и взглядом. Всё её внимание теперь было приковано к Ямаде, который, отставив миску в сторону, принялся расправлять несуществующие складки на своём одеянии.
«Тянет время», – понял Тэцудзи. Хотя по лицу монаха нельзя было прочесть и малой доли того, что творилось у него в голове, принц догадывался: Ямада поражён не меньше его самого.
– Могу я узнать, чем продиктовано ваше столь… неожиданное решение? – наконец, тщательно взвешивая каждое слово, произнёс Ямада.
– На это есть несколько причин. – Уми заметно понизила голос – должно быть, не хотела, чтобы её ответ достиг ушей сидевших в комнате. – Не буду вдаваться в подробности, но в случившемся в Ганрю за эти дни не последнюю роль сыграли мой отец и названный дядюшка. Столько лет лжи и тайного предательства не могли не прорваться, переполнившись отчаянием и болью, словно застарелая рана – гноем. И мама… После её смерти мне невыносимо здесь оставаться.
Уми вдруг резко замолчала и отвернулась, пряча глаза. Тэцудзи с пониманием хмыкнул. Желание поскорее оставить позади то, что причинило столько горя, не требовало особых разъяснений. Помнится, после смерти Такаси ему тоже хотелось сбежать куда подальше. В Дайсине и императорском дворце слишком многое напоминало об утрате, с которой он не мог смириться.
– Неизвестно, что ждёт Аосаки-кай дальше, – продолжала Уми, теребя рукав рубахи. – Как скоро сможет клан оправиться после бойни в балагане и предательства одного из ближайших сторонников отца, за которого я должна была выйти замуж. И сможет ли оправиться вообще.
Ямада молча внимал, опустив глаза. А Тэцудзи наконец догадался, чей разговор он подслушал вчера для Уми. Ну и ну, чутьё и впрямь его не обмануло! Тут оказались замешаны чувства, которым, похоже, больше никогда не суждено претвориться в жизнь.
– Но главная причина, по которой я бы хотела отправиться с вами, заключается всё же в ином. – Уми подняла голову и снова повернулась к ним. – Перед смертью мама успела снять сдерживающую печать с моей силы, которую наложила много лет назад, и теперь… Теперь я постоянно чувствую её. Это так… странно и непривычно. И мне страшно, что однажды я не смогу справиться с собственным даром и причиню кому-нибудь вред. Поэтому прошу вас, – в пронзительно-тёмных глазах Уми загорелся огонь, которого Тэцудзи там прежде не видел, и Ямада, словно заворожённый, уже не сумел отвести от них взгляда, – возьмите меня в ученицы!
С этими словами она склонила перед ним голову.
Уми не могла видеть лица Ямады, но Тэцудзи прекрасно разглядел затаённую надежду – и боль, промелькнувшие в глазах монаха и тут же потухшие, словно что-то прогнало их прочь. Выражение всегдашней безмятежности на лице монаха в одночасье сменилось каменной маской, словно Ямада боялся выдать хотя бы малую толику своих истинных чувств.