— Что вы делали в Африканском корпусе?
— Четыре последние недели я находился при штабе фельдмаршала Роммеля, — с гордостью отрапортовал самовлюбленный корреспондент.
— Расскажите, что вы знаете о фельдмаршале.
Отто фон Тидеманн благодушно улыбнулся. Впервые спрашивали его мнение о таком большом человеке. Он знал, что по его ответу будут судить о Роммеле.
— Роммель — генерал-непоседа, — ответил он и улыбнулся столь меткой характеристике. — В течение одного боя он десять раз изменяет свои приказы, отменяя предыдущие… Фон Рундштедт как-то назвал Роммеля клоуном, управляющим цирком Адольфа Гитлера… — Корреспондент повторил чужие слова с удовольствием. Будучи сам униженным и унижая командующего, он как бы становился с ним на одну доску.
Хлебников слушал не перебивая. Немец потер лоб, припоминая все, что знал о Роммеле.
— Его в буквальном смысле можно назвать гитлеровским генералом, в противоположность фон Фритчу и фон Рундштедту, прямым отпрыском кайзеровской армии. В молодости Роммель не располагал ни родственными связями, ни капиталом, которые могли бы помочь ему сделать карьеру. Он достиг высокого положения благодаря своей твердости и решительности. Чем больше препятствий возникало на его пути, тем больше разгоралось его честолюбие. В прошлую войну за бой под Капоретто его наградили высшим германским орденом «Пурле мерит», равнозначащим английскому кресту Виктории. Уже в то время он придавал огромное значение рекламе собственных заслуг. Его не любили, и после войны ему пришлось идти учиться в высшее техническое училище в Тюбингене. Там он руководил первым штурмовым студенческим отрядом и оказал немало услуг начинающему Гитлеру. Впоследствии это дало ему возможность стать начальником личной охраны фюрера. Роммель написал книгу «Атака пехоты» — компиляцию материалов, собранных им в бытность преподавателем Дрезденской пехотной школы. Я читал эту книгу и нахожу ее посредственной… Северная Африка интересовала его давно. В 1937 году во время отпуска по болезни он на автомобиле объехал побережье Средиземного моря, посетил Бенгази, Дерну, Тобрук и Бардию. В качестве туриста побывал в Египте, ездил на Суэцкий канал… Кампания во Франции дала Роммелю «рыцарский крест». Он командовал тогда седьмой бронетанковой дивизией, за стремительность и быстроту прозванной «Дивизией духов». Он говорит, что прорывал «линию Мажино», и это похоже на правду…
— Назовите наиболее способных генералов Африканского корпуса, — потребовал Лессерви.
— Потомок канцлера Георг фон Бисмарк, Шмидт, фон Раненсберг, Штумме, начальник снабжения Крювель, командир корпуса Ритер фон Тома.
— Не тот ли Тома, который воевал во время гражданской войны в Испании? — спросил Хлебников.
— Так точно. Авиацией руководит фельдмаршал Кессельринг. Все это цвет немецкой армии. Роммель — мастер прикарманивать чужие заслуги. План покорения Северной Африки, созданный генералом Шмирером, он приписал себе. Он блестящий тактик и плохой стратег…
Корреспондент увлекся, но Хлебников поднялся и, не глядя на немца, сказал дежурному офицеру:
— Уведите.
Смущенного оборвавшимся допросом Отто фон Тидеманна увели.
Несомненно, корреспондент верно обрисовал характер Роммеля. Хлебников закрыл лицо руками, силясь полнее представить облик противника.
— Я готов поклясться, Роммель не станет преследовать вашу отступающую армию и крушить ее по частям, — полковник встал. — Он не умеет ждать и всеми силами навалится на Тобрук. Взятие крепости — это новый орден, похвала Гитлера, деньги и новые поместья. «Роммель хороший тактик и плохой стратег». Господин Лессерви, вы обратили внимание на эту фразу корреспондента? В ней ключ к происходящим событиям. Это разгаданный шифр. Черт подери, Роммель возьмет крепость, но упустит стратегическую победу, которую мог бы одержать, продолжая преследовать отходящую восьмую армию! Тобрук должен держаться как можно дольше. В этом спасение всей кампании.
Лессерви не спускал с Хлебникова светлых задумчивых глаз. Советский офицер говорил дельные вещи.
— Какое сегодня число?
— Тринадцатое июня, — ответил Хлебников.
— Черт бы его побрал, это роковой день для восьмой армии! Я, кажется, послушаюсь вашего совета и на свой страх и риск начну отходить… — Генерал сделал жест, как бы отодрал от себя что-то липкое. Видимо, ему трудно было решиться. — Лейтенант, передайте начальнику штаба мой приказ: по дороге на Капуццо отходить на Эль-Дуда и дальше на Матрух. Сообщите о моем решении в штаб армии.
Через час дивизия снялась с занимаемых рубежей, оставив в заслоне один батальон. Путь на Капуццо оказался забитым отступающими частями. В дороге выяснилось, что генерал Охинлек одновременно с Лессерви отдал приказ по армии — отступать на Матрух.
Пехота обгоняла машины 200-й гвардейской бригады, двигавшейся со скоростью черепах.
— Найтсбридж — ключ позиций. Пока мы держали его, немцы не могли добиться стратегического успеха. С падением Найтсбриджа вся линия Сиди-Муфта — Бир-Хакейм непригодна для обороны, — жаловался Лессерви шагавшему рядом с ним Хлебникову.
— Важна не линия, важно спасти армию от уничтожения… Кажется, Охинлек понял это. Он спасет армию, но накличет на себя опалу. Его прогонят, а армию отдадут другому… Плоды победы пожнет тот, другой.
Так переговаривались между собой англичанин и русский, шагая на восток, утопая по щиколотки в сухом песке. Песчаная пыль дымилась в воздухе, и было похоже, что она никогда не опустится на землю. Да никакой земли, собственно говоря, и не было: под ногами, как битое стекло, хрустел песок.
За день отошли на двадцать километров, поминутно отдирая от тела мокрую одежду.
Вечером Лессерви дал прочесть Хлебникову армейскую сводку. Она сообщала о катастрофе. Разбросанные в пустыне опорные пункты пали все до одного. 12-й пограничный и 6-й Раджпутанский стрелковые полки уничтожены на три четверти. Вустерский полк вырвался из окружения и пробился к Тобруку. Авиация перелетела на столь дальние аэродромы, что истребители не могут охранять отходящие части.
Ночью Хлебникову вручили шифровку. Командующий армией приказывал ему с русскими танкистами на связном самолете отправиться в Тобрук.
— Это предписание в рай, — проговорил Лессерви, прочитав телеграмму.
Он попрощался с Хлебниковым так, как прощаются навсегда.
На рассвете Хлебников и его товарищи были в воздухе. Самолет летел в дыму, как в облаках. Нечем было дышать, кружилась голова. Сухие звуки сплошной канонады приближались, заглушая рев мотора. Когда самолет под обстрелом приземлился на посадочную площадку, покрытую воронками от снарядов, совсем рассвело. Аэродром окружали высохшие пеньки — остатки деревьев, срубленных осколками.
По улицам города слонялись злые небритые офицеры без оружия. Покрытые копотью пожаров солдаты грабили на пристани продовольственные склады. Люди в выцветшей военной форме, как листья, сорванные с деревьев, носились по улицам; их то собирало в кучу, то расшвыривало в стороны.
На минуту Хлебников остановился у огромной воронки, куда арабы стаскивали трупы убитых, успевшие высохнуть под лучами солнца. Немецкая авиация облегчила работу похоронных команд: не надо было рыть ям, воронки глубиной в несколько метров служили могилами.
На окраине пылал склад с горючим. Восточный ветер гнал дым на крепость. Часы показывали семь утра, а на улицах было темно, как ночью. Догорали какие-то здания. Возле них, корчась от жары, умирали пальмы. Огромные серые листья сворачивались и высыхали. Эти обреченные пальмы вызывали в душе Хлебникова щемящую жалость, напоминали ему людей, прикованных долгом службы к крепости: они не могли покинуть ее так же, как и деревья.
Раненый сержант, приняв Хлебникова за английского полковника, с трудом раскрывая вспухшие лиловые губы, сказал ему, что генералы тайком бежали ночью на самолетах, бросив на произвол судьбы свои части. Несколько офицеров застрелились. Врачи покинули госпитали. Раненые провели ночь без воды. Целые батальоны самовольно оставляют оборону. Сражаться нет смысла: все пропало! Говорят, получен приказ — сдаваться на милость немцев.
Хлебников пошел дальше. Обгоревшие дома зияли пустыми окнами, закопченные стены были побиты осколками — повсюду виднелись следы длительного сражения. Чудом уцелел только белый минарет.
С большим трудом удалось разыскать командующего южноафриканскими войсками генерала Клоппера, который оказался в Тобруке старшим по званию. Клоппер находился на берегу в штабе, расположившемся в древней римской гробнице. Перед ним на полу пылал костер. Генерал, не просматривая, швырял в огонь пачки документов, карт, шифровок и донесений. У штаба не было даже часового.
Генерал обрадовался Хлебникову и протянул ему полученный ночью краткий приказ Охинлека: пробиваться из крепости, а если это уже невозможно, сражаться до последнего человека.
— Сопротивление бесполезно, — бормотал Клоппер, нервно одергивая рубаху цвета хаки с короткими рукавами. — Гарнизон долгое время жил надеждой, что армия рано или поздно выручит нас, и вдруг мы узнаем, что армия разбита и панически бежит неизвестно куда. Поневоле опустятся руки. Треть всех солдат заражена бальхарзией — заболеванием крови, от которого люди становятся сонными, как осенние мухи. Я отдал распоряжение войскам сжечь склады и сдаться в плен.
— Вы не правы, генерал! — воскликнул Хлебников. — Крепость обязана держаться.
— Ах, зачем вы мне все это говорите?! Нас бросили на произвол судьбы, — бормотал Клоппер. — Кстати, здесь имеется около двухсот советских солдат, в свое время разными путями бежавших в Англию из плена. Есть также польские артиллеристы Карпатской бригадной группы. Они будут рады вас видеть.
— Назовите боеспособные части, которые могут еще сражаться, — потребовал Хлебников. У него мелькнула дерзкая мысль взять все в свои руки, остановить панику, удержать крепость.
— Периметр обороны прорван на всех участках. Немцев на некоторое время остановили минные поля. Как только их разминируют, они войдут сюда. Противника пока еще сдерживают Вустерский и гвардейский Колдстримский полки, южноафриканцы и несколько артиллерийских дивизионов, которым я не успел послать приказ о сдаче в плен, но они смогут продержаться до вечера — не дольше. Двадцать пять тысяч солдат, выполняя мой приказ, сложили оружие; они уже не бойцы, а сброд. В крепости не осталось ни галлона воды. Диверсанты взорв