— Проныра мне все рассказал, — произнес он. — Этот болван думает, что помогает тебе. Но Блоху стало известно об этом, и я хочу добраться до него прежде, чем он доберется до Проныры.
— А я тут при чем?
— Ты обязан ему.
— Нет. Он делал свое дело.
— А ты нет.
— Послушай, я вовсе не просил его о помощи.
— Знаю. Но Проныра почему-то взял себе в голову, что твоя шкура стоит дороже, чем его. Хотя я так не думаю, Райдер. Если Отиса Рэймонда убьют из-за того, что он пытался тебе помочь, то я этого никогда не забуду и не прощу тебе. И я не стану молчать. На этот раз. Можешь не сомневаться.
— Если его убьют, то только потому, что он слишком доверял тебе!
— Давай, Райдер, рассказывай.
Мэтью смотрел на испарину, покрывшую лицо сенатора, но это не доставило ему никакого удовольствия.
— Отис Рэймонд — наркоман. Он конченый человек, — сказал Райдер. — Что бы он ни наплел тебе про меня, я буду все отрицать. А доказательств у тебя нет и не будет.
— Когда дело касается тебя, я не нуждаюсь ни в каких доказательствах.
Райдер облизнул губы.
— Не смей угрожать мне!
— Расскажи-ка мне о Камне Менестреля, Сэм.
— Я… я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Ладно, тогда я расскажу тебе, что мне удалось выяснить. Рахель Штайн — та, которая была с тобой на концерте в Линкольн-центре, — сообщила нечто такое, что заставило тебя всерьез подумать о Камне Менестреля. Ты решил, что, заполучив Менестреля и передав его Блоху, ты сможешь решить все свои проблемы. А добраться до алмаза ты хотел при помощи некоего голландца де Гира. Он поехал в Антверпен к Джоханнесу Пеперкэмпу, и оттуда они вместе отправились за камнем в Амстердам. Но у него ничего не выгорело. Так, Сэм?
Мэтью с отвращением смотрел на побелевшее, испуганное лицо сенатора, с проступившими вокруг рта морщинами. Осведомленность бывшего пилота явно обескуражила Райдера. Старк все тем же уверенным, бесстрастным тоном заметил:
— Райдер, только не надо делать вид, что сейчас ты грохнешься без чувств. Ответь мне, у старика камня не оказалось?
— Мэтью… — Райдер перешел на патетический шепот. — Мэтью, ты сам не понимаешь, что несешь!
— Отвечай же наконец!
Черт, подумал Старк. О, черт! Конечно же, у старика не было камня. А значит, он у кого-то из оставшихся Пеперкэмпов. Догадался ли об этом Райдер? Или де Гир, или Блох? Если уж у Фила Блоха возникнут подозрения, он обязательно проверит их. Мэтью опять сосредоточился на сенаторе, едва сдерживаясь, чтобы не припереть его к стенке и не заставить наконец заговорить. Но он никогда не действовал таким образом и не собирался учиться этому сегодня.
— Если с Пронырой или с Пеперкэмпами что-то случится, то я доберусь до тебя, Сэм. — Он даже не повысил голоса. — Ты по уши увяз в дерьме, но сколько бы его там ни было, я разгребу его и доберусь до тебя.
— Ты всего-навсего бывший писака, Старк. — Его голос вдруг прозвучал как-то пискляво, разрушая пафос слов. — К тому же, ты жадный. Тебе так хочется наскрести материал на статью, что ты готов поверить в любую чепуху. Я не знаю, что тебе рассказал Отис Рэймонд, и меня это не волнует. Я тут ни при чем. Я не боюсь тебя, Мэтью. А теперь уходи отсюда.
Райдер костяшками пальцев смахнул капли пота, выступившие на верхней губе. Старк видел, что напугал его, но, похоже, недостаточно, чтобы тот заговорил. Или он считает, что Мэтью Старк не так уж страшен. Райдеру приходится остерегаться Филиппа Блоха; сержант не будет раздумывать и сомневаться, это не Старк, он пойдет напролом.
— Жаль, что я во Вьетнаме не выпихнул тебя, скотина, из своего вертолета, когда ты отколол тот номер.
— Уходи, Мэтью, — хрипло выговорил Райдер. — Черт бы тебя подрал! Уходи!
В темных глазах Старка была решимость.
— Не давай мне повода зайти еще раз. Это может плохо кончиться.
Шаджи сидел, поджав губы, его маленькие черные глаза сверкали яростью. Именно так она и представляла себе этот момент — он словно готов был с гиканьем взмахнуть одним из своих настоящих мечей и направить его на свою единственную ученицу Джулиану Фолл, она же Д. Д. Пеппер.
— Привет, Шаджи, — сказала Джулиана, сама удивившись непринужденности, с которой ей удалось произнести эти слова.
Он смотрел на нее не мигая.
— Тюрбан, — заметил он. — Господи помилуй! Сверкающий тюрбан!
— Обычно я не прячу волосы.
— И что, никто до сих пор не узнал тебя?
— Нет, ведь я все время перекрашиваюсь. Либо в розовый, либо в фиолетовый цвет. Иногда в голубой.
— Прекрати, — прошипел Шаджи.
— Как ты узнал?
— У меня есть несколько приятелей, которые бывают в клубах Сохо так же часто, как в Линкольн-центре и Карнеги-холл. Одному из них показалось, что он узнал тебя, но он решил, что обознался. И я… О Господи! У тебя совершенно нелепый вид.
Джулиана робко улыбнулась.
— Я знаю. Забавно, правда?
— Нисколько, Джулиана.
— А мне весело. Зачем ты пришел?
— Мне нужно было знать правду. — Он отпил мартини, которого, видимо, потребил уже изрядно. — О Боже! Джаз, поп, какие-то блюзы!
— Слушай, не будь ханжой. Так уж получилось, что я люблю и джаз, и поп-музыку, и блюзы.
Он вздохнул.
— Ты хоть представляешь себе, что будет с твоей репутацией?
— Знаешь, я с одиннадцати лет только тем и занимаюсь, что думаю о своей репутации. Если ты считаешь меня дурой, то почему не скажешь об этом прямо?
— Джулиана…
— Я знаю, что делаю. И мне все равно, как это повлияет на мою драгоценную репутацию. Вот именно, все равно. Мне нравится играть в «Аквэриан», а если это кого-то не устраивает, то пусть катятся к черту. Когда я становлюсь Д. Д. Пеппер, я перестаю быть собой, я не ощущаю на своих плечах той тяжести, которую Джулиана Фолл чувствует постоянно. Мне это необходимо, Шаджи. И даже если я паникую, то это только помогает мне, а вовсе не вредит. Мне нужна отдушина. А в смысле музыки это обогащает меня, а не истощает.
На Шаджи ее слова не произвели впечатления.
— Твоей отдушиной должна быть твоя рабочая комната.
— Работа есть работа. Я никогда не брошу ее. Я просто не смогу этого сделать. Но мне нужно и нечто другое.
— Сыграй мне Шопена, — процедил он.
— Сейчас?
— Сыграй Шопена, Джулиана, а не то я уйду.
Взгляд его стал тяжелым и властным. Она знала, Шаджи не из тех, кто ходит вокруг да около, он привык держать свое слово.
— И что потом?
— Я буду с нежностью вспоминать ту одиннадцатилетнюю девочку, которая умоляла меня стать ее учителем, а не эту тридцатилетнюю неблагодарную женщину, которая отвернулась от меня и забыла обо всем, над чем мы вместе корпели почти двадцать лет. — Его голос был надломлен, наполнен горечью, граничившей с печалью. — Ты восемь месяцев была Д. Д. Пеппер. И за все восемь месяцев ни слова!
— Я собиралась рассказать тебе.
— Но не рассказала.
Она сжала губы.
— Да, не рассказала. Я знала, что ты будешь вести себя как болван.
— Шопен, — напомнил он. Она встала и прошла к Лэну.
— Человек, который сидит в конце бара, это Эрик Шаджи Шидзуми, — сказала она, стягивая с головы тюрбан. Светлые волосы рассыпались по плечам. — Лэн, я обманывала тебя. Мое настоящее имя Джулиана Фолл. Я — концертирующая пианистка.
Лэн скрестил руки на груди.
— Имена здесь не имеют большого значения. Главное, что ты из себя представляешь и что хочешь делать. Это важно, детка.
— Я не знаю, кто я и чего хочу.
— Ну что ж, пока не узнаешь, меня устраивает, если ты останешься Д. Д. Пеппер. Только, пожалуйста, не надо этих безумных маскарадов. О'кей? — Он улыбнулся. — Если только не захочешь играть по воскресеньям за завтраком.
Она выдавила из себя улыбку.
— Это окончательно доконало бы Шаджи. Можно, я поиграю сейчас?
— Рояль твой, Джулиана Фолл. Вместе с раздолбанными басами и всеми прочими потрохами.
Она посмотрела в сторону Шаджи. Он по-прежнему трудился над мартини; ни тени улыбки или понимания на лице, лишь злость и обида. Острая боль пронзила ее, она ужаснулась, пытаясь представить свою жизнь без него. Что она будет делать?
Она села за рояль и взяла аккорд.
Но не смогла играть. Она не могла предать Лэна, людей, сидящих в «Аквэриан», — поклонников Д. Д. Пеппер. В конце концов, она не могла предать Шаджи. Шопен — здесь, сейчас — был бы ложью. Он, конечно, думает иначе, но она ничего не могла поделать с собой. Джулиана начала с маленького отрывка из Дюка Эллингтона, который, как ей подумалось, понравится всем, даже Шаджи.
Но когда она закончила и повернулась на табурете, его уже не было. На стойке стоял недопитый мартини.
Глава 17
Хендрик де Гир стоял у входа в Центральный парк напротив Бересфорда и согревал руки дыханием. Ночью будет еще холоднее. Он подумал было о бутылке джина. Но он завязал с этим. Сантименты и выпивка до добра не доведут: он становится неосторожным, а этого допустить нельзя. Сейчас ему было ясно, что трус Райдер все выложил Блоху и теперь, когда след Менестреля потерян, сержант сам займется им. Он не поверит никому; слишком огромны возможности, которые открывает перед ним Камень. Хендрик хорошо понимает ход его мыслей.
У него самого оставалось лишь две возможности. Скрыться или начать действовать.
Но прежде чем он примет решение, нужно собрать информацию. Он уже обнаружил, что за Катариной следят. И сейчас, стоя у Бересфорда, видел, как на автобусной остановке у Музея естествознания приплясывает на морозце человек Блоха.
Итак, за Джулианой тоже слежка. Блох чрезвычайно осторожен, он никогда не рискует и пока еще не готов сделать свой ход. Сержант — тяжелый, упрямый, лишенный слабостей, — лишь недавно занялся подобными делами, но уже успел заработать себе солидную репутацию. Говорили, что он щедро и вовремя платит. Именно поэтому Хендрик и стал работать на него. Деньги и безопасность — вот две вещи, о которых в течение многих лет мечтал де Гир. И если бы Филипп Блох обеспечил ему это, Хендрик работал бы на него.