А вот самой Уми не удалось так легко отделаться. Один из острых когтей ведьмы настиг её и насквозь пронзил ладонь…
Боль ослепила и вгрызлась в несчастную руку, словно оголодавший бродячий пёс. Из груди Уми исторгся громкий вопль – и тут же оборвался, перейдя в сухой кашель.
Впервые за вечер Бура зашевелился сам. Не успела ведьма протянуть к нему руку, как он резво сиганул в сторону распростёртого на земле Ямады и скрылся за могучей фигурой монаха.
Ведьма Тё шумно выдохнула, не скрывая своей досады, а Уми, прижимая к груди искалеченную кисть, попятилась. Здоровой рукой, всё ещё судорожно стискивавшей шпильку, Уми прикрыла кровоточащую ладонь, словно хотела защитить её от следующего возможного удара ведьмы.
– Видят духи, я не хотела этого, – проговорила ведьма, с трудом оторвав взгляд от того места, где затаился Бура. – Но ты должна раз и навсегда уяснить: когда я что-то требую, никто не смеет…
Окончание фразы замерло у колдуньи на губах, стоило ей увидеть ровное и мучительно яркое свечение, прорезавшее темноту. И исходило оно, как ни удивительно, от шпильки, залитой кровью из раненой кисти.
Прорвавшийся сквозь стиснутые пальцы яркий свет ослепил Уми лишь на миг, а потом она ощутила, как снисходит покой на истерзанную всем пережитым за последнее время душу. Как слабее становится боль в ладони. И как наливается силой левая рука, стараясь удержать увеличившуюся в размерах и ставшую ещё тяжелее шпильку.
Но для ведьмы и её омерзительного омукадэ, отшатнувшихся от чудесного свечения, эти перемены, похоже, пока оставались незамеченными. Дух с гадостным шипением просочился сквозь отверстие в маске и исчез, а Тё прикрыла ладонью глаза, словно столь яркий и чистый свет причинял ей боль.
Но ничто прекрасное не может длиться вечно – вскоре свет померк. И Уми поражённо выдохнула, не в силах отвести глаз от того, что теперь сжимала в левой руке.
То был удивительной красоты меч с позолоченным лезвием и коралловой рукоятью, украшенной точно таким же узором, что и кандзаси матери. Летящие на ветру цветы сливы словно сияли изнутри, напоённые чудодейственным свечением, – похожим образом сверкал и клинок, разгоняя сгустившуюся темноту.
– Откуда… откуда у тебя этот меч? – выдохнула ведьма. Глаза её за прорезями маски расширились от изумления, которое она даже не пыталась скрыть.
– Семейное наследие, – процедила Уми, поудобнее перехватив меч левой рукой. С холодным оружием она управлялась гораздо хуже, чем с револьвером, так что нападать на ведьму первой не решилась бы, даже будь у неё целы обе руки.
– Ну конечно! – в тоне ведьмы послышалось искреннее веселье, от которого по коже Уми снова пробежала ледяная дрожь. – А я всё гадала, куда подевался легендарный Фусецу… Выходит, Химико обхитрила не только меня, но и свою родню, – надо же, какая прелесть! Но да демоны с ним. Даже легендарный меч, отлитый из рога Дракона, тебе не поможет.
С этими словами ведьма двинулась к ней, словно ядовитый паук, крадущийся к увязнувшей в паутине добыче.
– Что тебе ещё от меня надо? – Уми выставила перед собой сверкающий клинок, зная, что колдунья не посмеет приблизиться, пока он направлен прямо на неё. Отчего-то белая ведьма и её мерзкий омукадэ боялись этого меча и исходившего от него благостного сияния. И Уми намеревалась сполна воспользоваться этим единственным оставшимся у неё преимуществом.
– Твоя живая кровь, – хотя голос ведьмы был спокоен, за этой показной безмятежностью Уми послышались едва заметные нотки стального напряжения. – Даже невзирая на то, что ты отказалась становиться моей ученицей, я всё равно заберу тебя.
– Зачем? – Уми отступила на шаг, стоило ведьме приблизиться к ней. – Что ты задумала?
– О, много чего, – хохотнула Тё. – Бьюсь об заклад, у бедного императора Тайга его редеющие волосы на черепе встанут дыбом, когда он обо всём догадается. Но тогда, боюсь, будет слишком поздно. И для него, и для всех вас. А теперь, – приказным тоном добавила ведьма, – опусти меч и подойди. Твоя рана довольно серьёзна, и ею следует заняться, пока ты не потеряла слишком много драгоценной крови Дайго.
С каждым мигом Уми и впрямь становилось хуже. Дрожали ноги и руки, тело бил озноб, словно при сильной лихорадке. А кровь всё лилась – такая тёплая, как сама жизнь. Сознание туманилось, веки слипались от усталости, а чудесный клинок в руке казался всё тяжелее…
На одно короткое мгновение Уми была готова поддаться увещеваниям. У неё не осталось сил, она была ранена и напугана. Они потерпели поражение в борьбе с ведьмой – а долгожданная помощь от Бога Дорог так и не пришла.
Остриё клинка дрогнуло и опустилось чуть ниже. Ведьма, не сводившая с неё глаз, тут же это заметила и не преминула воспользоваться слабостью противницы. Миг – и ненавистное белое одеяние, перемазанное кровью, снова мелькнуло в пугающей близости от Уми.
Но этого мига оказалось достаточно, чтобы решиться.
Уми крепче перехватила рукоять немеющими от усталости пальцами и замахнулась на ведьму. Та отшатнулась, и бездонный раскол на её маске снова заклубился чернотой.
Омукадэ вылез наружу быстрее, чем ожидала Уми. Похоже, его и впрямь манила человеческая кровь, раз он был готов даже стерпеть исходившую от меча благостную силу, которая явно причиняла ему страдания.
И, возможно, на какой-то короткий миг он вышел из подчинения ведьмы, велевшей ему не трогать Уми. Яростно клекоча – от этого звука всё заледенело внутри, – он набросился на неё, и Уми с отчаянным криком перешла в атаку. Уж если чудесный меч не сумеет поразить панцирь этого гада, тогда их ничто не спасёт…
Жвалы омукадэ щёлкнули прямо у неё над головой – в последний момент Уми успела пригнуться, чтобы он не перерезал ей шею, как тростинку. В голове билась только одна мысль: надо попасть по ведьме, и всё закончится. Уми мало что знала о подчинении сильных духов, но на каком-то глубинном уровне понимала: если погибнет один из связки, дух или человек, второму тоже останется недолго.
И потому, пережив первую атаку омукадэ, она рванулась к ведьме. Если сейчас Тё увернётся, у Уми просто не хватит сил на новый рывок…
Но всё закончилось совершенно иначе – так, как не могло пригрезиться даже в самом страшном кошмаре. Уми была уже совсем близко, она явственно различила страх, который мелькнул в глазах колдуньи, расширившихся от изумления за прорезями маски.
А потом её когти – вся остро заточенная пятерня – пронзили Уми насквозь. Девушка даже почувствовала, как с противным чавканьем они вышли из спины, прямо между лопаток…
Уми не кричала – теперь она не смогла бы выдавить из себя ни звука. Ведьма что-то навсегда уничтожила в ней, убила – на этот раз взаправду.
Кричал кто-то другой, и в этом крике было столько отчаяния, что у Уми на глазах навернулись слёзы.
Умирать оказалось больно. Тепло самой жизни изливалось на разорванное кимоно, уступая место холоду – такому же бесконечному, как зима на горных перевалах.
Но куда больнее оказалось видеть невыразимое страдание, исказившее лицо Горо, – монах, отшвырнув будто бы разом ослабевшую ведьму в сторону, в последний момент успел подхватить Уми у самой земли.
И откуда он только здесь взялся? Когда успел прийти в себя?
Уми хотела многое сказать ему. Что не так должно было всё закончиться – и для них в том числе… Но в горле забулькала кровь, а после тяжёлой и вязкой дорожкой потекла по подбородку.
Последних сил хватило лишь на то, чтобы коснуться склонившегося над нею лица – бледного и залитого красным.
А после сияние чудесного меча окончательно угасло, и на глаза Уми Хаяси опустилась вечная ночь.
Глава 19. После
После мрачной и всеми покинутой окраины Ганрю оказаться в стареньком саду обители было приятно. Вдохнув полной грудью свежий горный воздух, от воспоминаний о котором у Горо всегда щемило сердце, он уверенно зашагал по мощённой камнем тропинке, ведущей вглубь сада. Откуда-то он знал, что там ждёт учитель. И что он хочет сказать ему нечто важное: по-другому разговоры со Светлейшим Гёки никогда не заканчивались.
Стоило Горо увидеть в павильоне для молений знакомую хрупкую, но по-прежнему излучавшую мощь фигуру учителя, как сердце наполнилось чистой радостью. Светлейший Гёки одним своим присутствием умел вселять в души людей неземной покой, настолько велика была сила старика.
Сила, которой Горо никогда не овладеть, сколько бы он ни старался…
– Вот и ты, брат мой, – закивал Гёки, когда Горо, почтительно поклонившись, сел рядом. – Как ты переменился со дня нашей последней встречи! Я-то думал, невозможно стать ещё шире в плечах, но ты не перестаёшь меня изумлять.
– Одно лишь осталось неизменным: заветы учителя, которые этот ничтожный ученик старается блюсти во что бы то ни стало, – степенно ответил Горо.
– И ты хорошо справляешься с этой задачей. – Под густыми седыми усами Светлейшего промелькнула улыбка. – Я старался по мере сил присматривать за всеми вами, и потому горечью преисполнилась моя душа, когда твой путь в обители был окончен.
Горо крепко сжал кулаки и ничего не ответил. Не ему было оспаривать решение нового настоятеля, который сменил на посту почившего учителя.
– Однако я всегда полагал: куда сложнее помогать людям, живя среди них и день ото дня видя, как низко порой они могут пасть в своих помыслах и деяниях, – в голосе учителя послышалась глубокая печаль, отчего у Горо заныло сердце. – Но тебе удалось и это. Удалось сохранить ту искру сострадания, которая никогда не должна угаснуть в сердце истинного служителя Великого Дракона. Учитель по-настоящему гордится тобой, Горо Ямада.
Почувствовав, как глаза защипало от подступивших слёз, Горо поспешил почтительно поклониться Светлейшему. Прежде ему не доводилось слышать от учителя таких слов, и потому теперь они подняли в его душе такую бурю чувств.
– Но я не сумел остановить зло, завладевшее Ганрю, – всё же не мог не возразить Горо. – Не сумел помочь брату Дзиэну и остановить белую ведьму.