Рыжий, помнится, взялся возражать, но бабушка была магически сильнее и пресекла возражения на корню. И пришлось Рыжему зачитывать вслух свои отменно неудовлетворительные баллы – почти по всем предметам, и обычным, и магическим, кроме физкультуры, с ней-то всё хорошо было. Конечно, портреты ничего Рыжему не сказали, но после во сне явились к нему все разом, кто – гремя доспехами, кто – потрясая шпагой или мечом, кто – воздевая крест. И сказали, что Рыжий – дурак. И что ему уже пора бы перестать быть дураком, потому что несолидно – целый настоящий Вьевилль, и дурак. Настоящему Вьевиллю положено быть круче всех – сильнее, хитрее, удачливее, а он что? Прогуливаешь – догоняй всё, что прогулял. Нарушаешь правила – не попадайся. Не знаешь – узнай. Не справляешься – пойми, почему, что мешает, и что нужно, чтобы справиться. Ты всё можешь, только возьмись. И сделай. Что написано на фамильном гербе? Возвращаюсь с победой? Так и вперёд.
И эти слова – ты всё можешь, только возьмись и сделай – потом вели его дальше через все пороги. В школе, в академии, на службе. Затык? Берись и делай. Просрал подготовку, завтра экзамен? Значит, сейчас берись и делай. Попал в окружение? Отряд за спину, сам вперёд, берись и делай. И работало, чёрт возьми.
Значит, здесь тоже сработает. Если он возьмётся и сделает, конечно.
Рыжий глянул на часы – вообще добрые люди уже давно пообедали. Он позвонил в знакомую доставку, и даже испытал некую гордость, говоря адрес – площадь святого Ремигия, Пале-Вьевилль. Позвонить ему у входа, он встретит.
Курьер, парень лет двадцати, прибыл через четверть часа, и правильным образом офигел. Сказал – думал, в этом доме какое-то важное правительственное учреждение, это же какой-то исторический особняк?
Рыжий вздохнул, взял курьера за что пришлось и привёл в холл – вот, мол, смотри. Господин маршал Вьевилль, собственной могучей персоной. И госпожа герцогиня, урождённая принцесса де Роган. У парня отпала челюсть, а Рыжий вещал – да, жили в этом доме, и они, и многие другие приличные люди тоже. Ходили в крестовые походы, били еретиков, выигрывали войны, поддерживали порядок в революцию. Парень слушал внимательно, а потом спросил – а вы экскурсовод, да?
Рыжий заржал – какой из него, к чёрту, экскурсовод, он капитан Легиона и продавец волшебных домиков. Но про себя отметил – значит, он ещё и это может, прикольно.
Катрин обрадовалась обеду. У неё очень правильно горели глаза, она с трудом оторвалась от бумаг.
- Скажи, их можно выносить из здания? Я бы взяла завтра на работу и посмотрела там. Там просто есть спецификации других отделов. Но кое-что мне уже понятно, и сделать нормальное магическое водоснабжение не так и сложно. Мне не так и сложно, - улыбнулась она. – А этот заказ я не отдам никому, понял, Вьевилль?
- Понял, Фиалочка моя, и очень этому рад. Легенда гласит, что древняя принцесса Катрин тоже очень нехило вложилась в эти стены. И если она смотрит на нас откуда-то с высоты, то ей будет приятно такое продолжение её дела.
- Мне прямо неловко делается, если смотрит. Потому что она – из великих, а я – нет, - вздохнула Фиалочка.
Это она почему-то не привыкла жить под пристальным присмотром великих предков, усмехнулся про себя Рыжий. А вслух сказал:
- Привыкай, радость моя. Они тут всё время смотрят. Никуда не деться, понимаешь? Ещё, конечно, есть Старый Вьевилль, я там вообще был всего три раза за всю жизнь, и там у меня никогда не возникало этого ощущения – что они здесь, среди нас. А в этом доме – постоянно. Кто б ещё хранил его, что он дожил до наших дней?
- И дожил в очень приличном состоянии, - заключила Катрин. – Значит – спасибо им за это.
- Эй, предки, слышите, вам спасибо! – воскликнул Рыжий, вытащил Фиалочку из-за стола и закружил.
На голову ему посыпалась штукатурка с потолка.
- Если это не ответ, то я не знаю, что, - усмехнулась она.
- Значит, вперёд и только вперёд! Уничтожить обед и продолжать, - скомандовал Рыжий.
Возьмись и сделай. И это работает.
Глава сорок вторая. Интермедия
9. Принцесса на хозяйстве
Гонец поклонился и вышел. Катрин вздохнула, отложила книгу, в которую управляющий её мужа Гийом Мару записывал приход и расход, и подошла к окну. Маленькому окошку, забранному цветными стёклышками. К счастью, по свету и по летнему времени окно было открыто, иначе – темно, и спасали только магические огни.
Пале-Вьевилль, родовое гнездо её супруга, оказался холодным, тёмным, сырым и довольно-таки мрачным. Нет, герцог спросил её – что нужно сделать, чтоб ей было здесь хорошо. И сказал, что очень любит этот дом, но у него недостаёт времени, да что говорить – и умений, чтоб содержать его, как подобает.
Содержать, значит, как подобает. Катрин до сих пор не могла пережить своё первое впечатление от этого дома – как, и здесь теперь жить? Всю жизнь?
О нет, Лимей тоже местами тесноват и сыроват, и братец Франсуа то и дело поговаривал, что его нужно расширить. Перестроить комнаты в главном здании, застеклить нормально окна – пусть из Фаро привезут хорошее стекло, может быть, пристроить ещё крыло. Куда-нибудь. Потому что тесно, как в том муравейнике. В целом Катрин была с ним согласна – да, неплохо бы расшириться. Но отцу и так хорошо, он привык, а матушка ему никогда не возразит. Матушка показывала свой нрав только в те дни, когда отец уезжал в столицу или ещё куда по своим сеньориальным делам, и тогда она командовала домом и двором ничуть не мягче, чем отец.
Но как матушка начинала, когда они с отцом только поженились? Каким ей пришёлся Лимей? Ничего этого Катрин не знала. Зато у неё самой теперь был во владении огромный дом, вдвое больше отцовского, что на улице Сен-Жан. И самым обидным было то, что её прекрасный супруг, сказавший ей столько прекрасных слов о своей к ней любви, ускакал куда-то с кем-то воевать через три дня после триумфального возвращения домой с молодой женой.
О нет, он сделал всё по правилам – выстроил в холле всех-всех, кто живёт в доме, а их ничуть не меньше, чем в Лимее, и всякие-разные – мужчины, женщины, дети, старики… И сказал, грозно и радостно – вот моя супруга, её милость герцогиня Вьевилль, урождённая принцесса Катрин де Роган. Слушаться её, как меня, приказы исполнять – как мои. Люди, правда, помолчали, поклонились и разошлись по своим делам.
В день приезда состоялся пир в огромной обеденной зале – больше, чем в Лимее, и не такой красивой. Но если здешние хозяева всё время воюют – то им просто нет дела до того, что творится дома. Стоит дом – и хорошо. Есть, куда вернуться из похода – и слава господу. Есть кусок хлеба и похлёбка, и куда голову ночью положить – тоже есть, и этого достаточно.
Пир был обилен по количеству, но скромен по смыслу. Еда простая и незамысловатая, но много. Много – это хорошо, отмечала Катрин, значит – запасы есть. Впрочем, лето заканчивалось, следовало узнать – как там с видами на новый урожай, и вообще с припасами. Откуда поступают деньги, и в каком количестве. Откуда припасы, и тоже – сколько и каких. Вечером после пира она задала все эти вопросы супругу, и в ответ получила недоумённый взгляд.
- Катрин, радость моя, ну откуда мне всё это знать? Я воюю, я защищаю их всех, а ещё моего короля, от врагов и еретиков. И в мою голову просто не помещаются ещё и все те дела, о которых ты спрашиваешь. Завтра я приведу к тебе управляющего, пусть отчитывается. Не захочет – дай ему по голове, сразу захочет.
Катрин рассмеялась – она не представляла, как будет давать кому-то по голове, да и для чего это, тоже не понимала. Все ж сами должны знать, что от обеспечения припасами зависит, как они перезимуют!
- Я ни разу не видела, чтобы мой отец или его управляющий давали кому-то по голове, - сказала она.
- Что, и на конюшне никого вожжами не пороли? – изумился супруг.
Может быть, и пороли, думала Катрин, но её это не касалось никак. А тут – что, вникать самой во всё? И в это тоже?
Но пока супруг был дома, ни во что вникать не пришлось. Он, правда, провёл её по дому, показал, что и где, и сказал, что она может делать, что сочтёт нужным, и менять в доме всё по своему усмотрению. Но тогда она ещё не поняла, что делать придётся уже совсем скоро.
А на четвёртый день, едва рассвело, сначала того самого супруга вызвали магической связью, и он прямо из теплой постели подскочил, схватился за зеркало, выслушал, и принялся командовать – кому вперёд, кому в засаду, кому держаться, а он выезжает. И потом ещё гонец примчался – тоже с донесением, кажется – от господина генерала де Треньяка, который прямо из Лимея отправился куда-то в военный лагерь. И Катрин ещё не успела решительно ничего понять, как он обнял её, стоящую на ступенях Пале-Вьевилль, поцеловал крепко, взлетел в седло и сказал, что вернётся с победой – у него иначе, мол, не бывает. А Катрин вернулась в дом, огляделась и спросила у стоявшей рядом Анриетты:
- И что же теперь делать?
Анриетту отпустили к ней погостить родители, и если бы не она – то Катрин пришлось бы ещё круче, и так-то крутенько вышло. О нет, у неё тут же спросили – когда её милость желает обедать, и что подать, и в какой покой – в гостиный или в личный. Желание затвориться в своей комнате, примыкающей к их с супругом спальне, было велико, но Катрин помнила отцовские наставления: если сеньор дома, он должен быть на виду. Это знак, что всё спокойно.
Сеньор уехал, но выходит, что пока его нет дома, сеньор – она? Катрин вздохнула и велела подавать обед в большой зале, как положено. Вцепилась в руку Анриетты и вместе с ней вышла к тому обеду. Попробовала все поданные блюда, похвалила повара и управляющего, попросила на завтра сдобы с медовой помадкой и свежих овощей – чтоб подвезли.
Вечером пришлось пережить ещё одно новшество. За те полмесяца, что она была замужем, Катрин привыкла спать в тепле и сухости. Просто потому, что богоданный супруг тоже сырости не любил, и что в пути из Лимея в столицу, что после дома ритуал укладывания в постель начинался с того, что он своими ручищами её сушил. И говорил, что в походе, конечно, по-всякому можно, а в доме нужно хорошо. И заболеть недолго, в сырости-то. Катрин была с таким делом полностью согласна.