тавив под глазами грязноватые следы, босые ноги прижимались к холодному полу, и мятая, скомканная одежда висела на ней, как оболочка, надетая не по размеру — слишком тяжёлая, слишком ненужная. Даже мысль о том, чтобы умыться или почистить зубы, не возникала — вернее, возникала и исчезала, как чужая, нелепая, неуместная в той реальности, где ребёнок мог погибнуть просто потому, что она, взрослый человек, позволила эмоциям взять верх.
На диване неподалёку сидела Валентина — молча, с той женской сосредоточенностью, что приходит в критические минуты, когда уже не до слов, не до анализа, а только — быть рядом. Она, не делая резких движений, то и дело вставала, выходила в приёмную, чтобы вернуться — всё с тем же отсутствием новостей в глазах. В её молчании не было осуждения — только забота, из которой выветрились все формы. Она просто присматривала, как смотрят за больным: не мешая страдать, но не позволяя окончательно провалиться.
Альбину колотило. Лёгкая, почти незаметная дрожь шла от плеч к лопаткам, от поясницы к шее, пробегала по рукам, как будто её тело всё ещё находилось в бегстве, в котором сознание давно сдалось. Разум говорил — логически, чётко, по-военному: команда работает. Команда делает всё. Дмитрий мобилизовал всех, кто был в доступе, бросив их на просмотры камер, распределив потоки, задействовав системы, к которым имели доступ лишь немногие. Виктор — хищный, выносливый, безжалостный в таких вещах — собрал своих, и уже несколько часов прочёсывал город: дворы, парки, торговые центры, остановки, по периметру и в глубину. Да, она знала. Она даже могла воспроизвести весь ход операции — блоками, именами, маршрутами.
Но никакое знание, никакой хладнокровный контроль в прошлом — ни опыт, ни власть, ни способность управлять чужими страхами — не могли сейчас остановить тот внутренний ад, в котором горела она сама. Потому что всё, что шептало её подсознание, било в одну точку, одну мысль, один образ: Настя одна. На улице. В огромном городе. И ты не с ней.
И никакая логика не могла заглушить тот животный, первобытный ужас, который поднимался снизу вверх — не из сердца, нет, а из самой червоточины души, где не было слов, только образы: ночные улицы, фонари, подворотни, стеклянные остановки, разбитые бутылки, холодный ветер, чужие руки, чьи-то глаза.
Солнце уже давно перевалило за полдень, стало неумолимо приближаться к горизонту. Альбина кусала пальцы, сгрызла ногти до основания — привычка, от которой, казалось, избавилась много-много лет назад. Хотелось встать, выбежать из кабинета, и искать, искать, искать самой, и только невероятным усилием воли она не стала этого делать, понимая, что сейчас не имеет ни малейшего права отвлекать своих людей от поисков. Тех, кто руководствуется не чувствами, а разумом и желанием найти девочку.
А в голову лезли непрошенные мысли о том, что с каждой минутой утекает шанс найти Настю не пострадавшей.
Часы в приемной пробили шесть, вызвав тихий стон из горла. Уже шесть вечера….
К херам гордость! К херам все.
Альбина потянулась за телефоном, замирая над экраном. Закрыла глаза, осознавая, что сейчас подпишет самой себе полный тотальный конец.
Одним звонком. Одним признанием.
Но в глубине этого внутреннего падения — холодная, ясная мысль: если объединить усилия, если отбросить всё лишнее, весь сор, боль, гордость, привычку к одиночеству, — они смогут вести поиски быстрее. Жёстче. Глубже. До самого дна.
Ярослав.
Имя вспыхнуло не как имя врага — как имя ресурса. Имя силы, которую она так долго отталкивала, потому что знала, чем она грозит.
Знала, он через пару часов пригонит людей из другого региона, если надо — организует самолеты и привезет всех своих сотрудников на поиски.
К чёрту гордость.
К чёрту все конструкции, что годами удерживали её в иллюзии автономности. Сейчас осталась только цель, и цель эта была простой до боли: вернуть Настю живой. Пусть даже не целой — пусть с трещинами, со шрамами, с болью — но живой.
И если для этого нужно стереть с себя имя, статус, авторитет — она сотрёт.
Решение уже оформилось, осталась только механика. Она потянулась снова за телефоном, пальцы дрожали, губы прикусаны до крови — и в тот самый момент, когда должна была начаться необратимость, когда она уже собиралась нажать контакт, в приёмной раздался шум — резкий, внезапный, как разряд тока, как выстрел в спину.
Глухой звук падения, голоса, шаги — и этого оказалось достаточно, чтобы её пальцы разжались, и телефон, как в замедленном кадре, выпал из руки и с глухим щелчком ударился о стол, задребезжал, и замер. С ужасом она выскочила из кабинета, готовая к любым новостям, к любым хоть каким-то новостям. И леденеющая от ужаса.
В приемную зашел Виктор, неся на руках девочку. Рыжие растрепанные волосы, немного мятая одежда, заплаканные карие глаза, испуганные, панические. Грязная до ужаса белка в руках.
Альбина замерла, ощущая шум в ушах. Замерла, не в силах поверить своим глазам. Замерла, не понимая, что через мгновение на нее обрушиться страшный поток эмоций.
Шагнула к ним.
И прошептала.
— Не мог позвонить, дебил?
А потом — словно прорвало плотину — она метнулась к девочке, вырывая её из рук Виктора с такой яростью, будто хотела разорвать само пространство, разделявшее их. Она прижала Настю к себе с отчаянной силой, всем телом, до скрипа костей, так, что девочка только тихо пискнула — от боли, от страха, от невозможности сразу поверить в реальность. Пальцы Альбины сжались в спазме на спине ребёнка, и она зажмурила глаза, прижав Настину голову к себе, к груди, туда, где всё ещё билось сердце, которое так долго молчало в пустоте ожидания.
И вдруг — ответ. Тёплое, крепкое объятие. Настя вцепилась в неё с такой силой, с таким животным отчаянием, будто всё это время только и ждала этого момента — объятий. Её тоненькие ручки обвились вокруг шеи, сжались в кольцо, и стало тяжело дышать. Но Альбине было всё равно. Она не чувствовала боли, она не ощущала веса, она даже не плакала — потому что всё внутри неё горело ярким, мучительным, счастливым огнём: Настя была рядом. Настя была жива.
Варя плакала не скрывая слез, Дмитрий устало опустился на диван в приемной, откидываясь на спинку и закрывая глаза. Виктор стоял рядом, гладя рыжие, абсолютно одинаковые пряди Насти и Альбины.
— Прости, — ухмыльнулся он на поднятый к нему взгляд, — телефон сел, — и продемонстрировал темный, давно погасший экран.
— Она далеко не ушла, на самом деле, — сдержанно заметил Виктор, когда Варя вернулась с кухни и поставила на стол поднос с дымящимися кружками кофе. Горьковатый аромат разлился по комнате, смешавшись с усталостью и облегчением, ещё не до конца осознанным.
Все взяли по чашке — все, кроме Альбины. Та лишь молча сделала глоток воды и запила таблетку обезболивающего, заботливо поданную Валентиной. Она сидела, не отрываясь, не шелохнувшись, за своим рабочим столом, словно боялась, что любое движение разрушит это хрупкое равновесие. Девочка всё ещё прижималась к ней, будто срослась с её телом, тёплым комком боли и страха. Альбина обнимала её обеими руками, пальцы то и дело гладили спутанные волосы, затылок, щёчку, касались лба, будто проверяя — здесь ли, настоящая ли.
— Уснула, — продолжал Виктор, понизив голос, — в домике, вон там, в парке напротив. Вот почему её и не было на камерах после десяти утра. Просто легла и спала, словно спряталась от всего мира. А Игорёк — молодец. Около пяти её и заметил, как раз когда она вышла из парка. Так что, Альбина Григорьевна, премию ему точно положено.
Альбина не ответила. Лишь кивнула, еле заметно, машинально, продолжая медленно и ритмично гладить девочку по голове, приглаживая непослушные рыжие пряди, влажные от пота. Лоб малышки был горячим — лёгкий жар начинал набирать силу, и, по всей видимости, у Насти поднималась температура. Да и саму Альбину знобило, хоть она и держалась из последних сил — сгорбленная, обессиленная, с болезненной бледностью на лице. Но даже тень раздражения, даже намёк на упрёк в голосе — были невозможны. Мысль отругать девочку не возникала вовсе. Только безмерная, опустошающая жалость, обернувшаяся почти священной тишиной.
— Дим… — прошептала она, — увези нас домой….
— Витька пусть везет, — ухмыльнулся Ярославцев. — Я Варю отвожу — у нее день был не менее жуткий.
Альбина едва заметно смутилась, почему-то боясь поднять глаза на своего подчиненного. Хорошо помнила его сильные руки на своем лице, глаза, приказывающие взять себя в руки. Помнила, как уверенно отдавал он команды, когда сама она была не в состоянии даже вдох сделать. Помнила, как прижимал к себе, не давая упасть.
Чувствовала благодарность. И смущение.
Но хотела только одного — остаться наедине с девочкой.
И когда встала, чуть пошатнувшись, когда пошла к выходу, неся свою драгоценную ношу — не позволила никому забрать у себя Настю. Так и не отпускала ее от себя, ни на улице, ни в машине, ни в подъезде.
Виктор просто шел рядом, едва заметно улыбаясь, готовый подстраховать в любой момент.
26
Квартира встретила обеих тихой, спокойной, размеренной тишиной. Виктор напрашиваться в гости не стал, помог открыть двери, пропустив женщину, быстро попрощался и ушел, понимая, что обе измотаны в край.
Альбина осторожно поставила Настю на пол.
— Подожди немного, — прошептала тихо, обнимая девочку за плечи.
Настя слегка отстранилась, всматриваясь в лицо тётки с напряжённым, тревожным ожиданием. В её взгляде читалось всё: страх, вина, предчувствие бури. Альбина увидела это — и поняла. Девочка боится, что теперь, когда всё закончилось, начнётся самое страшное: упрёки, обвинения, крик.
— Не бойся, — сказала она снова, проводя рукой по рыжим, спутанным прядям. — Не бойся, моя хорошая… моя кроха. Ты, наверное, голодная? Ты ведь ничего не ела с утра…
— Нет… — едва слышно прошептала Настя, опустив голову. — Прости меня…
Альбина закрыла глаза и резко сбросила туфли. Потом расстегнула и скинула на пол рубашку, как сбрасывают груз — непереносимый, липкий, прилипший к коже. Она опустилась рядом с девочкой на колени, уткнувшись лбом в её плечо.