"Телохранители" вели себя развязно и много пили. Это были еще молодые люди, сыновья богатых в недавнем прошлом родителей, ничем не занимающиеся, ни к чему не приспособленные в жизни, живущие за счет то одного, то другого благодетеля, всюду сопровождающие его. Сравнивая себя с ними, Гюнтер невольно взглянул на священника: "Вот он - счастливец!"
Тер-Вогонд был красавец, гуляка и весельчак, пьющий в день не менее ведра красного вина, но никогда не пьянеющий. Голос у него был необыкновенной силы. Когда он пел в церкви, было слышно на Парапете*. В театральном мире о нем давно поговаривали как о выдающемся певце.
_______________
* Сад в Баку.
Весело было и другим посетителям хашной. Гюнтер всех их хорошо знал. Вот за тем столиком сидели борец Максим Лозин - "Черная маска", чемпион в тяжелом весе, и рядом с ним его очаровательная жена, "крошка Люся". Ему было тридцать пять лет, ростом он был в сажень, весом пудов на двенадцать, грубый, слоноподобный, она же - девятнадцатилетняя, маленькая, щуплая, похожая скорее на его дочку. Они, видимо, завернули в хашную с какой-нибудь не очень богатой ночной гулянки, где недоели и недопили, и теперь, в особенности он, обжора и пьяница, наверстывали упущенное.
Дальше за столиком сидели и о чем-то интимно беседовали Павлуша Черный и Павлуша Белый - два брата, прославленные исполнители кавказских танцев, недавно вернувшиеся из гастрольной поездки по Америке. Черный был в черной папахе, в черной черкеске, в черных сапогах. Белый - весь с ног до головы в белом.
В это время в хашную с криком: "Кому "Бакинский рабочий"? Горят Сураханы!" - ворвался мальчишка-газетчик.
Гюнтер встал, бросил на стол десятимиллионную бумажку и вышел на улицу. Он снова метался по всем этим глухим Татарским, Чадровым, Каменистым улицам, пока окольным путем не выбрался на базар.
Гюнтер дошел до чайханы Джафара и вздрогнул: "Что с русскими парнями? Неужели их и здесь нет? Неужели попались?"
Чайхана Джафара была настоящей восточной чайной. Стены здесь были расписаны в стиле старой персидской миниатюры, пол устлан коврами, и по ним во все концы обширной чайной пролегали соломенные дорожки.
Каждый уважающий себя правоверный, хозяин торгового дела на базаре, считал своим долгом в течение дня хотя бы разок побаловать себя чаем и кальяном у Джафара, потому что такого чая и такого кальяна нигде в другом месте было не сыскать: чай Джафар заваривал китайский и цейлонский, который ему неведомыми путями доставляли моряки и китайцы, продавцы игрушек, а табак ему привозили из самого Шираза.
В разное время дня разный люд посещал чайхану. До полудня здесь все места занимали хозяева базара - купцы и маклеры. Они располагались на коврах как у себя дома, ели традиционный пендыр-чурек*, за чаем совершали торговые сделки, куплю-продажу, отдыхали от базарной сутолоки, а отдохнув и подремав на мутаках*, принимались за кальян и курили долго, до одурения.
_______________
* П е н д ы р-ч у р е к - сыр с хлебом.
* М у т а к - подушка.
Гюнтер забрался в дальний угол чайной, занял место, близкое к буфетной стойке, за которой Джафар, румяный и улыбающийся, накрест опоясанный полотенцами, из десятиведерного самовара разливал кипяток в крошечные чайники и эти чайники ставил в ряд на угольки в мангале*.
_______________
* М а н г а л - жаровня.
Вокруг на коврах разморившиеся и полусонные люди мелкими глотками пили из выгнутых стаканчиков, напоминающих винные рюмки, черный настой чая и курили пряный табак.
Увидев Гюнтера, Джафар на какое-то мгновение изменился в лице, и Гюнтер не понял, было ли это проявлением радости или испуга. Но Джафар тут же овладел собою и, подозревая, что посетители могли на его лице заметить испуг, и желая их разуверить в этом своей улыбкой, заулыбался пуще прежнего. И опять Гюнтер ничего не понял, ибо Джафар всегда и всем улыбался. Он сидел раздраженный и чувствовал, что обращает на себя внимание посетителей. Но вот Джафар ловко взял один из подносов, поставил на него стакан, сахарницу, кальян, снятый с угольков чайник с закипающим чаем и, держа поднос на уровне головы, направился к нему.
Завсегдатаи чайханы, немало удивленные тем, что этого пришедшего обслуживает сам Джафар, стали перешептываться между собою. Раздражение снова овладело Гюнтером, и он, вместо долгожданного вопроса: "Что с парнями?" - сказал Джафару, расставлявшему на ковре чайный прибор: "Старый ишак", и Джафар снова изменился в лице и, пятясь назад, стал уходить к буфету.
Гюнтер был взбешен. Он пошел вслед за Джафаром.
- Где русские парни? - спросил он, уверенный, что Джафар скажет: "Не видел, не знаю". Но Джафар, приложив палец к губам, шепнул ему:
- Не просыпались еще, спят еще...
"Значит, они здесь! Значит, все обошлось благополучно! Не пойманы и не погорели! Значит, все хорошо!" Но как это ни было хорошо, ему приятнее было бы услышать что-либо другое... Он желал бы гибели этих двух русских парней, и это, лишь только это могло его успокоить и обрадовать.
Он посмотрел на приоткрытую дверь черного хода, ведущую в ту тайную половину чайной, где сейчас спали рыжеволосые парни, и, подумав: "С ними что-то надо делать", стал курить кальян, жадно затягиваясь дымом, невольно прислушиваясь к разговорам в чайхане...
Археологические раскопки в Египте, Лионская ярмарка, беспорядки в Рурской области, налаживающаяся связь с персидскими и турецкими купцами, сбор денег на седьмую эскадрилью Доброхима, проблема бакинского трамвая, десятки, лиры, фунты, туманы - все это занимало посетителей, и ни слова в их разговоре о пожаре в Сураханах, точно этого пожара и не было. "Какое им дело до нефти! - усмехнулся Гюнтер и, достав из кармана измятую газету, разгладил ее на колене, спокойно прочел первые ночные известия о пожаре в Сураханах. - Какое им дело до меня и до парней".
Гюнтер встал, спокойный и решительный...
Первая комната за чайной была глухая, без окон, и свет в нее падал сверху через отверстие в потолке, как в восточной бане. На паласе в самых различных позах сидело и лежало человек десять. Это были тэриакеши курильщики дрянного третьесортного опиума: они были безмолвны, точно загипнотизированные, глаза у всех горели лихорадочным огнем.
Гюнтер прошел во вторую комнату. Здесь было светлее и просторнее. Свет падал из небольшого оконца, напоминающего бойницу. Пахло постным маслом и жженым маком. У стены стояла тахта, мерцали коптилки; над ними, склонившись, люди курили опиум.
На Гюнтера никто не обратил внимания, и он прошел в третью комнату эта была меньше двух первых и выглядела чище, уютнее и светлее.
На тахте сидели два военных моряка и между ними девушка. Моряки, нанюхавшись кокаину, улыбались девушке. Она держала на коленях поднос с сушеными фруктами и сортировала эти фрукты, отделяя в одну кучу финики, в другую - чернослив, в третью - очищенные орехи, а сама жевала мелкие сливы, от которых у нее сводило скулы.
Дверь в четвертую и последнюю комнату была заперта. Только Гюнтер хотел повернуть назад, как ему навстречу показался Джафар. Он открыл дверь, и Гюнтер увидел рыжеволосых парней, навзничь лежавших на полу. Остап был без рубахи. Аркаша лежал, зажав в руке пустую бутылку из-под вина.
Глядя на парней, Джафар, потирая руки, сказал:
- Ночью они пришли... Совсем поздно. Араку много пили, песни пели... Потом три порции курили... И не просыпались еще...
- Им спать надо, - сказал Гюнтер, наступил Аркаше на руку и, когда тот разжал пальцы, носком ботинка вышиб у него бутылку.
2
Было уже темно, когда Гюнтер оставил чайхану Джафара.
- Ты головой отвечаешь за этих парней, помни наш уговор, - погрозил он Джафару и через черный ход вышел на улицу.
Базар был пустынен, мутным светом горели лампочки над магазинами.
"В конечном счете, - думал Карл Гюнтер, спускаясь к Парапету, - они никуда не денутся. Теперь, пожалуй, еще сами станут искать меня. Но от них надо избавиться. Пусть уедут из Баку. Городов на Кавказе много. Завтра же уедут".
- Сделали свое дело - и хорошо, - сказал он вслух, точно парни шли с ним рядом. И вновь ему пришла мысль, что было бы хорошо, если бы парни погибли в огне...
У остановки конки Гюнтер лицом к лицу столкнулся с фотокорреспондентом газеты "Бакинский рабочий" Мартыном Вайнштейном. Они поздоровались и пошли по Ольгинской.
- Откуда, куда? - спросил Гюнтер.
Мартын тряхнул висящим через плечо фотоаппаратом.
- Был в Сураханах, на пожаре, прямо с поезда. Потрясающее зрелище!
- Потрясающее? Да, да, надо посмотреть.
- Обязательно поезжай. И в огне надо видеть поэзию. Вот знаю, что редактор поместит только два-три снимка, а нащелкал все-таки тридцать. Одно дело - профессия, пропади она пропадом, другое - душа.
Мартын хотя и спешил в редакцию, но Гюнтер все же затащил его в первый попавшийся ресторан, все расспрашивал про Сураханы.
- Такой пожар вижу впервые, - рассказывал Вайнштейн, уплетая котлеты. - Говорят, хитро задуманный поджог. Поймали каких-то сторожей!
- Всегда всё валят на бедных сторожей!
- Говорят, за ними уже несколько раз было замечено, что они курят по ночам. А в общем, думаю, разберутся. Киров с утра там.
- Без нас разберутся, - махнул рукой Гюнтер и поднял бокал. Ему пришла мысль: "Хорошо бы взять у Мартына эти снимки и отправить их туда в Париж и в Берлин. Пусть старики убедятся, что их деньги расходуются не зря. А то всё скулят. И еще этот мистер Леонард Симпсон!" И он сказал Вайнштейну:
- Я у тебя кое-что возьму из снимков и с очерком о пожаре отправлю в... Москву, в журнал "Красная панорама".
- Пожалуйста, бери хоть все!
В десятом часу они вышли из ресторана и на Ольгинской разошлись в разные стороны.
На улице было многолюдно.
В витринах магазинов, у кинематографов, на крышах домов - везде и всюду мелькали огни световых реклам. Синие, красные, зеленые, они зазывали на "Поплавок", в ресторан-кабаре "Кружок артистов", на Веру Холодную в картине "Позабудь про камин, в нем угасли огни", на грандиозный салонно-трюковый фильм "Авантюристка из Монте-Карло" с участием "несравненной Эллен Рихтер". Мелькали рекламы - торговые и газетные, рекламы гостиниц и винных погребов.