— Я приехал бить фашистов, — Хлебников, улыбаясь, поднялся с походного стула.
— В таком случае отправляйтесь в бронедивизию к генералу Лессерви. В конце мая его штаб попал в плен. Он нуждается в офицерах, да и солдаты ему тоже нужны. Он подыщет для вас дело, а советчиков у меня и без вас хватает. — Командующий встал из-за стола, давая понять, что беседа окончена.
Охинлек презирал низкорослых, но и людей выше себя не мог терпеть, а советский полковник был на голову выше его. И потом эти горящие глаза, решительные линии подбородка настораживали.
— Вот здесь наброски моей диспозиции сражения под Эль-Аламейном. Прочитайте их как-нибудь на досуге. — Хлебников положил на стол тетрадь. — Роммеля следует заманить в долину между Химейматом и голым хребтом…
— Я уже говорил: мы сами думали об этом, — коротко ответил генерал.
Едва русский переступил порог землянки, Охинлек, сбрасывая на пол ненужные карты, отыскал на столе двухкилометровку с изображенной на ней станцией Эль-Аламейн и углубился в ее изучение. Морщины на его лбу разгладились, крупные губы стали влажными. Четыре глаза видят больше, чем два. Лучшего места для оборонительного сражения невозможно найти на всем североафриканском театре. Как же это произошло? Почему он, зная об Эль-Аламейне, отказался от него сам?
В юности Охинлек учился писать маслом. Однажды он долго и мучительно создавал портрет хорошо знакомого человека. Все было похоже — глаза, рот и высокий лоб, но изображение на полотне было мертво; пришел мастер, одним взглядом увидел недостатки и несколькими мазками кисти вдохнул в полотно жизнь: в глазах заблестел ум, к щекам прильнула кровь — человек на портрете ожил.
— Да, это как раз то, что мы все время бесплодно ищем во всей этой кампании! — с облегчением сказал Охинлек и закрыл глаза.
Да, черт возьми, он разобьет Роммеля у Эль-Аламейна и получит от короля в награду высокое звание лорда.
Отныне его будут называть Охинлек — лорд Эль- Аламейн! Ради этого стоит и потрудиться и рискнуть.
Командующий сел к столу и, уже не колеблясь, написал приказ генералу Уиллоуби Норри отходить с 30-м корпусом к Эль-Аламейну и круглосуточно вести там оборонительные работы. Второй приказ такого же содержания был направлен частям, снятым с Ближнего Востока; 9-й австралийской и 2-й новозеландской дивизиям, а также 18-й индийской пехотной бригаде и нескольким бронированным подразделениям.
Английские войска начали отходить к Эль-Аламейну.
Появление советских танкистов в британской бронедивизии было встречено с восторгом.
Англичане обнимали, дружески хлопали по спинам русских, угощали их шоколадом и водой, совали в карманы им сигареты. Были укомплектованы три танковых экипажа. Шепетов, Агеев и Чередниченко стали командирами только что отремонтированных американских танков «Генерал Грант», команды которых погибли накануне. Русским хотелось поскорей вступить в бой, показать себя перед новыми товарищами, испытать меткость глаза, смелость и хладнокровие.
Так же как солдаты обрадовались появлению Шепетова, Чередниченко и Агеева, генерал Лессерви, пятидесятилетний добряк, обрадовался прибытию Хлебникова.
Генерал жил один в небольшой полотняной палатке и распорядился рядом со своим походным ложем поставить койку для русского. Койки не нашли и приволокли санитарные носилки, застланные одеялом.
— Вы бы ложились, — предупредительно предложил Лессерви, поминутно вытирая платком лицо. — Черт знает, что такое, на дворе ночь, а воздух так же горяч, как в полдень.
— Расскажите, что у вас здесь творится? — попросил Хлебников. Ему не терпелось проверить сведения, полученные у Охинлека.
— Рассказывать нечего, завтра вы все будете знать не хуже меня. Идет сражение за Найтсбридж — перекресток, господствующий над всеми дорогами, по которым на фронт поступает снабжение. Вот смотрите, — англичанин развернул потертую на сгибах карту. — Три германские бронедивизии обошли Бир-Хакейм с юга. Гарнизон его окружен, там дерутся французы и индусы. Пятнадцатая танковая дивизия немцев в десяти километрах от Эль-Адема. Это в двадцати милях у меня за спиной. Там творится черт знает что. Похоже, что Роммель намеревается выйти к морю восточней Тобрука. Если это ему удастся, вся армия очутится в кольце. Комбинация не из приятных, но вам не привыкать. Русские бывали в переплетах похуже.
Хлебников внимательно вгляделся в карту.
— Армия уже в мешке, — сказал он. — Его остается только завязать. Надо немедленно отступать на более выгодные позиции, не теряя ни одного часа, уходить на восток, к Эль-Аламейну.
— Вся беда в том, что даже командующий не знает, что делать, если не получит приказа свыше. А приказов нет, приказывают из Лондона, как будто им там виднее. — Полупечальное, полунасмешливое выражение мелькнуло на лице англичанина. Он сел на заскрипевшую койку, снял ботинки, подбитые толстыми подметками, высыпал из них песок, не раздеваясь, лег, погасил электрический фонарь на ящике, заменявшем стол, но в палатке все же было светло. Где-то недалеко горели танки, и зарево от них дрожало в небе. — Если бы вы знали, как надоела эта чертова пустыня! Несколько месяцев не видел живого дерева с корой, с листьями. Вместо воды пьем какую-то отвратительную бурду. Армия ворчит, всех тянет в Европу, солдаты хотят помогать Советам, а здесь… — генерал вдруг спохватился и начал рассказывать, как в конце мая он вместе со своим штабом попал в плен, но умудрился удрать.
— Я сорвал с себя отличительные знаки и с тех пор не надеваю их — так безопасней. Офицеры предпочитают носить солдатскую форму, ходят в коротких штанах и рубахах. И я понимаю их…
Генерал незаметно уснул, но Хлебников не мог сомкнуть глаз. Его тревожила судьба дивизии, как будто он отвечал за нее. Перед глазами встала карта, разрисованная синими стрелами, напоминающими лапы паука. Лапы эти охватывали дивизию со всех сторон. Он испытывал незнакомое ощущение смятения и тревоги, видел гибель армии и искал пути, чтобы спасти ее, увести десятки тысяч людей от смерти. Эти люди — друзья его Родины, они нужны общему делу союзников. Почему же они должны так нелепо погибнуть в песках?
Всю ночь издалека доносились минометные разрывы и пулеметная стрельба. Изредка стрельба затихала, и тогда слышно было, как в соседней палатке стонал раненый, где-то неутомимо стучала пишущая машинка и, словно комар, на одной ноте зуммерил телефон. Ночью небо остыло, но зной исходил от земли.
Хлебников уснул, но тревожное напряжение не покидало его даже во сне. Когда он проснулся, было светло: наступил день. Лессерви в палатке не оказалось. В углу денщик готовил завтрак, штыком вскрывая консервные банки. Хлебников встал, оделся, спросил:
— Где можно умыться?
Денщик приветливо улыбнулся, обнажив крупные зубы.
— Третьи сутки не привозят воду. Недавно каждый солдат получал в день триста граммов воды, а теперь и того меньше.
Вошел Лессерви. Небритое лицо его было озабоченно.
— А, проснулись! Давайте завтракать.
Сели к ящику, заменяющему стол, проглотили по ломтику безвкусного бекона.
Приподняв полу палатки, вошел офицер, спросил:
— Разрешите доложить армейскую сводку?
— Валяй, — ответил генерал. Принюхиваясь к бекону, сказал — Во-первых, дерьмо, во-вторых, мало. Американские излишки.
— За ночь произошли большие события. К сожалению, печальные для нас, — начал офицер и, поднеся к близоруким глазам лист бумаги, принялся читать — «Контратака, предпринятая нашей армией на севере, провалилась. Танки напоролись на немецкие минные поля, пехота рассеяна. Полностью погиб сто седьмой полк Королевской конной артиллерии. Горно-шотландская легкая пехота и полк „Балудж“ сражались до последнего солдата. В полночь генерал Ритчи на свой страх и риск приказал эвакуировать Бир-Хакейм. Оставив раненых, бросив все пушки, авангард гарнизона вырвался из поселка. Генерал Кенинг вывезен на „виллисе“ Сузанной Траверз. Машина ее получила дюжину пробоин. Девушка-шофер представлена к награде…»
Хлебников слушал внимательно.
— Что на участке нашей дивизии? — нетерпеливо спросил генерал.
— Дивизия удержалась на прежних позициях. На левом фланге противник на рассвете в стык между первым и вторым батальонами бросил пятнадцать танков. Два из них подбиты экипажем советского танкиста Шепетова, — офицер с удовольствием произнес русскую фамилию.
Лицо Хлебникова просияло: для его товарищей жизнь опять обрела ценность.
— Из танков вытащили двух пленных. Один показал, что служил в сто тридцать третьей итальянской бронедивизии «Литторио». Второй пленный — немец.
— Два подбитых танка — единственное радостное известие за ночь. Ясно одно: предпринятая армией контратака не удалась. Инициатива потеряна. — Генерал безнадежно махнул пухлой старческой рукой.
— Что показал второй пленный? — спросил Хлебников.
— Он не танкист, а корреспондент в звании лейтенанта. — Офицер заглянул в бумажку. — Зовут его Отто фон Тидеманн. Мы не стали его допрашивать.
— Нельзя ли доставить пленного сюда? — попросил Хлебников. — Как правило, корреспонденты на войне — самые осведомленные люди.
— Стоит ли терять время на допрос какого-то паршивого писаки? — усомнился Лессерви.
Офицер вышел и вскоре вернулся с пленным молодым человеком, державшимся так, словно был не в плену, а в гостях. Тщательно выбритый немец поправил на голове резинку, поддерживающую светлые волосы, чтобы они не падали на лоб. Немец произвел хорошее впечатление.
— Хотите пить? — спросил Хлебников.
— Благодарю. Я привык обходиться стаканом воды в сутки, — хвастливо ответил пленный.
— Результат тренировки?
— Да. Корпус пустыни обучался в двух тренировочных лагерях, в Шлезвиг-Гольштейне и Баварии, в казармах и тренировочных зонах, приспособленных к тропическим условиям. Там с помощью пара и подогретого воздуха ученые создали настоящую Сахару. Солдаты, прошедшие подготовку, привыкли обходиться ничтожным количеством воды. В корпус отбирались наиболее выносливые спортсмены.