– Остаётся лишь пожалеть, что не удосужился Чахрухадзе выучить русскую речь. Впрочем, он, верно, не оплошает и проявит не меньшую находчивость, чем знаменитый персидский мудрец.
– Расскажи, сделай милость, – подхватил историограф Басили.
– Извольте, потешу ваш слух правдивым рассказом. Случилось однажды персидскому шаху ждать в гости индийского царевича. Царевич вот-вот во дворец прибудет, а как беседовать с ним, шах не знает. Думал он думал, и призвал к себе мудреца. «Скажи-ка, мудрец, сколько всего языков у народов земли?» – «Двести один, о великий шах». – «Сколько из них ты знаешь?» – «Двести, великий шах, и только один мне неведом», – догадался ответить мудрец. «Повелеваю тебе быть толмачом при моём разговоре с гостем». – «Откуда ждёт гостя великий шах?» – «Индийский царевич пожалует». – «Все молнии неба на мою голову. Индийский язык – это и есть тот самый, которого я не знаю».
Рассказчик Закарэ был превосходный. Он в лицах изображал тупого важного шаха и хитрого юркого мудреца, становился то толще, то тоньше, менялся, казалось, сам рост.
Гости долго и весело смеялись. Разошлись за полдень.
Оставшись один, Закарэ мысленно поблагодарил Шота. Вольно прозвучали слова о князе Гиорги, да напомнили ему, управителю государства, о свершённой было оплошности.
Добрососедством с могучей Русью Грузия дорожила. Мир тщательно берегла. Засылались послы, отправлялись подарки. Грузинские царевны выходили замуж за русских князей.
Когда великий прадед Тамар мудрый Давид Строитель переселял на грузинские земли степное кочевье в сорок тысяч семейств, он прежде всего направил посольство к Владимиру Мономаху. Послы убедили великого русского князя, что союз с кочевниками не обращён против Руси, и дружественные отношения с Русью не претерпели ущерба.
Ныне причиной раздора может сделаться князь Гиорги – правнук Владимира Мономаха. Как же он, Закарэ Мхаргрдзели, не подумал об этом и не последовал примеру Давида Строителя? Поистине, сама судьба посылает на выручку небывалое путешествие. Чахрухадзе состоит на государственной службе, занимает почётную должность одного из царских секретарей. Так пусть он поедет на Русь не только поэтом-странником, но и негласным посланцем. Пусть заверит великого русского князя Савалта в добрых чувствах царицы Тамар и заодно разузнает, не готовит ли князь Савалт к походу полки, чтобы прийти на помощь своему племяннику, князю Гиорги.
Закарэ хлопнул в ладони, велел явившемуся на зов слуге подать чернильный прибор.
Из дома, похожего на крепостную постройку, Шота вышел вместе с Басили. Тот, кто писал хронику царства, способен лучше других истолковать события, и Шота давно искал случая поговорить с придворным историографом.
– Три года я провёл в Константинополе, совершенствуясь в знаниях, приобретённых на родине в Икалтойской академии, – начал разговор Шота. – Великий Плиний завещал нам все часы жизни посвящать учению, и, как верный последователь римского учёного, я окружил себя книгами. Атласы были моими товарищами, словари и грамматики – единственными собеседниками. Но вот я вернулся и оказалось, что события этих лет прошли мимо меня. Что вызвало бурю, пронёсшуюся над страной? С кем столкнулся на узкой тропе князь Гиорги? Я ни разу его не видел, но его образ вторгается в мои размышления. За какие провинности низвергнуты в опалу сановники ещё недавно всесильные?
– Я отвечу тебе словами того же Плиния, почитаемого нами обоими: «Нет ни одной книги, из которой нельзя извлечь хоть малую частицу пользы», – помедлив, сказал Басили. Он говорил, как двигался, не спеша, не шёл, а нёс своё грузное тело, переставляя ноги с важным достоинством. – Не к лицу хвалить собственный труд, и всё же книга, которую я пишу во славу богоподобной Тамар, развеет туман незнания, как солнечный луч предрассветную мглу.
– Когда завершится великий труд?
– Порадую тебя и скажу: возможно, в ближайшие годы.
Басили остановился передохнуть. Подъём был достаточно крут, а до дворца, куда направлялся Басили, оставалась ещё добрая половина пути. Шота посмотрел вниз. Плоские крыши домов и островерхие кровли храмов весело проглядывали сквозь деревья. За переливчатой лентой реки карабкались на крутизну левобережного склона жилища предместья и гордо высился замок Исани – местопребывание вдовствующей Русудан, благородной и почитаемой всеми тётки царицы Тамар. Шота поднял голову вверх. Впереди, в звонкую синеву неба неслись башни крепости.
Внимательный взгляд придворного историографа привык подмечать при дворе каждую малость. От Басили не укрылось, с каким восхищением разглядывал его спутник город, и он воспользовался этим, чтобы увести разговор подалее от опасных тем.
– Как солнце сияет среди планет, так Тбилиси сияет среди городов, – проговорил Басили, едва они двинулись дальше. – Центр Картли и Кахети, столица семи грузинских земель, мощная преграда врагу и перекрёсток торговых путей – вот малое, что можно сказать о Тбилиси. Имя достославного основателя города, царя Вахтанга Горгасали, навсегда останется в памяти благодарных потомков и займёт почётное место в любой исторической хронике. Но должен ли историограф, обращаясь к временам отдалённым, вспоминать предания и легенды или достойнее ограничить своё перо тем, что доподлинно знаешь?
– Историограф расскажет об основании города, и легенда возникнет сама собой, – быстро отозвался Шота.
Басили не ответил ни на один из его вопросов, но тема, предложенная для разговора, была интересна, и Шота заговорил вдруг напевно, устремив взор вперёд, словно раскрылась перед ним невидимая другому книга и он читал строку за строкой.
– День стоял жаркий. Воздух под тёмной листвой гудел от зноя. Свита устала. Кони измучились, начали отставать. Но недаром Вахтанг получил своё прозвище Горгасали – «Волчья голова». Он летел, пригнувшись в седле, слитый с конём. Впереди мчался олень. Вот Горгасали выпрямился, натянул тетиву. Смертью взвилась стрела, догнала оленя. Олень упал, тяжело поднялся, сделал неверных три шага и рухнул в источник. «Убил!» – ликуя, вскричал Вахтанг. Но благородный зверь тут же выплыл на берег, стукнул копытом и умчался быстрее ветра. Подоспела свита, увидела: царь стоит у ручья, по воде белым облаком стелется пар, плывёт окровавленная стрела. «Источник целебный, – проговорил Вахтанг. – Быть здесь городу и носить ему имя Тбилиси, что значит „Тёплый“».
Шота вскинул над головой узкие ладони, уронил, замолчал.
– Ты поэт, Шота, и живописуешь словами, как живописец красками. Историографу красками служит точность. Если сквозь подлинные события прорастёт сорняк вымысла, то как отличат потомки правду от лжи?
– Легенды не вымысел. Это память, живущая в сердце народа.
Шёл 1191 год, кончалось двенадцатое столетие, и Басили поторопился напомнить об этом.
– Царь Вахтанг основал на серных ключах город Тбилиси в пятом столетии. Кто может помнить случившееся семьсот лет назад, если событие не записано на камне или бумаге?
– Должно быть, ты прав, – усмехнулся Шота. – К тому же иные считают, что не оленя настигла стрела, а фазана, и в источнике птица не вылечилась, а сварилась, так что Вахтанг получил одним разом и целебную воду, и вкусный обед.
– Видишь, ты сам разглядел, насколько непостоянны и зыбки легенды, – кивнул головой Басили. Он не заметил насмешки. – Важней сохранить для потомков священную правду цифр, сказать, например, что в Тбилиси живёт сто тысяч жителей.
– Сто тысяч жителей, – откликнулся эхом Шота.
Цифра его поразила. В голове вдруг возникли картины, разноцветные, озвученные, яркие. Великое множество подвижных фигур засуетилось, взялось за дело, словно сошлись все жители вместе, чтобы показать каждодневный, нелёгкий городской труд. Кузнецы забили по наковальням, горшечники пустили кружиться гончарные круги, сапожники принялись резать кожу, каменщики возводить стены, хлебопёки мять и месить в квашнях тесто.
– Благодарю тебя, господин Басили, за назидательную беседу, – пробормотал Шота, поклонился и быстро ушёл.
Басили пожал плечами и продолжал свой путь. Во дворце его ждало покойное помещение, где он писал свою хронику. Особый слуга варил для него чернила, заострял перья и содержал в порядке исписанные листы.
Глава IIВСТРЕЧИ В ГОРАХ
Караванная дорога с харчевнями, караван-сараями и дозорными объездами, охранявшими торговых гостей, петляла понизу, в обход гряды гор. Путник, ехавший налегке, мог воспользоваться перевалом и сократить расстояние.
Короткий путь Липарит предпочёл длинному.
Липарит ехал довольный. В два дня он справился с цепью. Камни подобрал – не отличишь от старинных, отшлифованных много веков назад. Через три дня он будет дома, в Тбилиси, в мастерской великого своего учителя – златоваятеля Бека.
Тропа вела в горы, поросшие сочной травой. В долинах, словно в раскрытых ладонях гор, расположились селения с садами, полями и огородами. Склоны казались живыми от великого множества стад. А далеко наверху, выше селений и стад, выше садов и посевов, упирался в небо ломаный силуэт хребта в разводах прошлогоднего снега.
Воздух был чист и живителен, как настоянный на травах бальзам. Горы резвились, играли с путником в любимую свою игру: вершины то приближались, то отступали и прятались в облаках. Наконец тропа вскарабкалась к перевалу, осторожно выпрямилась над кручей, долго вела по самой кромке и, сделав виток, медленно поползла вниз.
Спуск был не легче подъёма, к тому же горы любят порадовать неожиданностью. Так и случилось. На середине спуска путь преградила огромная земляная осыпь. Прошумели недавно ливневые дожди, размыли землю и сдёрнули земляной вал. Осыпь разлилась, как вышедшее из берегов озеро.
Липарит спешился. Держа коня на поводу, двинулся по узкой тропке в обход.
Тропы в горах есть повсюду, даже там, где не ступал человек. Звери ли их протоптали, проложил ли ушедший под землю ручей, или оставили след сорвавшиеся с вершины камни? Так или иначе, крутая, едва приметная тропка вывела к лесу. Деревья стояли уступами. Большие, тёмные, опутанные сетью плюща. Нити серых лишайников свешивались до земли.