— Что ни говорите, а немцы умудряются окружать наши части, — заметил старшина с головой, перевязанной окровавленной, затвердевшей, как кора, марлей.
— Зачем болтать неправду, — кипятился старший лейтенант. — На главных направлениях наши войска отходят раньше, чем немцы их окружают. Опыт показал, что в условиях громадных пространств СССР и высокой маневренности нашей пехоты — нельзя достигнуть полного окружения. В большинстве случаев, когда фашисты замыкали кольцо, оказывалось, что наших войск уже там нет!
— Никто не знает, где сапог жмет, кроме того, кто его носит, — настаивал старшина. — Бежим, отдаем территорию и население и пытаемся это выдать за какое-то гениальное искусство. Убейте, ни черта не понимаю.
Спор, может быть, продолжался бы, но на батарею пришли два красноармейца. С ними был похожий на пророка старик, несмотря на летнее время одетый в зипун.
— Вот привели господина, — доложил красноармеец.
— Сам я пришел, вы только проводили, — недовольно поправил красноармейца старик, стряхивая с бороды и усов светлые капли дождя.
— Кто тут начальник всех гармат?
Вперед вышел старший лейтенант.
— Я до тебя, главный товарищ! — промолвил старик, сел на снарядный ящик и стал рассказывать. Он говорил скороговоркой, как бы боясь, что его не дослушают.
Фамилия старика Шаповал, а по-уличному дразнили его «приватный власник».
— Це по-нашему, по-украинскому, а по-русски значит— частный собственник, — старик стыдливо опустил голову, — и поделом дразнили…
Долго не соглашался Шаповал идти в колхоз. Все боялся расстаться с лошадью, лоскутом земли. Век домовал в завалюшке, мечтая о хорошем, просторном доме под железной крышей. Копил по копейке деньги, отказывая семье своей в куске хлеба.
Пять лет назад, будучи последним единоличником в селе, попросился в колхоз.
— И с того часу покращало мое життя.
В этом году к Первому мая построил «приватный власник» на свои трудодни новую хату с деревянным полом, под железной, зеленой краской крашеной, крышей.
— Сполнилась мечта всего моего життя!
— Ну, так что из этого? — перебил старика нетерпеливый старшина.
— А то, мои диты, шо зараз в моей новой хате штаб германа. Оплели ее проводами, мов паутиной. Хата моя возле церкви, под зеленой крышей… Бейте по ней, сынки мои, бейте со всех своих пушек, щоб не было им, заризякам, никакой жизни.
Командир батареи пошел к артиллеристам. Через десять минут хата Шаповала, охваченная рыжим огнем, вместе с фашистским штабом взлетела в воздух.
…Наши войска отходили к новым рубежам. Враг чувствовался за спиной, как чувствуется приближение грозы еще до того, как появится первая туча. По главной улице села Ново-Павловки пылили роты, потерявшие строй.
Я отправился на собрание колхозников артели «Шлях социализма». Собрание проходило в школе после похорон. Только что на майдане засыпали могилу шестнадцати колхозников, убитых фашистскими бомбами.
Старые и пожилые люди сидели на маленьких детских партах, на которых перочинными ножами были вырезаны имена их детей. Я тоже присел на парту на «Камчатке», рядом с девушкой, державшей в руках новеллы Мопассана о франко-прусской войне.
К доске, словно учитель, вышел председатель колхоза и вслух прочел из газеты «Знамя Родины» статью. Было очень тихо, когда он читал, и все же его попросили прочесть вторично. Когда председатель читал второй раз, его прервал шум моторов — через село летели фашистские бомбовозы.
— Что же теперь будем делать, граждане? — спросил председатель после того, как статья была прочитана. — Райком партии рекомендует нам остаться на месте… Лесов у нас поблизости нет, в партизаны податься некуда… Останемся в селе. Хлеб спалим, как советует газета. Все, что требуется для пропитания, сховаєм в землю и будем вредить оккупанту, кто чем сможет, поодиночке будем его вгонять в домовину.
Слово взял учитель. Он волновался, когда говорил, что в селе нет ни одной семьи, которая бы кровно не была связана с Красной Армией.
— Единственный долг наш оставаться верными Родине и ничего не бояться, — сказал он, поглядывая на улицу, где среди разорванных телеграфных проводов, напоминая о детях, как живой, трепетал белый бумажный змей.
— Кто за мое предложение? — спросил председатель.
Все колхозники подняли руки.
— Немцы в занятых селах заставляют крестьян выбирать старост. Я думаю мы загодя наметим на эту паскудную должность своего человека, — предложил председатель.
В класс вошел шофер Куриленко.
— За селом показались немецкие танки, — прошептал он.
— Много?
— Не знаю, не считал.
Я вышел и сел в машину, через несколько километров оглянулся. За Ново-Павловкой разливалось огненное море — горел хлеб.
К вечеру выяснилось, что фашисты обошли нашу армию и замкнули кольцо окружения. То, чего больше всего боялись, самое страшное — свершилось. В окружение попал штаб армии вместе с командующим генерал- лейтенантом Смирновым.
Энергичная попытка стрелкового корпуса генерал- майора К. А. Коротеева прорваться через станцию Лоцкино окончилась неудачей. Кольцо окружения сужалось.
Фашисты много трубили о своем оперативном методе ведения войны, о так называемых «клиньях» и «клещах». В войне 1939 года против Польши им удалось сомкнуть острия своих армейских группировок у Влодавы, на реке Западный Буг. Та же история, но в еще больших размерах, повторилась во Франции. На севере, через Голландию и Северную Бельгию к Булони, наступала группа Бока. На юге наступала, через Южную Бельгию и Люксембург, через реку Маас тоже к Булони, группа Рундштедта. Затем следовал поворот на Париж, и с рубежа реки Соммы — поход в глубь Франции.
Нашу армию окружила группа Рундштедта.
Я поехал к старому знакомому еще по Черновицам, командиру 96-й горно-стрелковой дивизии генералу Шепетову.
Полковник Шепетов за короткий срок войны получил орден Красного Знамени, звание генерал-майора и Героя Советского Союза. Мне показывали приказ, в котором немецкое командование требовало бойцов и командиров шепетовской дивизии в плен не брать, а расстреливать на месте.
Дивизия нанесла фашистам немалый урон и позднее была переименована в 14-ю стрелковую гвардейскую дивизию. Создана она была в 1923 году из 24-й железной самаро-ульяновской дивизии. В свое время ею командовал Ян Фабрициус, во время гражданской войны награжденный четырьмя орденами Красного Знамени. До Шепетова командовал дивизией генерал-майор Белов, впоследствии известный конногвардеец.
Генерал склеивал новые листы карты-пятикилометровки.
— Не вовремя вы приехали, Аксенов, положение у нас аховое, — сказал Шепетов.
Я посмотрел в открытое лицо генерала, заглянул в его умные светлые глаза и успокоился.
— Ничего не скажешь — хорошо, подлецы, воюют, умеют маневрировать… Но мы тоже не лыком шиты.
На лавке лежал офицер с лицом, скрытым бинтами, у него были выбиты оба глаза.
— Я еще могу пригодиться, как вы думаете? — спросил раненый.
— Доктор говорил, что, когда снимут повязку, вы снова будете видеть, — ответил я, хотя не разговаривал ни с каким доктором.
— «Клинья и клещи»! Оригинальный метод, спертый фашистами у русской армии, применявшей методы эти еще во времена Кутузова, — сказал Шепетов.
В комнату вошли комиссар дивизии Степанов и начальник политотдела Карельштейн, с ног до головы осыпанные сухой пылью.
— Ну, Иван Михайлович, как ты смотришь на обстановку? — спросил Степанов генерала.
Несколько раз мне приходилось слышать разговор командира дивизии и комиссара. Они много и плодотворно спорили, так как у каждого была на все своя точка зрения, сходившаяся в одном — надо не переводя дыхания громить фашистов. Но на этот раз Шепетов воздержался от спора и предложил:
— Давайте обедать… Присаживайтесь, — генерал кивнул мне головой на свободный стул.
Сели к столу, но есть никому не хотелось. Во время обеда внесли шифровку. Шепетов прочел ее, сказал:
— Хозяин поручает нам рвать окружение. Штаб армии заметался между двумя Михайловнами. Переезжает то в одно, то в другое село. Они дали радиограмму открытым текстом о наступлении несуществующего корпуса. Во всяком случае пыль, поднятая машинами, заставит насторожиться немцев.
Весь вечер генерал готовился к операции. Вместе с ним работали начальник штаба подполковник Владимиров, капитан Стацюк, командир полка — подполковник Брайлян. Перед ними лежали оперативные и разведывательные карты, испещренные синими стрелками, вонзавшимися в сердце, словно колючки.
На койке дремал похожий на цыгана начальник особого отдела Першинов. О нем я знал мало, как-то он говорил, что у него есть хорошенькая шестнадцатилетняя дочь, которую он безумно любит.
Это все были кадровые офицеры, в дивизии еще не было призванных из запаса.
Весь день и вечер дивизионная разведка находилась в соприкосновении с противником, выявляя группировку его сил, направление движения колонн, расположение артиллерийских и минометных позиций. Разведкой руководил Шепетов, всегда знавший, чего хочет противник. Помогал ему батальонный комиссар Петр Сабадашевский, впоследствии ставший комиссаром дивизии. Выяснилось, что запирает нашу армию 16-я мотодивизия «СС» и 79-й стрелковый полк. Штаб дивизии и штаб полка расположились на небольшой железнодорожной станции Грейгово.
Шепетов знал немецкий язык и немцев. С первого дня войны он кропотливо изучал противника, читал приказы германского командования, делал выписки из документов и писем солдат, часами допрашивал пленных, допытываясь, что они едят, когда спят, каков у них распорядок дня.
Зная по опыту боев, что фашисты неохотно воюют ночью и избегают столкновений в темноте, Шепетов решил прорываться в полночь, причем наносить главный удар на станцию Грейгово, бить по штабу, ломать врагу череп.
Генерал построил дивизию клином, поставив в острие саперный батальон капитана Гамзы, точного исполнителя его приказов. Люди этого батальона, в большинстве своем рабочие, слишком много узнали и увидели за короткий срок войны.