— Стоп, не торопись! — прервал меня дон Хуан. — Пока что ты еще ничего даже не начинал вспоминать. Повышенное осознание — всего лишь промежуточное состояние. А вот за ним — превеликое множество того, о чем ты действительно не можешь вспомнить. Даже под угрозой смерти. И ты был там много, много раз.
Он был прав. Я понятия не имел, о чем идет речь, и принялся упрашивать его объяснить.
— Объяснения будут, — сказал он. — Однако не сразу. Медленно, но, в конце концов, мы к ним придем. Медленно — потому что я в точности похож на тебя. Мне нравится понимать. В этом смысле я — полная противоположность своему бенефактору. Он не был склонен объяснять. Для него существовало только действие. Он имел обыкновение просто сталкивать нас с непонятными задачами, предоставляя возможность выпутываться самостоятельно. Некоторые из нас так и не смогли их решить и закончили в том же месте, где и древние видящие — все действия и никакого реального знания.
— Та информация, о которой ты говоришь, спрятана где-то в глубине моего разума? — спросил я.
— Нет. Это было бы чересчур просто, — ответил дон Хуан. — Одним лишь разделением человеческого существа на тело и разум тут не обойдешься. Действия видящих намного сложнее. Ты забыл то, что делал или наблюдал, поскольку, когда это происходило, ты видел. Вот в чем причина.
Я попросил его раскрыть смысл того, что он только что сказал. Дон Хуан принялся терпеливо объяснять. Когда происходило то, что я забыл, осознание мое было значительно интенсифицировано по сравнению с его обычным повседневным уровнем. Это значит, что были задействованы новые, обычно не используемые части всего моего полного существа.
— И то, что ты забыл, спрятано именно в этих частях твоего полного существа, — сказал он. — Использовать эти другие зоны и значит видеть.
— Я запутался еще больше, дон Хуан.
— Я не виню тебя. Видеть — значит обнажить внутреннюю сущность всего, созерцать неизвестное и бросить взгляд на непознаваемое. Поэтому видение — вещь весьма неутешительная. Обычно созерцание всей непостижимой сложности бытия приводит видящего в полную растерянность. Особенно же удручающе выглядит то, насколько ограниченность нашего обычного состояния осознания искажает и даже уродует истинную картину мира.
Тут дон Хуан в очередной раз напомнил мне, что мое сосредоточение должно быть полным, поскольку понимание имеет критическое значение, и что превыше всего новые видящие ценят глубокое осознание, не окрашенное никакими эмоциями.
— Вот, к примеру, — продолжал он, — в тот день, когда ты понял насчет своей и Ла Горды самозначительности, помнишь? На самом же деле ты ничего не понял. Это был всего лишь эмоциональный взрыв и только. Я утверждаю это с такой уверенностью потому, что уже на следующий день ты вновь оседлал своего любимого конька — самозначительность, как будто до тебя вообще ничего не дошло. С древними видящими произошло в точности то же самое. Они легко шли на поводу у эмоциональных реакций. Когда же дело доходило до понимания того, что они видели, они не могли сделать этого. Понимание требует трезвой уравновешенности, a не эмоциональности. Так что берегись того, кто готов рыдать от избытка чувств, когда ему кажется, что он осознал нечто важное. Ибо на самом деле он не понимает ровным счетом ничего.
— Путь знания таит в себе немыслимые опасности для того, кто пытается следовать по нему, не вооружившись трезвым пониманием, — продолжал дон Хуан. — Я намечаю порядок, в котором новые видящие расположили истины об осознании, чтобы он послужил тебе в качестве карты. Карты, которую ты должен будешь подтвердить своим видением, а не своими глазами.
Последовала долгая пауза. Он внимательно смотрел на меня, определенно ожидая вопроса.
— Все делают эту ошибку. Все думают, что видение осуществляется глазами, — произнес он. — Однако не следует удивляться тому, что после стольких лет ты так и не понял — видение не имеет отношения к функции глаз. Это нормально — делать такую ошибку.
— Так что же такое видение? — спросил я.
Дон Хуан ответил, что видение — это настройка. Я напомнил ему: не так давно он утверждал, что настройкой является восприятие. Он объяснил, что настройка тех эманаций, которые используются в повседневной жизни, даёт восприятие обычного мира, а настройка эманаций, которые обычно никогда не используются, есть видение. Когда происходит подобная настройка, человек видит. Видение, таким образом, будучи продуктом настройки, отличной от ординарной, не может быть чем-то, что есть просто смотрение.
По словам дона Хуана, я видел бесчисленное множество раз, однако мне ни разу не пришло в голову абстрагироваться от собственно зрения. Меня все время вводил в заблуждение сам термин «видение», а также описание этого явления.
— Когда видящий видит, то нечто как бы объясняет ему все, когда новая настройка имеет место, — продолжал дон Хуан. — Он слышит голос, говорящий ему на ухо, что есть что. Если голоса нет, то происходящее с видящим не является видением.
После непродолжительной паузы дон Хуан снова заговорил о голосе видения. Он отметил, что полагать, будто видение есть слышание — тоже ошибка, поскольку в действительности видение — нечто неизмеримо большее. Однако видящие выбрали звук в качестве критерия, позволяющего определить — имеет место новая настройка или нет.
Голос видения дон Хуан назвал вещью наиболее загадочной и необъяснимой.
— Лично я пришел к выводу, — сказал он, — что голос видения присущ только человеку. Только человек пользуется речью. Может быть, в этом дело. Древние видящие считали, что голос этот принадлежит некоторому сверхмогущественному существу, связанному с человечеством сокровенными и очень тесными узами. Они считали, что это существо — защитник человека. Новые видящие обнаружили, что это существо, которое они назвали матрицей человека, не имеет голоса. Для новых видящих голос видения — нечто совершенно непостижимое. Новые видящие говорят, что это свечение осознания и играет на эманациях Орла, как арфист играет на арфе.
Дать более подробные объяснения по данному вопросу дон Хуан наотрез отказался. Отказ свой он аргументировал тем, что по мере продолжения его объяснения мне все станет ясно.
Пока дон Хуан говорил, сосредоточение мое было настолько полным, что я даже не заметил, как мы сели за стол есть. И только когда дон Хуан замолчал, я заметил, что его тарелка жаркого уже почти пуста.
Хенаро смотрел на меня с лучезарной улыбкой. Моя тарелка стояла передо мной. И она тоже была пуста. И только остатки жаркого в ней говорили о том, что я, похоже, только что закончил есть.
Но я не помнил, как ел. Однако я не помнил и того, как подошел к столу и сел.
— Ну, как жаркое? Понравилось? — спросил у меня Хенаро, глядя куда-то вдаль.
Я ответил, что понравилось. Мне не хотелось показывать, что у меня проблемы с памятью.
— А как по мне — слишком уж много перца, — сказал Хенаро. — А ты обычно не ешь острого, вот я и забеспокоился, как бы чего не вышло. Напрасно ты две порции умял. Похоже, степень твоего свинства чуточку возрастает, когда ты находишься в состоянии повышенного осознания, а?
Я признал, что он вероятно прав. Он налил мне большущую кружку воды и велел запить жаркое, чтобы не так пекло в горле. Я с жадностью влил в себя всю воду, после чего они оба взвыли от хохота. Внезапно я осознал, что происходит. Моё осознание было физическим. Это было вспышкой желтоватого света, которая ударила меня, как если бы спичка зажглась прямо между моих глаз. Я знал, что Хенаро шутит. Я не ел вовсе. Я был настолько погружен в объяснения дона Хуана, что забыл обо всем на свете. А из тарелки, стоявшей передо мной, ел Хенаро.
После ужина дон Хуан продолжил рассказ о свечении осознания. Хенаро сидел рядом со мной и слушал с таким видом, словно все это было для него полным откровением.
Дон Хуан сказал, что эманации, находящиеся вне коконов живых существ, называют большими эманациями. Давление, которое они оказывают на кокон, одинаково для всех живых существ. Но результаты этого давления различны, поскольку реакция коконов на него бесконечно разнообразна. Однако в определенных пределах можно говорить о некоторой однородности реакций.
— И теперь, — продолжал дон Хуан, — когда видящий видит, как давление больших эманаций обрушивается на эманации внутри, которые постоянно в движении, и заставляет их прекратить двигаться, он знает, что светящееся существо в этот момент зафиксировано осознанием.
— Само по себе выражение «большие эманации обрушиваются на эманации внутри кокона, заставляя их замереть» означает, что видящий видит нечто неописуемое, смысл чего он знает без тени сомнения. Это значит, что голос видения сообщил видящему: эманации внутри кокона полностью успокоились и совпали с некоторыми из внешних эманаций.
Естественно, видящие считают, что осознание всегда приходит извне и что истинная тайна — не внутри нас. Итак, поскольку в соответствии с природой вещей, большие эманации фиксируют[15] эманации внутри кокона, фокус истинного осознания состоит в том, чтобы позволить фиксирующим эманациям слиться с теми, которые находятся внутри нас. Видящие считают, что если мы позволим этому случиться, мы становимся такими, какие мы в действительности есть — текучими, неизменно движущимися, вечными.
Дон Хуан замолчал. Его глаза ярко сияли. Казалось, они смотрят на меня откуда-то с огромной глубины. У меня такое ощущение, что каждый из его глаз — отдельная, совершенно независимая точка сияния. Мгновенно он боролся с невидимой силой, c огнем, возникшим изнутри, чтобы его поглотить. Потом все прошло, и он снова заговорил:
— Степень осознания каждого конкретного существа зависит от того, насколько оно способно позволить давлению больших эманаций вести его.