— Рада за вас, это прекрасное чувство, — сказала Соня, она стояла около самой кромки воды, ее длинными волосами играл ветер. София смотрела прямо Дирку в глаза. Она казалась ему одновременно порочной, искушенной и наивной и трогательно незащищенной.
— Я говорю с вами совершенно серьезно, — воскликнул он с отчаянием в голосе.
— И я, я не люблю вас, вы считаете себя великим человеком, но вы ничтожество на самом деле.
«Ах, зачем я это сказала, я переигрываю», — Соня пожалела о своих словах.
Тень гнева пробежала по лицу Дирка, но он овладел собой.
— Ах, София, да что вы знаете о жизни, о великих и невеликих людях, о том, какой ценой достаются деньги?
— Ладно, не обижайтесь, — сказала она, — я не чувствую, что мы будем счастливы.
— Разве счастье важнее всего в жизни? «Счастье» — никто не знает, что это, и его понимают как скучный и примитивный эмоциональный комфорт. Разве это для интеллигентных людей? Разве не более ценны поиск, очистительное и возвышающее страдание? О чем еще говорят великие философы? Вы, наверно, знаете лучше меня.
— И я в свою очередь прошу вас, оставьте, наконец, это красноречие, прощайте.
Соня грустно вздохнула и отошла. Да, Дирк, Дирк, еще достаточно молодой, привлекательный и успешный. Но она не ощущает, что ей с ним будет хорошо.
Штурман смотрел ей вслед. Без нее он вдруг почувствовал себя одиноким покинутым и несчастным. «Я не жду от жизни ничего нового, все уже было, как это страшно, — думал Дирк. Ему вдруг стало жалко самого себя. — Никто не знает, что на самом деле в глубине души я несчастный ранимый человек, моя наглость и ирония это не более чем маска. Я должен был быть великим поэтом, а не великим наркоторговцем. Мне тоже хочется быть счастливым. Радоваться жизни, а не наслаждаться дорогим вином дорогими женщинами дорогими отелями, которые мне уже опыстылели. Но для чего-то ведь существует эта жизнь. Значит, что-то хорошее еще будет, хотя я не знаю что».
«Я напрасно надеялась, что смогу помогать дикарям, я не смогу, это не мое — думала Соня, — опять ходить в этот ненавистный институт, хотя нет, надо все-таки уплыть с доктором». Она окончательно запуталась и сама не знала, чего хочет. Это было крайне мучительное состояние. Соня полностью потеряла почву под ногами и уверенность в себе. Она ощущала себя ничтожным ничего из себя не представляющим человеком, которого абсолютно ничто не держит в этом мире.
— Я хочу уплыть с вами, я знаю, как оказывать первую медицинскую помощь, можно я буду помогать вам в работе? — спросила Соня, подойдя к доктору.
Врач внимательно посмотрел на нее и ответил:
— Подумайте, моя профессия очень сложна, вас пока можно будет допустить только к работе санитарки.
— Да, я готова, но ведь я смогу учиться у вас?
— Учиться, конечно, можно и мне нужна помощь, но взвесьте все хорошенько.
— Я уже все решила, — сказала Соня, стараясь придать голосу уверенность.
— Что ж, это не монастырь, если что сможете вернуться на родину. Остальные будут ждать вертолета, а вы садитесь в мою лодку. Нужно будет заполнить очень много документов, связаться с консульством, но мы потом попробуем уладить все формальности, — сказал врач. Они чуть отплыли от берега и доктор начал заводить мотор. Он что-то рассказывал о том, как помогает от депрессии тропический климат, и работа. Но Соня не слушала. И тут она увидела, что Элай стоит на берегу и машет руками.
— Соня, я хочу поговорить с тобой, — кричал он.
— Вернитесь, пожалуйста, на минуту, — попросила София доктора.
— Попрощаться с другом очень важно, — улыбнулся врач.
Он развернул лодку.
Соня опять ступила на белый песок, ее била нервная дрожь.
Элай стоял босиком у самой кромки воды в закатанных джинсах и белой футболке. Он махал ей рукой и щурился от солнца. Соня невольно улыбнулась, бывший возлюбленный показался ей воплощением молодости и красоты.
— Послушай, Соня, наша жизнь уже никогда не будет такой как прежде, — сказал Элай, — но я хочу попробовать провести с тобой какое-то время, мне очень больно, и ты почти все испортила, но, пропади все пропадом, мне тебя ужасно не хватает.
Соня молчала. Но в ее сердце трепещущей птицей забилась радость.
— Извините, я не поеду с вами, — сказала она, обращаясь к доктору. Последний понимающе кивнул и украдкой подмигнул Сониному возлюбленному.
«Я не знаю, что я нахожу в Элае, — думала Соня, — но что-то такое в нем есть, какая-то внутренняя привлекательность, очарование, и это важнее всего остального, денег и положения в обществе, я хочу быть с ним, несмотря ни на что».
— Да, давай используем этот шанс, который нам подарила судьба и Летучий Голландец, — прошептала она.
Элай сделал паузу.
Я всегда любил тебя, — тихо ответил он, — я ждал тебя столько веков.
Эпилог
Забавно было видеть в комфортабельных креслах самолета бывших матросов в европейской одежде. Плохо выбритые с красными обветренными лицами, они казались Робинзонами, которые возвращаются в Европу с необитаемого острова. Все как дети хотели смотреть в иллюминаторы. Слышались удивленные возгласы, ругательства, бывшие уже совсем не к месту морские термины. Несмотря на неопределенное будущее, матросы явно были счастливы.
— Братья, вы напрасно хулили Господа, Он не так уж жесток с нами, — крикнул Ханс, услышав объявление, что самолет пролетает над Римом. Он был одет в светскую одежду и в глазах вместо фанатичного блеска был тот же восторг, что и у остальных.
Дирк оплатил транспортировку на материк и оформление документов членов экипажа, почти все они захотели вернуться в Голландию. Он хотел этим широким жестом вернуть расположение Сони. Это стоило крайне дорого, так как было не совсем законно, матросы не значились ни в каких базах данных. К счастью, Дирку помог один знакомый, Джек Вилсон, работавший в Интерполе и в свою очередь имевший большие связи. Этот полицейский один раз арестовал штурмана как международного преступника, но после определенных событий понял, что обезвредить Дирка невозможно. И Джек стал через подставных лиц контролировать наркотраффик штурмана. Этот сотрудник Интерпола иногда общался с Дирком и последний рассказал ему, что плавает на Летучем Голландце. Джек до недавнего времени был единственным человеком, знавшим, что проклятый парусник не легенда, и они с Дирком после нескольких тайных встреч стали большими друзьями. Он же помог организовать по просьбе Дирка арест капитана в Амстердаме.
Бывший штурман не видел момент примирения Сони и Элая. И в самолете дождался пока цыган отойдет на минуту. Как сильно изменилась Соня, у нее горели глаза, и в лице появилась какая-то уверенность. У доктора с острова нашлась для нее европейская одежда, джинсы и футболка с пальмами, она выглядела очень мило. Но главное в Соне сейчас был виден скрытый шарм. Опять хотелось стать ее единственным повелителем любой ценой. Она как кокос, который аккуратно открыли, чтобы можно было пить молоко.
— Ну, что я еще могу сделать? — спросил Дирк, с горестной улыбкой разводя руками. — Неужели, дорогая, ты и теперь не считаешь меня щедрым и благородным человеком?
— Нет, не считаю, — ответила София, — это жалкая подачка, ведь они не знают, как жить в этом современном мире, что с ними будет?
— А что вы предлагаете? Дать им большие деньги, чтобы они их пропили?
— А вы не думали, что они пили с горя, из-за безысходности своего положения?
— Конечно, все пьют от горя, на нашей планете, полной трагедий, это самое естественное состояние человека. Хорошо, вот вам ключ от банковской ячейки в Швейцарии, там огромное количество денег, распоряжайтесь ими как захотите. Там хватит вам и им всем. Можете купить всем матросам дома и открыть с ними совместную фирму по производству рома, — усмехнулся Дирк.
— Спасибо большое, — улыбнулась Соня, — это прекрасный поступок с вашей стороны.
— Но теперь ты будешь со мной? — спросил он, протягивая руку, чтобы ее обнять.
— Нет, — сказала Соня, — сделаете хоть раз в жизни одно доброе дело просто так.
— Доброе дело?! — изменился в лице Дирк. — Да это половина моего состояния! А впрочем, гори оно все синим пламенем, я так устал. Но у вас остался номер моего мобильного телефона, на случай, если у вас проснется совесть.
Дирк чувствовал прилив нежности к ней вместо обиды. Как он устал от женщин на один день, от своих жестоких игр с ними.
Его постоянно преследовали сладко-возбуждающие, но одновременно навязчивые, надоевшие мысли о доминировании и подчинении. Они иногда доставляли удовольствие, но чаще почему-то отзывались болью в душе, будто он сам вместо воображаемых прекрасных дам покорно терпел множество наказаний, унижений и надругательств от злейшего врага. «Пора выкинуть все это из головы. Со стороны это кажется забавным заскоком на сексуальной почве. И люди не могут понять, что это мой порок и одновременно последствие моей трагедии, убийства несчастной Лурдес, глубочайшая душевная травма. Люди над всем смеются, смех психологическая защита от страдания.
На этом счете, который я отдал Софии, была лишь половина моего состояния. Надо наконец-то стать нормальным человеком, у меня теперь все для этого есть.
Но как я буду жить? Опять один со случайными женщинами и больными фантазиями? Конечно, со мной захотели бы быть до гробовой доски лучше моей, чем их, многие женщины, но это будет из-за денег, современных людей это возбуждает больше всего остального.
Пусть в моем чувстве было больше страсти, чем любви, но я так хотел остаться с Соней навсегда. Да и кто вообще может разделить разврат и истинное чувство, добро и зло, норму и патологию? Ведь то и другое неразрывно связано».
Ему не было жаль денег, отданных Соне, не из щедрости, а из-за странного полного безразличия, охватившего его, он был под действием большой дозы марихуаны. Дирка настолько поразила гибель Летучего Голландца, что он решил позволить себе то, что принципиально не делал никогда. Бывший штурман попробовал наркотик, но не тот, который синтезировал сам, а все-таки более легкий.