– А ты и не помнишь ее, – сказал он. – Ты вспоминаешь о ней только тогда, когда смещается твоя точка сборки. Она для тебя – как фантом. И ты для нее – тоже. Ты только один раз встречался с ней, находясь в нормальном состоянии осознания. А она в своем нормальном состоянии осознания вообще ни разу тебя не видела. Ты для нее – такой же образ, как и она для тебя. С той лишь разницей, что ты можешь однажды проснуться и все вспомнить, а она – не может. У тебя есть достаточно времени, у нее же его нет совсем. На пребывание здесь ей отведено совсем мало времени.
Мне захотелось восстать против такой чудовищной несправедливости. В уме я подготовил целый поток возражений, но так ничего и не сказал. Дон Хуан лучезарно улыбался. В глазах его светилось веселье и озорство. Я почувствовал – он ждет моих слов и знает, что я собираюсь сказать. И это ощущение меня остановило. Вернее, я ничего не сказал, потому что моя точка сборки опять сместилась, и я знал, что не стоит жалеть женщину-Нагваль из-за того, что у нее нет времени. Как и мне не стоит радоваться тому, что оно у меня есть.
Дон Хуан видел меня насквозь. Он потребовал, чтобы я закончил разбираться со своим пониманием, и сформулировал причину, по которой не стоит ни чувствовать жалость, ни радоваться. На миг я ощутил, что знаю, но потом утратил нить.
– Подъем, который ты испытываешь оттого, что время есть, равен подъему, который испытываешь оттого, что его нет, – сказал он. Ибо это не имеет никакого значения.
– Печаль не есть сожаление, – сказал я. – А я чувствую глубочайшую печаль.
– Кому какое дело до твоей печали, – сказал он. – Думай о тайне, ибо только это имеет значение. Мы – живые существа, и смерть – наш удел, а осознание свое мы обязаны сдать туда, откуда оно получено. Но если нам удастся хоть чуть-чуть все это изменить, то какие тайны, должно быть, нас ожидают! Какие тайны!
Глава 18. Преодоление барьера восприятия
Вечером, по-прежнему в Оахаке, мы с доном Хуаном прогуливались по площади. Подходя к его любимой скамейке, мы увидели, как люди, на ней сидевшие, поднялись и ушли. Мы поспешили к ней, чтобы успеть занять освободившееся место.
– Ну что ж, – произнес дон Хуан, когда мы сели, – вот мы и подошли к концу моего объяснения. Сегодня ты самостоятельно соберешь другой мир и навсегда отметешь все сомнения. Ты должен безошибочно отдавать себе отчет в том, что тебе предстоит сделать. Сегодня, используя преимущество состояния повышенного осознания, ты должен заставить свою точку сборки перемещаться. И в одно мгновение ты настроишь эманации другого мира.
А через несколько дней все мы – ты, Хенаро и я – встретимся на вершине горы. И там ты должен будешь сделать то же самое, однако там у тебя не будет никаких преимуществ, ибо на вершине ты будешь находиться в нормальном состоянии осознания. И сделать это тебе необходимо будет в мгновение ока. Если не получится, ты умрешь – смертью обычного человека, который сорвался с обрыва.
Он намекал на действие, которым должно было завершиться обучение правосторонней части моего осознания – прыжок с вершины в пропасть.
Дон Хуан заявил, что тренировка воина заканчивается, когда воину удается без посторонней помощи преодолеть барьер восприятия из состояния нормального осознания. Нагваль подводит воина к порогу, но успех зависит от самого воина. Нагваль просто испытывает его, предоставляя ему возможность самостоятельно за себя постоять.
– Единственная сила, которая способна временно устранить настройку, – это настройка, – продолжал он. – Тебе нужно будет устранить настройку, диктующую восприятие обычного мира повседневности. Намереваясь изменить позицию своей точки сборки и удержать ее в новой позиции достаточно долго, ты соберешь другой мир и тем самым ускользнешь из этого.
Древние видящие, бросившие вызов смерти, по сей день избегают ее именно таким образом – намерением сдвинуть свои точки сборки и зафиксировать их в позициях, переносящих видящих в какой-либо из семи других миров.
– Что произойдет, если мне удастся собрать другой мир? – спросил я.
– Ты отправишься туда, куда отправился Хенаро с этого самого места в тот вечер, когда он показывал тебе тайну настройки, помнишь?
– Но куда я попаду, дон Хуан?
– В другой мир, разумеется, куда же еще?
– А окружающие люди, и дома, и горы, и все остальное?
– От всего этого тебя будет отделять тот самый барьер, который ты преодолеешь, – барьер восприятия. И точно так же, как захоронившие себя видящие, ты уйдешь из этого мира. Тебя здесь не будет.
Услышав это утверждение, я ощутил, как внутри меня разворачивается настоящее сражение. Какая-то часть меня протестовала и кричала, что позиция дона Хуана не выдерживает никакой критики, другая же часть знала, что он абсолютно прав.
Я спросил, что произойдет, если я сдвину свою точку сборки в Лос-Анджелесе, прямо на улице, среди людей и транспорта.
– Лос-Анджелес растает как дым, – очень серьезно ответил он. – Но ты останешься. В этом и заключается тайна, которую я пытался тебе объяснить. Ты не раз испытывал это на себе, однако так и не понял. А сегодня – поймешь.
Он сказал, что пока еще я не сумею воспользоваться для сдвига точки сборки толчком Земли. Пусковым моментом станет настоятельная потребность в осуществлении сдвига.
Дон Хуан взглянул на небо. Он вытянул вверх руки, словно слишком долго просидел неподвижно и теперь хотелось сбросить физическую закрепощенность. Потом он приказал мне выключить внутренний диалог и погрузиться в безмолвие. Потом он встал и пошел прочь с площади, знаком велев мне следовать за ним. Мы пошли в пустынную боковую улочку. Я узнал ее – это была та же улица, на которой Хенаро продемонстрировал мне настройку. Едва я это вспомнил, как тут же обнаружил, что иду рядом с доном Хуаном по пустынной равнине с желтыми дюнами из чего-то, похожего на серу. Место это к тому времени было мне уже хорошо знакомо.
Я вспомнил, что дон Хуан заставлял меня воспринимать этот мир много-много раз. И еще я вспомнил, что за пустынными дюнами есть еще один мир, сияющий дивным, ровным чистым белым светом.
Когда в этот раз мы с доном Хуаном вошли в белый мир, я ощутил, что свет, исходивший отовсюду, не прибавляет сил, но успокаивает настолько, что производит впечатление священного. Священный свет омывал меня, и тут вполне рациональная мысль пришла мне в голову. Я подумал, что мистики и святые, должно быть, совершали это смещение точки сборки. В человеческой матрице они видели Бога, в серных дюнах – ад, а в удивительном прозрачно-белом свете – райское сияние Небес.
Рациональная мысль немедленно сгорела под натиском того, что я воспринимал. Мое сознание было привлечено огромным количеством фигур мужчин, женщин и детей всех возрастов и других непостижимых образов. Все это ослепительно сияло лучистой белизной. Я увидел дона Хуана. Он был рядом. Он смотрел не на явившиеся нам образы, а на меня. В следующее мгновение я увидел его иначе – теперь это был шар света, качавшийся вверх-вниз в футе от меня. Неожиданно шар резко приблизился, и я увидел то, что было внутри.
Специально для меня дон Хуан принялся манипулировать своим свечением осознания. Оно неожиданно выхватило четыре или пять нитеподобных волокон на левой стороне его светимости и там зафиксировалось. Мое внимание было полностью сосредоточено на этих ярких волокнах. Что-то медленно втянуло меня в некоторое подобие трубы, и я увидел союзников – три темные длинные прямые фигуры, дрожащие, подобно листьям на ветру. Я видел их на почти светящемся розовом фоне. В мгновение, когда я сфокусировал на них взгляд, они приблизились ко мне. Они не скользили и не летели, но подтягивались на каких-то волокнах белизны, исходивших из меня. Белизна не была ни светом, ни свечением, она походила на толстые линии, нарисованные меловым порошком. Они рассеялись быстро, но недостаточно: прежде, чем это произошло, союзники уже на меня насели.
Они теснили меня со всех сторон. Я почувствовал раздражение. Союзники немедленно, словно по внушению, от меня отодвинулись. Мне стало их жаль. И тут же они вернулись. Они подошли совсем близко и стали об меня тереться. И я увидел то, что уже видел в зеркале, погруженном в ручей. Союзники не обладали внутренней светимостью. У них не было также внутренней подвижности. В них не было жизни. Тем не менее было очевидно, что они живые. Странные гротескные фигуры, напоминавшие застегнутые на «молнию» спальные мешки. Посредине каждого из них проходила тонкая линия, похожая на шов.
Они не были мне приятны. Я ощущал их полную чужеродность. Это порождало чувство неудобства, какое-то нетерпение. Я видел, что союзники движутся, словно подпрыгивая вверх-вниз, и внутри них что-то слабо светится. Интенсивность свечения становилась все большей, пока наконец у одного из них свечение не стало достаточно ярким.
В мгновение, когда я это увидел, я обнаружил, что нахожусь в черном мире. Он не был темен как ночь. Скорее все, что меня окружало, было черным, как смоль. Я взглянул на небо, но нигде не было видно света. Небо тоже было черным и буквально сплошь усеянным линиями и неправильными кольцами черноты разной плотности. Оно было похоже на черную древесину с рельефно выделенной фактурой.
Я посмотрел вниз на землю. Она была пушистой. Казалось, она образована хлопьями агар-агара. Они не были матовыми, но и не блестели. Это было нечто среднее. Такого я никогда в жизни не видел: черный агар-агар.
Затем я услышал голос видения. Он сказал, что моя точка сборки собрала целостный мир в другой большой полосе – черный мир.
Я старался впитывать каждое услышанное слово, но для этого мне пришлось разделить сосредоточение. Голос замолчал. Фокусировка зрения восстановилась. Мы с доном Хуаном стояли на улице в нескольких кварталах от площади.