Рассказ Йоганна перемежался бесконечными «эта», которые странно контрастировали с толковым изложением произошедших событий. Весьма грамотным изложением, сказал бы я. Так про эти события мог бы рассказать, например, Гарольд, который разбирался в вопросах войны, по-моему, с рождения. А тут-то — простой корчмарь. Или не такой уж простой? Что-то его с Агриппой и мастером Гаем ведь связывает?
— Дела, — протянул я.
— Не то слово, — вздохнул корчмарь. — Как вечер, так и начинаю гадать, что с утра будет. Все то же, что и с вечера, или, эта, варвары пожалуют. Повеселиться, пожечь и пограбить. На другое-то они не способны.
— Да ну, — с сомнением прищурился я. — Где побережье — и где Кранненхерст? Нет, они сюда не пойдут, нужны им наши болота с лесами больно.
— Этим чего ни дай — все пригодится, — пессимистично возразил мне Литке. — У них, эта, на островах, кроме камней да льда, нет больше ничего, так что не сомневайтесь, милсдарь Эраст, — этим нужны.
В целом его рассказ произвел на меня немалое впечатление, жалко только, что про магическую поддержку варваров он вовсе ничего не знал. Только про то, что такая у них появилась, он и был в курсе. Ну и еще смог рассказать, что раньше жители Ледяных островов магию почитали делом неправильным и даже вредным, а потому у них не то что магов — шаманов не было. И тут — на тебе. Вот с чего такой переворот в мозгах у них произошел?
Все это было сомнительно, непонятно и сумбурно. И еще — очень печально, поскольку такая ерунда на самом деле происходила не слишком уж далеко от нас. А если Йоганн прав и это не просто береговая стычка старых неприятелей, в которой то один победит, то другой, а вполне настоящая захватническая война? Все тогда сильно поменяется — и в нашем мире, и в моей жизни. Война, которая пусть даже самым краем крыла зацепила человека, непременно меняет в его жизни все, что только можно, и в первую очередь — мировоззрение и планы.
Впрочем, и это все ерунда — планы, взгляды. Самое главное, война меняет судьбу человека, и никуда ты от этого не денешься.
Ладно, не буду гадать. Вернусь в замок, расскажу об этом Гарольду, он поболее моего в таких вопросах разбирается и даст точный расклад, что теперь к чему.
Я отдал Йоганну распоряжение насчет окороков с коржиками и собрался покинуть кухню, где стояла немыслимая духота, но Литке остановил меня:
— Да, вот еще что. — Он приложил ладони к щекам. — Забыл совсем. Про вас ведь тут, эта, по лету спрашивали. Про всех вас и про каждого в отдельности.
— Вот ведь, — насторожился я. — А кто?
Глава 7
Вариантов была масса: и мастера заплечных дел из ордена Истины, и верные слуги короля Роя Шестого Отважного, которые без ведома повелителя решили сделать ему приятный сюрприз, и… Мало ли славных людей, которые желают мне лично добра? Да полно. И некоторые даже готовы потом оплатить мои похороны, главное, чтобы они состоялись.
Надеюсь, я переоцениваю весомость своей персоны, это было бы приятным заблуждением.
— Есть тут у нас такой Шульц, его еще называют Носатым Шульцем. — Йоганн открыл дверцу кухонной печурки, пошерудил в ней кочергой и подкинул в огонь пару поленьев. — Сын Марты Рейзен. Видят боги, нет в мире справедливости! Такой славной женщине достался эдакий сын.
— А что с ним не так? — поторопил я корчмаря.
— Все не так, — захлопнул дверцу тот. — Пропадает, эта, где-то по полгода, потом возвращается с полными карманами монет, в новых сапогах и с новыми шрамами. Гуляет без меры и остановки пару месяцев, да так, что весь Кранненхерст на ушах стоит, а после снова хвать — и, эта, нет его, как ветром сдуло. Да не то плохо, что парень молодой гуляет, это-то дело понятное, то плохо, что он других юнаков с собой сманивает. Ясно же, как и где он эти монеты добывает.
— На большой дороге, где же еще, — подтвердил я.
— Ну да, — кивнул Литке. — Так вот, по всему, он должен был как раз сейчас в деревню вернуться, никак не раньше, он в апреле тут о-го-го какой загул устроил, а по маю, эта, исчез. И тут — на тебе, летом заявился. Ходит, носом своим длинным водит. И ведь не один пожаловал, с собой еще дружков притащил, по виду — такие же бандюки, как и он сам. Один — длинный как колодезный журавель и с лица весь белый, ровно снег, другой — чернявый да кучерявый, и взгляд, эта, словно у пса цепного. Засели они у меня в корчме, знай местным забулдыгам пиво подливают да расспрашивают, что у вашего хозяина в замке творится да кто у него в учениках ходит.
— Наставника, — поправил я Йоганна.
— Чего? — не понял тот.
— Ворон нам не хозяин, — объяснил я. — Он нам учитель, наставник.
— Замок его? — Йоганн дождался моего кивка и продолжил: — Вот. Он в нем хозяин, а вы гости. Да не это важно. Главное то, что эти трое про каждого узнавали все, что можно, а особенно — про высокого красавчика со светлыми волосами, про дружка его да про пару девиц. Вот я и мыслю, что красавчик — ваш друг, который, эта, тогда сдуру с кузнецом нашим сцепился, а дружок его — вы и есть, милсдарь Эраст.
Ну, «сцепился» — слово не то. «Сцепились» — это когда все кулаками машут, а Гарольда тогда чуть не придушили, ради правды.
— Что потом было? — поторопил я замолчавшего Йоганна.
— Ничего не было. Недельку они тут у меня посидели, а потом — все, как ветром сдуло. Хорошо хоть денег должны не остались. — Корчмарь почесал за ухом и добавил: — И глотку, эта, мне ночью не перерезали. Эти могли.
— Спасибо, корчмарь. — Я залез в кошель и вытащил оттуда золотой. Жалко, понятное дело, но оно того стоит. Да и не только за вести я плачу. — Вот, держи.
— Ох ты. — Литке цапнул монету. — Вам спасибо, милсдарь.
— Да ты погоди благодарить, — остановил я его. — Мне еще два окорока копченых надо и коржиков медовых два десятка. Ну а что останется — это твое.
— Все одно спасибо. — Йоганн расплылся в улыбке. — За то, что по-людски, — спасибо.
Ну да, Агриппа вряд ли ему денежку дает. Небось только хмурится да глаз щурит, я его знаю.
А деньги-то тают в кошельке. Летнее путешествие здорово подорвало наше финансовое благополучие, если бы я перед дорогой не оставил часть денег в замке, сейчас бы вовсе без гроша сидел. И у друзей моих тоже с монетами негусто — из дома ничего никому не присылают, а если и присылают, то до них это не доходит. До весны, может, и дотянем, а потом разве что по селениям начинать ходить, хворобы крестьянские лечить.
Ладно, надо возвращаться в зал, а то съест Жакоб мою свинину, знаю я его.
Почти угадал — свинина моя и вправду нашла нового хозяина, но им был не Жакоб. Ее поедал Ворон, аккуратно нарезая кусочки и обмакивая их то в горчицу, то в неведомую мне специю, более всего похожую на смесь перцев. Ел он молча, не глядя по сторонам, и вид у него был какой-то нехороший. Мрачный, я бы сказал.
— А, фон Рут, — обратил наставник внимание на меня, когда я сел за стол. — И ты тут.
— Где же мне еще быть? — пожал плечами я. — Я сюда и шел за тем, чтобы перекусить.
— Все едите и едите. — Ворон отправил в рот очередной кусок мяса. — Едите и едите. Куда в вас лезет только? Знания вас должны интересовать, насыщение ума, а не желудка. Жакоб, плесни мне пивка, что-то мясо суховато.
Мой друг поспешно выполнил требуемое.
— Так вот, — Ворон хлебнул пива, одним махом осушив полкружки, — еда притупляет жажду знаний, она делает человека своим рабом. Сладко есть и крепко спать — вот девиз всех обывателей, всех тех, кто променял чистый свет знаний на сомнительный комфорт существования.
— Ну да. — Я смотрел на огромный кусок мяса, который таял на глазах. — Ваша правда.
— И я сейчас, фон Рут, оказываю тебе немалую услугу. — Ворон махнул вилкой. — Я фактически спасаю тебя как мага. Я съел твое мясо, я пожертвовал собой для того, чтобы твой разум был чист и готов к работе. Вот я какой наставник — на все готов ради учеников. Жакоб, еще пива, что ты мне налил, как девчонке?
Было видно, что он не в духе, и на то имелись причины, я тому свидетель. Его заставили поступить так, как он не желал, и это Ворона очень разозлило. Мы, его подмастерья, уже давно поняли — наш наставник, при всех его достоинствах, обладает одним серьезным недостатком — он не терпит, если ему говорят, что делать, или, того хуже, заставляют поступать так, как он сам того не хочет. Разумеется, никто из нас о подобном и помыслить не мог, но из его рассказов о своем прошлом и случайных обмолвок кое о чем мы смогли догадаться. Впрочем, кто любит, когда его гнут под себя? Да никто. Взять хотя бы меня — я мастера Гая ненавижу всей душой и во многом — именно за то, что он заставил меня поступать так, как нужно ему. Хотя, если по совести, я ему благодарен должен быть. Если бы не это его решение, то я давно бы уже летал в виде пепла над городом Раймиллом. А так — он дал мне все: наставника, друзей, дело. Он подарил мне новую жизнь, и, по-хорошему, мне надо бы называть его «папа». А я его ненавижу, ничего с собой поделать не могу. Вот такая странная штука жизнь.
— Окорока есть, — подошел к нашему столу Литке. — А за коржиками я поваренка послал, скоро будут. Милсдарь Ворон, мое почтение!
И корчмарь изобразил что-то вроде поклона, насколько ему позволил сделать это объемный живот.
— Здравствуй, Йоганн, — доброжелательно произнес наставник, снова берясь за ручку кружки. — Как желудок, не беспокоит больше?
— Нет-нет, — заверил его Литке. — Как вы тогда вылечили меня, так ничего не болит. Золотые у вас руки, милсдарь Ворон.
— Есть такое. — Наставник отпил пива. — А что ты там про окорока говорил?
— Так вот ученик ваш два окорока заказал на вынос, — показал на меня пальцем корчмарь. — Свиных.
— Молодец, — одобрил наставник, глядя на меня. — Не только о себе думаешь, но и о тех, кто в замке. Растешь в моих глазах, фон Рут, еще год-другой — и совсем человеком станешь. Мало человеком — магом. Если этот год-другой у тебя будет, разумеется. Одно плохо — пары окороков на всех не хватит. И что получится? Кто-то будет свининку кушать, а кто-то — на них смотреть? Неправильно так, а?