Тау услышал шаги, к ним подошла Хафса.
– Поразительно, – сказала она. – Он не должен был проснуться. Если только его не потревожили. Настой, который я дала ему, должен был действовать еще пару промежутков, не меньше.
– Он таким родился, – сказала Имани. – Всегда был сильнее и выносливее, чем казался. Должен был быть Вельможей.
Тау заметил, как пристально Хафса посмотрела на его мать.
– Ладно, – сказала жрица, – хорошо, что он проснулся, но ему нужно еще отдыхать и восстанавливаться.
– Мой бок, насколько все плохо? – спросил Тау, чувствуя, каким непослушным и сухим был язык – похожим на вяленого слизняка.
– Вам повезло, – сказала Хафса. – Мне пришлось лишь наложить швы. Впрочем, швов много, и порез тянется по левой стороне от бедра до ребер. – Она на мгновение задумалась. – Кто поранил вас таким зазубренным лезвием? Служанки попросили меня обеззаразить рану, прежде чем зашивать, хотя я все равно бы это сделала. – Жрица облизнула губы. – Чемпион, я не хочу учить вас вашему делу, но вам нельзя тренироваться с такой отдачей. Это не имеет никакого…
– Довольно, жрица, – отрезала мать Тау.
– Прошу прощения, но в своем лазарете я буду говорить то, что сочту нужным.
– Ты говоришь с матерью чемпиона королевы, и ты будешь следить за собой. – Имани была слепа, но все же сумела принять такой вид, будто была ростом не меньше Великого Вельможи.
И все же это не должно было сработать. Мать Тау была Высшей Мирянкой, а Хафса, хотя и родилась Меньшей, служила жрицей Саха уже не менее трех, а то и четырех сроков.
Однако Тау понимал, что они ступили на скользкий путь. Он был чемпионом королевы, а чемпионы всегда были Ингоньямами или, в редких случаях, Придворными. Это означало, что мать чемпиона была причислена к Великим или Придворным Вельможам, и он видел, что Хафса обдумывает эту социальную коллизию.
– Хватит тратить наше время, – заявила его мать. – Готовь его к выписке.
Хафса, казалось, не знала, куда деть руки.
– Мне было велено дать ему восстановиться. Я собиралась остаться с ним, чтобы он отдохнул, когда армия уйдет.
– Кто тебе это поручил? – спросила Имани.
Хафса словно бы ступила на более твердую почву.
– Ингоньяма Окар, и он, скорее всего, получил приказ от гранд-генерала Бухари или… – она выдержала паузу для пущего эффекта, – от королевы.
Имани отмахнулась.
– То тебе сказал Ингоньяма Окар, а я тебе говорю, что мы уходим.
– Не понимаю, как вы можете…
– Можешь звать меня Мать чемпиона.
Хафса поджала губы, но кивнула.
– Мать чемпиона, я не могу позволить…
– Скажи ей, Тау, – сказала Имани, снова сжав его ладонь. – Скажи ей, что мы пойдем с армией до самого Пальма.
Хафса растерянно повернулась к нему.
– Мы сделаем как она говорит, – сказал Тау, сам не зная, ответил ли он так потому, что сам того хотел, или потому, что никогда не был способен перечить матери.
Хафса поникла.
– Да, чемпион. Я пойду с вами. Только дайте мне время привести дела в порядок, прежде чем…
– Это слишком долго, – перебила ее Имани. – Помоги мне его поднять.
– Вы не можете… Мать чемпиона, ваш сын не в том состоянии, чтобы отправляться в поход… Послушайте, его раны не опасны, но от потери крови он будет слаб еще некоторое время. И нельзя допустить, чтобы швы разошлись, прежде чем раны успеют зажить.
– Давай, жрица. Ты же как никто должна понимать, что его сила исходит не из тела.
Хафса запнулась.
– Уверяю вас, я не понимаю, что вы имеете в виду.
– Мама…
– Он ровня Великим и Придворным, – сказала Имани. – Ты же слышала, что люди говорят?
– Мама…
– Как давно ты стала жрицей? Сколько Меньших и Вельмож осмотрела, зашила и вылечила? Сколько Меньших были способны победить Вельможу?
Они стояли прямо над Тау и спорили так увлеченно, словно его здесь и не было.
– Ты же одна из глав медицинского ордена, нэ? – уточнила Имани. – Ни один обычный Меньший не способен противостоять Вельможе. Ты это знаешь.
– Я не уверена, что вы хотите, чтобы я произносила это вслух, Мать чемпиона.
– Я хочу не больше и не меньше очевидной истины, – ответила Имани, оставив свою настоящую правду высказанной.
– Мама, хватит, – сказал Тау. – Жрица Экин, какое сейчас время дня?
– Вы потеряли сознание от потери крови вчера во второй половине дня, – сказала Хафса, подчеркнув, как мало времени прошло с его ранения. – Сейчас утро, и те, кто остался в лагере, недавно позавтракали.
– Хорошо. Помогите мне встать. Перед началом похода королева Циора устроит военный совет.
Кое-что изменилось, и наши планы тоже изменятся. Мне нужно участвовать в этом обсуждении. Отведите меня к ним.
Несмотря на слепоту, мать Тау настояла на том, чтобы помочь жрице отвести его на военный совет. Передвигалась она неуверенно, и хотя слабее всех сейчас был Тау, именно из-за Имани он шли так медленно. Но присоединившись к совету, Тау понял, почему она настояла на том, чтобы прийти с ними.
Имани хотела познакомиться со всеми участниками. То же самое она сделала в Кереме, и, что было почти невозможно для Высшей Мирянки, поднялась от простой служанки до одной из глав феода меньше чем за цикл.
Большой шатер военачальников лишь немного уступал в размерах королевскому. И он был черным, что отвечало эстетическим предпочтениям Индлову, у которых, как обычно, спесь возобладала над здравым смыслом. Черная палатка под палящим зноем Ксидды внутри напоминала скорее влажную пещеру, чем тенистое укрытие от жары.
Когда Хафса с матерью завели Тау внутрь, его обдало волной жара.
– На последние две встречи не явились Увещевающие, – говорила Нья. – Никто из Теневого Совета Пальма не пришел, и это меня беспокоит.
Члены совета сидели вокруг низкого столика на тонких подушках, и только у Циоры подушка была толстая и плюшевая, так что она возвышалась над остальными.
– Тау? – удивился Хадит. – Ты уже встал? – Он перевел взгляд на Хафсу. – Пожалуйста, не опускайте полог. Здесь и так слишком жарко.
Ближе всех к входу сидел седой чистокровный Ихаше, который, хотя и был свежевыбрит, обладал тем типом лица, на котором, казалось, никогда не бывало щетины. Рядом с ним сидел Удуак, и Тау догадался, что Хадит назначил здоровяка командовать воинами Айима на время его восстановления. За Удуаком сидел Келлан, который возглавлял Индлову, а за ним – Танди, Нья и королева.
– Разве ты не должен отдыхать? – спросила Циора, подавшись ему навстречу.
Тау инстинктивно начал кланяться, но остановился, когда почувствовал, как натянулись швы.
– Моя королева, – поприветствовал он, морщась от боли в боку.
– Разве он не должен отдыхать, жрица? – спросила Циора у Хафсы.
Хафса сверкнула глазами на Имани, и хотя его мать больше не могла видеть, Тау был готов поклясться, что она знала, куда смотрит жрица.
– От меня потребовали, чтобы он присутствовал здесь, – сказала Хафса, кланяясь.
– Я в порядке, – ответил Тау, обращаясь главным образом к Циоре, и, прихрамывая, направился к незанятой подушке справа от нее и опустился на пол. – Пара царапин, не больше.
– Пара царапин! – воскликнула Хафса. – Там все гораздо серьезнее, чем… – Жрица словно вспомнила, где находится. – Ваши раны не угрожают жизни, это я гарантирую, но как они могут зажить, если вы не будете отдыхать? Вы так стремитесь вернуться в бой, но ваше тело отнюдь не в лучшем состоянии.
– Пожалуй, жрица права, – сказала Нья, сидевшая слева от королевы. – Королева Циора… мы же решили, что возможно, будет лучше, если чемпион не…
Тау не мог допустить, чтобы Нья позволила королеве усомниться, но ему не хотелось возражать ей напрямую. Поэтому он обратился к Хафсе:
– Жрица, если воин идет в бой только в лучшей форме, то он делает это ради удовольствия, но не из принципа, – сказал он. – То, за что стоит сражаться, погибнет во тьме, если мы будем защищать это лишь при свете солнца.
Он не сводил взгляда с Хафсы, намеренно не глядя на Циору, но заметил, что его мать кивнула.
– Я… это красивые слова, и на первый взгляд они звучат правдиво, – отозвалась Хафса, – но я всю жизнь убеждаюсь в том, что те, кто отстаивает моральную необходимость войны, гораздо лучше умеет лишать жизни, чем спасать ее. Разве мало людей погибнет в предстоящей битве? Какое значение может иметь один человек?
– В определенных случаях – решающее.
– Королева Циора, – вмешалась Нья, – у нас тут пациент спорит со жрицей, и я не уверена, что они самостоятельно придут к согласию. Что вы на это скажете?
Но Хафса еще не закончила, и, покосившись на мать Тау, спросила чемпиона:
– Как высоко человек должен думать о себе, чтобы верить в то, что он способен сыграть решающую роль в многотысячной битве?
– Вы во мне ошибаетесь, жрица, – сказал Тау. – Я не считаю, что имею решающее значение, я имею только то значение, которое могу контролировать. Поэтому я буду сражаться, раз уж это единственный принципиальный выбор, который я могу совершить, и делать что-либо меньшее – для меня равнозначно признанию поражения. Причем поражения заслуженного.
Удуак хмыкнул, и Тау краешком глаза увидел, что Циора кивнула.
– Спасибо, жрица, за все, – сказала королева. – Мы благодарны вам за усилия, но чемпиону и остальным членам военного совета необходимо вернуться к обсуждению.
Хафса хотела было возразить, но лишь поклонилась королеве и повернулась к выходу.
– Жрица Экин, будьте любезны, заберите с собою Имани, – попросила Нья медоточивым голосом.
– Прошу вас, жрица, – сказала мать Тау. – Визирь говорит именем королевской власти, а подняться до подобной высоты возможно лишь благодаря собственной мудрости и дальновидности. Я устала, но отчего-то поняла это только сейчас. – И хотя слепые глазницы Имани были перевязаны, она безошибочно повернулась к Нье. – Визирь, я могу лишь мечтать о том, чтобы стать хоть немного похожей на вас.