Конники получили приказ сменить дивизию, от которой, я это хорошо знаю, остался только номер.
Фашисты, знавшие о движении кавдивизии, не ожидали столь стремительного марша. Они рассчитывали переправиться раньше, чем подойдут кавалеристы, но просчитались на один день. В два последних перехода Пичугин делал по шестьдесят километров в сутки.
Оккупанты начали переправу, когда один из кавалерийских полков подошел к реке. Потеряв около роты убитыми, гитлеровцы отложили операцию.
Мы приехали в село Водяное вместе со штабом дивизии. Встретил нас Пичугин, высокий, седой, строгий, весь осыпанный кирпичной пылью. В дом, где остановился полковник, только что влетел снаряд.
— Газету вашу видел… Рекомендую поехать в Каменку, к майору Реве. Его полк помешал фашистам переправиться через Днепр.
В Каменку поехали по шоссе, с которого то показывался, то пропадал за деревьями расположенный на другой стороне Днепра Никополь. В этом городе прошло мое детство, там в ветеринарной лечебнице служил фельдшером мой отец, оттуда в 1918 году он ушел в Красную Армию. Я хорошо помню, как в Никополе находились красные, а в Каменке белые, обстреливавшие Ярмарочную площадь, на которой я тогда жил. Детство! Как часто во время войны мы обращаемся к нему в своих воспоминаниях!
Кавалеристы торопливо рыли на песчаных берегах реки Конки окопы, жадно пили воду из конских цибарок. Я еще не видел дивизию, так хорошо оснащенную автоматическим оружием, как 30-я.
Приехали к майору Реве под артиллерийским огнем. У него застали лейтенанта Семенова, которому опытный и решительный Рева приказал заткнуть глотку фашистским артиллеристам.
Семенов повел меня с Токаревым к себе на батарею, замаскировавшуюся среди песчаных бугров, покрытых ивовыми кустами. Перебегали к батарее от холма к холму.
С наблюдательного пункта город виден как на ладони. Мне хотелось найти знакомые здания — Бабушкинскую школу, ветеринарную лечебницу, пристань. В стереотрубу видно было оживленное движение солдат у деревянной церкви. Семенов приказал обстрелять церковь. Со второго залпа она загорелась, как свеча. К ней подъехало около тридцати грузовиков. Батарея повела беглый огонь, разбила несколько машин. Тогда к горящей церкви бросились солдаты, пытаясь вынести из нее какие-то ящики. Еще несколько выстрелов, и церковь взлетела в воздух со всем содержимым. В ней оказался склад артиллерийских снарядов.
Через десять минут Семенов крикнул:
— Летит «старшина»!
Показался самолет-разведчик. Огонь прекратили, артиллеристы залегли в ровики. Разведчик летел низко, но батареи так и не обнаружил. Наши артиллеристы мастера маскироваться.
Вечером в штабе полка встретили разведчиков Чугунова, Петренко, Ясинского; они собирались переплыть ночью на другую сторону Днепра, где с тридцатью восемью кавалеристами находился капитан Саидов. Этот Саидов был знаменит тем, что километров за сорок от Днепра, на его правой стороне, напал на полевую почту и захватил мешок писем, прибывших из Германии. Этот мешок, доставленный в разведотдел армии, помог расшифровать название всех фашистских частей, наступавших на нашем участке фронта.
Токарев решил отправиться с разведчиками, но Рева категорически запретил.
Рева получил приказ — готовиться к форсированию Днепра и взятию Никополя. Время начала операции будет указано особо в секретном пакете в 22 часа.
Корреспонденты «Знамя Родины» решили идти с полком. Весь день фашисты обстреливали район штаба полка, несколько снарядов разорвалось в саду дома, где мы поселились.
В половине десятого вечера нас позвали в штаб, где все пропитано запахом кожи и лошадиным потом. Там было полно строевых офицеров, бряцающих оружием, у плетня нетерпеливо били копытами кони. Из штаба дивизии привезли секретный пакет с надписью — вскрыть в 22 часа.
Поглядывая на часы, томительно ждем назначенного времени. Наконец, в торжественной тишине Рева, вставший во весь рост, рвет пакет, вынимает из него приказ, написанный на плотной топографической карте уже оставленного района.
— Операция на сегодня откладывается… Полку быть готовым к наступлению! — прочел майор.
Вернулись в редакцию, расположившуюся в красивом селе Богдановка. Через час нас послали обратно к Реве, чтобы описать предстоявший наступательный бой. Во время повального отступления каждый бросок вперед действует вдохновляюще, и об этом следует писать в газету.
Ночевали в Белозерской МТС, в штабе только что организованного отряда партизан. Партизаны с ног до головы увешаны оружием. Настроение у них бодрое. Они иронически поглядывают на нас. Мол, воюете плохо. Уйдете, так мы покажем фашистам кузькину мать.
К фронту подходят колонны свежих войск, еще не бывших в боях. Солдаты пожилые, призванные из запаса, вооружены трехлинейками образца девяносто первого года. Идут молча, посасывая козьи ножки, многие хромают, видимо, не научились как следует обматывать портянками ноги. С одной из таких колонн попали под бомбежку, самолеты снизились и обстреляли войска из пулеметов. После того как солдаты разбежались по обе стороны шоссе, летчики начали бомбить. Я остался в машине, уверенный, что на дорогу, которая вскоре понадобится им самим, оккупанты не станут сбрасывать бомбы. Так оно и вышло.
Немецкая артиллерия кромсает поле золотоголовых подсолнухов. Сильные стебли под взрывными волнами пригибаются до самой земли и потом снова встают во весь рост, неистребимые, как люди.
Вернулись в Каменку, подернутую терпким дымом пожаров. Продолжается сильный артиллерийский обстрел, разрушено много каменных домов. Сюда прибыло несколько грузовиков с пустыми пивными бутылками для борьбы с танками.
К нам подошел шофер. Он везет раненого, у которого в руках разорвалась граната. Шофер спрашивает:
— Куда его доставить, в госпиталь или трибунал?
Я посоветовал везти в госпиталь, и шофер послушался меня.
Приказа о наступлении нет, и мы уехали в Большую Белозерку, куда переехала наша редакция. Семен Жуков, которого любили все корреспонденты, уехал. Его назначили редактором армейской газеты.
С Давидом Вишневским еду в дивизию Шепетова, получившую задачу — наступать через Днепр.
Дивизия расположена в полуразбитых фашистской артиллерией селах Благовещенское, Ивановка, Ново-Украинка.
Всю ночь на берегу реки Конки по неправильному кругу с зажженными фарами ходят несколько автомашин — наивная затея Сабадашевского создать у противника впечатление о подходе наших танков.
Поехали в село Ивановку в полк капитана Иванова. Этому полку Шепетов приказал переправиться через Днепр и занять село Ново-Каменку. Капитан достал из планшета карту, густо испещренную красным карандашом, словно забрызганную кровью, и показал, как будет проходить атака.
У обрывистого берега Конки стоят несколько пахнущих смолой барж и катеров, пришедших сюда из Черноморья. Мы остановились у пахнущего свежей краской катера, вооруженного пушкой и пулеметами.
Командир катера — молоденький лейтенант, похожий на девушку, беседовал с матросами. Долетел обрывок фразы:
— Я презираю смерть…
Эти слова как-то не вязались с нарядной морской внешностью лейтенанта, его блестящими карими глазами, яркими, как бы подкрашенными, почти девичьими губами. Я прислушался. Он сказал, что всю жизнь прожил на море и не знал, что русские реки настолько красивы.
По всему видно — парень крепко любил жизнь со всеми ее радостями и печалями, он ругал разведчиков и грозился переплыть Днепр и привести «языка».
Ночью на баржах, буксируемых катерами, батальон пехоты полка Иванова переправился через Конку в плавни и мимо заводей и озер пошел к Днепру.
За пушками, которые тянули лошади, шли Шепетов, комиссар полка Петр Сабадашевский, Вишневский и я.
Генерал, одетый в солдатскую стеганку, говорил:
— Немецкую тактику я изучал, когда они еще воевали в Польше. Фашисты ее повторили во Франции и по тем же, раз навсегда проверенным рецептам, воюют у нас. Это прежде всего широкое использование пикирующих бомбардировщиков и парашютистов, разрушающих дороги в тылу; молниеносные броски бронетанковых армий, пробивающих фронт на шоссейных дорогах и проникающих все глубже и глубже для того, чтобы сомкнуть гигантские клещи, и, наконец, уклонение от лобовой атаки, лишающее нас возможности организовать фронтальную оборону вдоль какого-нибудь естественного рубежа…
Из разговора Шепетова с Сабадашевским я узнал, что на той стороне Днепра находится наш батальон, ждущий подхода второго батальона, чтобы начать совместную атаку. Мы были метрах в шестистах от Днепра, когда услышали шум моторов отходящих катеров — батальон, не дождавшись подкрепления, погрузился на катера и отплыл в Водяное.
Шепетов метал громы и молнии, но вернуть батальон было нечем.
Легли спать на сене. Тучи комаров безбожно жалили людей. От них не было никакого спасения, и Шепетов, в кровь расцарапавший лицо, отдал приказ жечь дымные костры. Я прилег рядом с генералом и от усталости и бессонных ночей мгновенно заснул тяжелым сном, не замечая ни комаров, ни снарядов, рвавшихся среди плавней.
Спал я не больше двух часов и проснулся от холода. Над землей до самых верхушек деревьев клубился предрассветный туман. Генерал и Сабадашевский уже проснулись и разговаривали с командиром партизанского отряда — агрономом Василенко. Агроном сказал, что вдоль Ново-Каменки протекает глубокая река, не обозначенная на наших картах.
— Реку надо форсировать под носом у мадьяр.
— Разве там мадьяры?
— Немцы ушли, оставив кавалерийский мадьярский полк.
Шепетов распорядился послать двух смельчаков разведчиков до самого села, а батальону переправляться на правый берег Днепра.
В условленное время разведчики не вернулись. Вторая, более многочисленная группа разведчиков, одетых в пятнистые, зеленые с коричневым, маскировочные халаты, попала под обстрел и, не достигнув безыменной реки, виновато возвратилась ни с чем.