— Например, сдвинув точку сборки в некоторое особое положение, ты вспомнишь, кем была та женщина, — добавил он со странной улыбкой. — Твоя точка сборки бывала в той позиции сотни раз. И включить ее в целостную картину тебе будет проще простого.
И тут я начал припоминать, словно моя память зависела от того, что он предложит мне вспомнить. Смутные образы, неясные ощущения: чувство безграничной привязанности, которое, казалось, притягивало меня, дивная сладость, разлитая в воздухе, словно кто-то подошел сзади и брызнул на меня духами… Я даже оглянулся. А потом вспомнил. Это была Кэрол — женщина-нагуаль! Ведь я только позавчера с ней встречался. Как я мог о ней забыть?
Следующие мгновения невозможно было описать — мне показалось, что вихрь чувств всего моего психологического репертуара пронесся в моем уме. Я спрашивал себя: «Разве возможно, чтобы я тогда проснулся в ее доме в Туксоне, штат Аризона — за две тысячи миль от Оахаки?» И неужели моменты повышенного осознания настолько изолированы друг от друга, что человек не может помнить их? Дон Хуан подошел ко мне и положил руку мне на плечо. Он сказал, что ему в точности известны мои чувства. Его бенефактор заставил его пройти через точно такой же опыт. И так же, как он сейчас пытается успокоить меня, его бенефактор пытался успокоить его самого — словами. Он отдал тогда должное попытке своего бенефактора, но сомневался — и сомневается до сих пор — в том, что возможно успокоить того, кто осознал путешествие тела сновидения.
Теперь я больше не сомневался. Что-то во мне действительно преодолело расстояние между мексиканским городом Оахакой и американским Туксоном в штате Аризона. Я ощутил странное облегчение, словно сбросил, наконец, с себя груз некой вины.
За годы, проведенные с доном Хуаном, в памяти моей накопилось изрядное количество разрывов. Один из них был связан с нашим пребыванием в Туксоне в тот день. Я помню, что никак не мог вспомнить, когда и как попал в Туксон. Однако я не обратил на это внимания. Я решил, что этот пробел является результатом моей работы с доном Хуаном. Он всегда очень осторожно обращался с моими рациональными подозрениями и старался не провоцировать их, когда я находился в состояниях нормального осознания. Там же, где они были неизбежны, он коротко объяснял неувязки природой того, что мы делаем, и свойством этого рода практики нарушать память.
Я сказал дону Хуану, что в тот день оба мы оказались в одном и том же месте, и спросил, означает ли это, что два или несколько человек могут проснуться в одной и той же позиции сновидения.
— Ну конечно, — сказал он. — Именно таким образом древние толтекские маги пачками отправлялись в неизвестное. Они следовали один за другим. Узнать, как один следует за другим, нет никакой возможности. Это просто происходит. Это делает тело сновидения. Его подталкивает к этому присутствие другого сновидящего. В тот день ты потянул меня за собой. И я последовал, потому что хотел быть с тобой рядом.
У меня было к нему столько вопросов, но все они казались излишними.
— Как получилось, что я не мог вспомнить женщину-нагуаля? — пробормотал я, и ужасная тревога и тоска охватили меня. Я пытался больше не чувствовать печали, но она вдруг пронзила меня, словно боль.
— А ты и не помнишь ее, — сказал он. — Ты вспоминаешь о ней только тогда, когда смещается твоя точка сборки. Она для тебя — как фантом. И ты для нее — тоже. Только один раз ты встречался с ней, находясь в нормальном состоянии осознания. А она в своем нормальном состоянии вообще ни разу тебя не видела. Ты для нее — такой же образ, как она — для тебя. С той лишь разницей, что ты можешь однажды проснуться и все интегрировать. У тебя может хватить для этого времени, у нее же его нет совсем. На пребывание здесь ей отведено совсем мало времени.
Мне захотелось восстать против столь чудовищной несправедливости. В уме я подготовил целый поток возражений, но так ничего и не сказал. Дон Хуан лучезарно улыбался. В глазах его светилось веселье и озорство. Я почувствовал — он ждет моих слов и знает, что я собираюсь сказать. И это ощущение меня остановило. Вернее, я ничего не сказал, потому что моя точка сборки опять сместилась сама собой. И я знал, что не стоит жалеть женщину-нагуаля из-за того, что у нее нет времени, как и мне не стоит радоваться тому, что у меня оно есть.
Дон Хуан видел меня насквозь. Он потребовал, чтобы я закончил разбираться со своим пониманием и сформулировал причину, по которой не стоит ни чувствовать жалость, ни радоваться. На миг я ощутил, что знаю, но потом утратил нить.
— Возбуждение, которое ты испытываешь оттого, что время есть, равно возбуждению, которое испытываешь оттого, что его нет, — сказал он. — Все это равнозначно.
— Чувствовать печаль не тоже самое, что чувствовать сожаление, — сказал я. — А я чувствую ужасную печаль.
— Кому какое дело до печали? — сказал он. — Думай о тайнах. Тайна — это всё, что имеет значение. Мы — живые существа; нам суждено умереть и сдать[52] свое осознание. Но если нам удастся хоть чуть-чуть все это изменить, то какие тайны должно быть нас ожидают! Какие тайны!
18Разрушение барьера восприятия
Вечером, по-прежнему в Оахаке, мы с доном Хуаном неспешно прогуливались по площади. Подходя к его любимой скамейке, мы увидели, как люди, на ней сидевшие, поднялись и ушли. Мы поспешили к ней, чтобы успеть занять освободившееся место.
— Ну что ж, — произнес дон Хуан, когда мы сели, — вот мы и подошли к концу моего объяснения осознания. Сегодня ты самостоятельно соберешь другой мир, и навсегда отметешь все сомнения.
— Ты должен безошибочно отдавать себе отчет в том, что тебе предстоит сделать. Сегодня, используя преимущество состояния повышенного осознания, ты должен заставить свою точку сборки перемещаться, и в одно мгновение ты настроишь эманации другого мира.
— А через несколько дней все мы — ты, Хенаро и я — встретимся на вершине горы. И ты должен будешь сделать то же самое, однако там у тебя не будет никаких преимуществ, ибо на вершине ты будешь находиться в нормальном состоянии осознания. И сделать это тебе необходимо будет в мгновение ока. Если ты не сделаешь этого, то умрешь смертью обычного человека, который сорвался с обрыва.
Он намекал на последнее действие, которое он должен был заставить меня выполнить в своем обучении для правой стороны: прыжок с вершины в пропасть.
Дон Хуан заявил, что тренировка воинов заканчивается, когда им удается без посторонней помощи разрушить барьер восприятия, начав из состояния нормального осознания. Нагуаль подводит воинов к этому порогу, но успех зависит от самого человека. Нагуаль просто испытывает их, постоянно подталкивая к тому, чтобы самим за себя постоять.
— Единственная сила, которая способна временно устранить настройку — это настройка, — продолжал он. — Тебе нужно будет устранить настройку, которая удерживает твое восприятие повседневного мира. Намереваясь новой позиции своей точки сборки и намереваясь удержать ее фиксированной в ней достаточно долго, ты соберешь другой мир и ускользнешь из этого.
— Древние видящие и по сей день избегают смерти именно таким образом — намереваясь того, чтобы их точки сборки оставались фиксированными в позициях, которые помещают их в любой из семи миров.
— Что произойдет, если мне удастся настроить другой мир? — спросил я.
— Ты отправишься туда, — был ответ. — Как отправился туда Хенаро с этого самого места в тот вечер, когда он показывал тебе тайну настройки. Помнишь?
— Но где я буду, дон Хуан? — спросил я.
— В другом мире разумеется. Где же еще?
— А окружающие люди, и дома, и горы, и все остальное?
— От всего этого тебя будет отделять тот самый барьер, который ты разрушишь — барьер восприятия. И точно так же, как тех видящих, которые захоронили себя, чтобы не повиноваться смерти, тебя не будет в этом мире.
Услышав это утверждение, я ощутил, как внутри меня разворачивается настоящее сражение. Какая-то часть меня протестовала и кричала, что позиция дона Хуана не выдерживает никакой критики, другая же часть знала, что он, безусловно, прав.
Я спросил, что произойдет, если я сдвину свою точку сборки в Лос-Анджелесе — прямо на улице, среди людей и транспорта.
— Лос-Анджелес растает, как дым, — очень серьезно ответил он. — Но ты останешься.
— В этом и заключается тайна, которую я пытался тебе объяснить. Ты не раз испытывал это на себе, однако так и не понял. А сегодня — поймешь.
Он сказал, что пока еще я не сумею воспользоваться для сдвига в другую большую полосу эманаций толчком Земли. Пусковым моментом станет настоятельная потребность в осуществлении сдвига.
Дон Хуан взглянул на небо. Он вытянул вверх руки, словно слишком долго просидел неподвижно и теперь хотел сбросить физическую закрепощенность. Потом он приказал мне остановить внутренний диалог и погрузиться в безмолвие. Затем он встал и пошел прочь с площади, знаком велев мне следовать за ним. Мы вышли на пустынную боковую улицу. Я узнал ее — это была та самая улица, на которой Хенаро демонстрировал мне настройку. Едва я это вспомнил, как тут же обнаружил, что шагаю рядом с доном Хуаном по пустынной равнине с желтыми дюнами из чего-то похожего не серу. Место это к тому времени уже было мне хорошо знакомо.
Я вспомнил, что дон Хуан заставлял меня воспринимать этот мир много-много раз. И еще я вспомнил, что за пустынными дюнами есть еще один мир, сияющий дивным, ровным, чистым, белым светом.
Когда в этот раз мы с доном Хуаном вошли в тот мир, я ощутил, что свет, исходивший отовсюду, не прибавляет сил, но успокаивает настолько, что производит впечатление священного. Священный свет омывал меня, и тут вполне рациональная мысль пришла мне в голову. Я подумал, что мистики и святые, должно быть, совершали это путешествие точки сборки. В человеческой матрице они видели Бога, в серных дюнах — ад, а в дивном прозрачно-белом свете они видели райское сияние небес.