— Остановитесь! — закричал я. И, употребив все свое красноречие, спас две роскошных косы, о которых потом на фронте было написано несколько хороших стихотворений.
…Сотрудники редакции рыли у палаток щели, когда над садом появились немецкие бомбардировщики. Их узнали по характерному звуку, тонким и длинным хвостам. Безобразно некрасивые, сотрясая воздух зловещим гулом, они проплыли вверху и безнаказанно развернулись над притихшим городом.
С огромной высоты один за другим семь самолетов пикировали вниз. От каждого отрывалось по три черных капли, сразу же исчезавшие в воздухе. Тотчас глухие взрывы потрясали землю.
— Малокалиберные бомбы, — говорит Гавриленко.
«Если это малокалиберные, то каковы крупнокалиберные?» — думаю я.
Из редакции в город ушел украинский писатель Павло Байдебура. У него было задание — пойти в госпиталь и написать там заметку. Редакционные девушки не без беспокойства проводили его.
Стучали зенитные пулеметы. Стреляли зенитные пушки. Вокруг вражеских самолетов вспыхивали маленькие облачка разрывов, будто раскрывались коробочки хлопка. Все гремело вокруг. Червивые яблоки падали с яблонь на землю.
— Где же наши соколики? — спрашивала Нина Зикеева, и слезы звенели в ее милом грудном голосе.
Сбросив бомбы, бомбардировщики возвращались, разрезая воздух гулом моторов. И вдруг из-за высоких деревьев, словно луч света, вырвалась стайка краснозвездных «ястребков».
Они смело бросились наперерез врагам, но бомбардировщики не уклонились от курса, готовые принять бой. «Ястребки» ринулись в атаку. Не нарушая строя, фашисты встретили их пушечным и пулеметным огнем. Видно было, как из пулеметов вырывалось пламя.
Советские летчики отвернули в сторону и попытались зайти бомбардировщикам в хвост, но и этот маневр не удался. И вдруг в небе появился двухкрылый самолет, светлый, как на картинке. Он один летел наперерез семерке врагов. Его встретили огнем. Но самолет приближался к головному фашистскому бомбардировщику. Расстояние между ними стремительно сокращалось. Флагманский бомбардировщик резко свернул вправо, в то же мгновение наш самолетик врезался ему в бок. Оба, большой и маленький, самолеты загорелись и комком пламени и черного дыма рухнули вниз. То был новый прием воздушного боя — таран, не применяемый ни одной армией мира. Впервые его испытал на немцах 26 августа 1914 года волжанин Петр Нестеров, потом повторил француз Пегу, а теперь снова возродили советские летчики.
Из огня и дыма вырвалась белая точка, и через минуту в воздухе повис белый парашют, а через мгновение еще два цветных.
Увлеченные плавным полетом парашютистов, мы и не заметили, что в воздухе произошла резкая перемена. Лишившись своего вожака, немецкие летчики растерялись, а наши загорелись жаждой подвига и с новой энергией накинулись на врагов.
Одна за другой на землю свалились, охваченные пламенем, две германские машины.
Бой кончился, и меня с Лифшицем послали на аэродром, находившийся невдалеке. Герой, сбивший головной бомбардировщик врага, был жив. Об этом сказал мне первый попавшийся на аэродроме красноармеец. Когда наш летчик спускался на парашюте, немецкий самолет спланировал к нему и, дав очередь из пулемета, прострелил ему ногу.
Я пошел к раненому. Он лежал в домике на походной койке, по пояс накрытый синей шинелью. Перевязку ему уже сделали, и вокруг него толпились товарищи. Я подошел ближе и, хотя начинало темнеть, узнал обожженное морозом и солнцем лицо человека, дравшегося под хмурыми облаками Финляндии. То был Иван Бондарь — летчик, недавно в вагоне читавший мне стихи Руставели в переводе Миколы Бажана и говоривший о мастерстве своего отца — рядового колхозника.
— Здравствуй, редактор, — сказал Бондарь, увидев меня, и, передохнув немного, спросил: — Ну, видел?
— Видел!
— Так вот, — старший лейтенант вытащил из полевой сумки миниатюрную фотографию, подал мне. — Знакомься… моя жена. Напиши ей то, что видел… — он помолчал немного. — Надо было подойти снизу и рубить пропеллером стабилизатор и руль поворота. Таким манером можно было спасти свою машину.
В углу комнаты заговорили по-немецки. Я посмотрел туда и увидел двух пленных немецких летчиков — рыжего и шатена. Рыжему было лет сорок, на груди его висел «железный крест» — черная фибра в серебряном ободке с роковой для фашистов цифрой «1941».
Пленные сидели на деревянной скамье, рядом с охранявшими их красноармейцами. Подъехал легковой автомобиль, и в комнату вошел командир стрелкового корпуса — генерал-майор Галанин. Все встали, кроме фашистов. Один из красноармейцев крикнул:
— Ты почему не приветствуешь советского генерала?! — и замахнулся на гитлеровца.
Второй фашист, хотя и не понимал русского языка, вскочил и отдал честь.
Генерал улыбнулся.
— Грубо, конечно, но получилось от души.
Рыжий летчик в погонах майора производил неприятное впечатление. Высокий, с огненной окладистой бородой — ни дать ни взять император крестоносцев Фридрих Барбаросса. Понимая, что плохая роль должна быть хорошо сыграна, он заявил:
— Скоро мы поставим вас на колени. Фюрер требует — в полтора-два месяца дойти до Урала.
С военной прямотой он отдал должное своему победителю и заметил, что таких летчиков, как Бондарь, в Германии мало, ибо его — Штрауха — газетчики расписали как одного из лучших асов Третьей империи.
Лифшиц перевел генералу слова фашиста.
В сумке Штрауха нашли книгу в коричневом переплете «Миф XX столетия», написанную Альфредом Розенбергом, густо исчерканную красным карандашом. Книгу не только читали, ее изучали. Лифшиц перевел на русский язык цитату из Гитлера, приводимую Розенбергом: «Нужно уничтожить двадцать миллионов людей… Начиная с настоящего времени это будет одна из основных задач германской политики… В прошлые времена за победителем признавали полное право истреблять племена и целые народы».
Переводчиков не оказалось, и генерал Галанин попросил Лифшица помочь ему допросить пленных летчиков.
— Скажи им, что мне известно, что к началу войны их командование сосредоточило на южном направлении группу армий «Юг». Шестая, семнадцатая армии и первая танковая группа развернулись на фронте Влодава, Холм, Перемышль, а одиннадцатая немецкая армия, третья и четвертая румынские армии на рубеже рек Прут и Дунай; венгерский корпус стоял на границе СССР с Венгрией и Словакией. Меня интересует план фашистского наступления.
— План? Это ни для кого не секрет. Наш отдел пропаганды будет сообщать вам этот план ежедневно, мы готовы сбрасывать вашим окруженным частям листовки, на которых будем указывать названия наших частей, сжимающих кольцо…
— Ближе к делу, — потребовал Галанин.
— План наступления состоит в том, чтобы ударом шестой армии и первой танковой группы в направлении Ровно, Новоград-Волынский, Житомир, Киев прорвать оборону советских войск, в несколько дней овладеть Киевом, форсировать Днепр и, развивая в дальнейшем наступление на юго-восток от Киева, окружить и уничтожить советские войска, находившиеся западнее Днепра, — вызывающе ответил рыжебородый майор.
— Что Гитлер намеревается предпринять на нашем участке фронта? — нетерпеливо спросил генерал Галанин.
— Войска, сосредоточенные в Румынии, перейдя в наступление с рубежа реки Прут в направлении Могилев-Подольский, Жмеринка, должны на первом этапе содействовать главным силам группы армий «Юг» в окружении и уничтожении советских войск в Западной Украине.
— Вот это то, что нам надо знать, — сказал генерал, сел в машину и уехал.
Пообещав Бондарю написать его жене, мы с Лифшицем отправились в редакцию. Туда уже вернулся Павло Байдебура. Он был в госпитале, когда началась бомбежка города. Писатель вышел на крыльцо, к которому на подводах подвезли первых раненых.
— Товарищ, помоги, — попросил его раненый.
Байдебура взял человека за ноги, а они отвалились, повисли на каких-то жилах. Но он все же внес его в операционную, в которой хирурги старательно мыли руки.
Потом Байдебура внес маленькую девочку. Ей было лет восемь. В детских расширенных глазах застыл ужас, но она не плакала и не стонала, оправляя ручонкой платье, мокрое и красное от крови. Рядом стояла ее мать, еще молодая женщина. Лицо ее было перекошено страданием. Она сказала:
— Хорошо хоть не в красноармейцев попало.
За исключением двух бойцов, все раненые и убитые были мирными жителями.
…Нашу газету назвали «Знамя Родины». Пора было ее печатать. Походная типография оборудована по всем правилам, красноармейцы-наборщики ждут материал.
В редакцию приехал начальник политотдела армии — полковой комиссар Петр Петрович Миркин, собрал всех сотрудников, объяснил обстановку на нашем участке фронта.
— Надо ехать, товарищи, в части, знакомиться с народом, описывать подвиги красноармейцев. — Миркин встал из-под дуба, под которым сидел на складном стуле, пожелал нам успехов, добавил: — Человека можно узнать только в бою… Поведение в бою — самая лучшая анкета, правдиво отвечающая на все вопросы.
Сарнацкий роздал нам карты Румынии, но ни у кого в редакции нет карты Украины.
В тот же день я, Шутов, Головин и Гавура вместе с работниками политуправления Южного фронта, приехавшими к нам в армию, отправились в Черновицы, в штаб 17-го корпуса. В нашей редакции оказалось трое Лифшицев; чтобы не было путаницы, они сами себя в шутку пронумеровали. С нами поехал Лифшиц третий — хороший газетчик и смелый парень.
Проехали Каменец-Подольск. Центр города разрушен бомбами. Осколок перебил водопроводную трубу, и вода выливается из нее, как кровь. На улицах обломки домов и утвари. В разбитых витринах магазинов валяются товары, лежат покрытые пылью флаконы духов, книги. На сломанный тополь залетел помятый медный самовар, на тротуаре, закатив глаза, лежит кукла с оторванными ногами. Легкий ветерок листает томик Гете, забрызганный грязью.
Оставшиеся в городе жители испуганно жмутся к домам, и только регулировщик движения — молодой красноармеец стоит на перекрестке улиц и энергично работает белым и красным флагами. Он не уходит, когда бомбардировщики сбрасывают над городом бомбы. Преодолевая в себе страх, стоять под пулеметным огнем с самолета, не обращая вн