Чуткая девушка больше не сказала ни слова, только поцеловала Настю в щеку и вышла.
— Я чай приготовила… — осторожно касаясь лицо женщины маленькими ладошками сказала Настя.
— Бабушка звонила? — только и спросила Альбина, чувствуя, как приятны эти нежные, такие искренние прикосновения.
— Угу… — пробормотала девочка. — Говорили с ней час… Тетя, она…. Она скучает по мне….
— Знаю, кроха… — вздохнула женщина, проходя на кухню и садясь в кресло. — Скоро…. Будете вместе… — горло перехватило от этих слов. От боли и тоски. От невыносимого осознания собственных ошибок, которые привели к такому результату. От чувств, которые она не должна была питать. От страха, который не испытывала уже давно.
— А ты? — Настя, не дождавшись ответа, снова прильнула к ней, крепко, с отчаянной силой обвив её руками за шею. — Ты с нами будешь?
Альбина сглотнула ком, медленно, болезненно. Ответ был где-то внутри, но его невозможно было произнести, не разрушив что-то окончательно.
— Возможно… когда-нибудь, кроха… может быть…
— Я не хочу так! — вскрикнула девочка, неожиданно резко, с такой яростью, что Альбина вздрогнула. Голос Насти впервые — за всё время их знакомства — сорвался на крик. Детский, высокий, чуть дрожащий от внутреннего надрыва, он звучал не столько сердито, сколько безмерно испуганно. — Я только нашла тебя… Только… Только почувствовала… что ты — это ты… А ты снова… снова меня оставишь… Ты же… ты же моя…
Маленькое лицо исказилось от боли и усилия — она боролась с собой, пытаясь вытолкнуть изнутри слово, которое пугало её, потому что было слишком большим, слишком важным.
— Ты ведь… моя…
Альбина пыталась заговорить, но голос предал её, осел где-то в груди, сдавленный, надломленный.
— Настя… — хрипло прошептала она, — я не…
— Ты — моя! — выкрикнула девочка, стиснув кулачки, и в её голосе прозвучала такая непоколебимая уверенность, что Альбина едва не задохнулась. — Я знаю это! Ты — моя…
Альбина зажмурилась, как будто хотела спрятаться от собственных слёз, от этой боли, от невозможности всё объяснить. Слёзы обожгли глаза — не от слабости, а от силы чувств, которые невозможно было больше прятать или подавлять.
— Настя… маленькая моя… родная моя… — прошептала она, прижимая к себе девочку так, как прижимают не просто ребёнка — а спасение.
Она хотела что-то сказать — и не могла. Не могла произнести ни слова. А потом схватила телефон.
Гудок… еще один…. И еще….
Ну же…. Дим…. Возьми трубку….
— Аля… — голос на том конце звучал глухо, едва доносился сквозь шумы.
— Дима — рыкнула она, обнимая девочку одной рукой. — К черту все правила. Делаем то, что решили. Этот ублюдок ее не коснется….
— Аля…. — звук из динамика прерывался, точно Ярославцев находился где-то под землей. — Ничего не…. Аля… длай… ля… ро…
Звук оборвался, оставив за собой только ощущение полной пустоты.
Аля снова и снова набирала знакомый номер и снова и снова слышала в трубке: «Аппарат абонента вне зоны доступа сети».
В животе образовался холодный комок ужаса.
— Тетя… — Настя точно почувствовала ее состояние….
— Тише, кроха, тише….- как заклинание бормотала Альбина, покрываясь холодным потом и быстро набирая сообщение Виктору. Знала, что получит, знала, что дойдет до него.
Сожалела, но больше тосковала. По утраченным иллюзиям, по предающему ее, нет, даже не сердцу, а нутру. Тому черному, глубокому, запрятанному за семью замками нутру, которое сейчас напомнило о себе жуткой болью.
Она не хотела этого. Она не думала, что дойдет до такого. Не могла поверить в то, что отчаянно подсовывали ей факты.
Внезапный звонок прорезал тишину квартиры.
Альбина посмотрела на экран и похолодела, спуская Настю с рук.
— Кроха, иди в спальню, — пустым голосом прошептала она, ощущая как стучит в висках, как трудно становится дышать, как не хватает воздуха в груди.
Настя тенью метнулась к комнате, не заставив себя просить дважды. Увидела имя на экране и побледнела, мышкой убежав в свое убежище.
Альбина медленно нажала кнопку вызова.
— Ярослав… — прошептала она, и сердце на мгновение остановилось, словно споткнулось о пропасть. А затем — второй удар, третий, неровная дробь под кожей. Как удары молоточка по стеклу — невидимые, но разрушительные.
— Альбина, — произнёс он, и даже по телефону его голос звучал всё так же: вязкий, ленивый, с едва заметной хрипотцой, как у человека, которому некуда спешить и некого бояться. — Ты неважно выглядишь, малышка…
Слова резанули по памяти, как ржавый нож — с занозами. Те же интонации, та же ложная нежность, снисходительная, как поглаживание хищника перед прыжком. Женщина на мгновение сомкнула веки, сцепила зубы — так, что заныла челюсть, — и, не произнося ни слова, нащупала на телефоне кнопку записи.
— Следишь за мной? — выдохнула она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Хотя уже ощущала: подступает головокружение, словно воздух в комнате внезапно стал разреженным, недоступным для лёгких.
— Присматриваю, — прозвучал ответ. Почти буднично, без тени раскаяния. И в ту же секунду Альбина поняла, что теряет равновесие: мир качнулся, как плохо закреплённый карниз. Она успела опереться ладонью о холодную кухонную стену, чувствуя, как дрожит в пальцах слабость. Нужно было выровнять дыхание. Немедленно.
— За собой следи… — огрызнулась она, выдавливая из себя нечто, похожее на иронию, хотя это была скорее последняя попытка не выдать панику.
— Конечно, любимая, — с ленивым удовольствием протянул он, будто эта сцена доставляла ему особую эстетическую радость. — У меня же такие серьёзные проблемы с сердцем. И с печенью, и с почками, и с остальным телом — прямо хрустальная ваза, сам понимаешь. Волей-неволей приходится быть осторожным… особенно теперь.
Он сделал паузу. Почти театральную. Затем тяжело, наигранно вздохнул:
— А ты, Аль… ты не слишком далеко от меня ушла, признай. Тридцать лет — а уже давление шалит? Нервы не выдерживают?
— Да пошел ты…. — выдавила она из себя.
Он засмеялся. Низко, хрипло. Знал, что выиграл и не скрывал этого.
— Слышал у тебя проблемы с бизнесом, малышка. Могу помочь…. Одолжить финансы…. Если нужно, — он издевался над ней, и она ощущала это всей кожей, всем своим существом. Ненавидела его с невероятной силой, до черных кругов перед глазами.
— Ты настолько меня ненавидишь? — вдруг против воли вырвалось у нее. Кровь прилила к голове.
— Ненавижу? — фыркнул Миита в трубку. — Альбина, я люблю тебя. И если бы ты хоть немного отпустила свою ненависть, то поняла бы это уже давно….
— Любишь? — хрипло рассмеялась она. — Ты не умеешь любить, Ярослав! Ты в принципе мало понимаешь значение этого слова!
— А ты, Альбина? — тут же зло ответил он. — Ты — понимаешь? Или сейчас кидаешь в меня свою злобу?
— Ненавижу тебя, Миита, — прошептала она, чувствуя, как темнее в глазах, ощущая как пол начинает гулять у нее под ногами. Как ослабевают руки, как больше она не может держать телефон.
Цеплялась руками за стену и не находила опоры. Пыталась справиться со слабостью, схватиться хоть за что-то, но поняла, что летит. Летит куда-то в далекую бездну, пустую черноту без страха, усталости и боли.
И только крик «Мама!» отразился в ее голове, прежде чем пришла острая боль в виске и чернота в сознании.
* Игорь Краснов — генеральный прокурор РФ
34
Чернота захлестнула сознание, как ледяная волна, гася всё — звуки, свет, мысли. Она была густой, вязкой, и в ней тонуло всё, что Альбина пыталась удержать. Сквозь эту тьму пробивался плач — тонкий, надрывный, на грани ужаса и боли. Он резал её, как нож, выдергивая из забытья.
«Мама!»
Слово, сладкое и горькое, как яд, смешанный с мёдом, вонзилось в сердце. Оно было таким чужим — и таким родным.
«Мамочка! Не умирай!»
Альбина пыталась ухватиться за этот голос, за Настю, но сознание ускользало, мягкое и податливое, как вата. Оно растворялось, оставляя только болезненную нечёткость и холод, который разливался по телу. Сквозь черноту снова пробился крик, полный паники:
«Упала… кровь… много крови…!»
Она почувствовала, как что-то липкое стекает по щеке, тёплое и тяжёлое. Боль пульсировала в голове, острая, как раскалённый гвоздь, вбитый в висок. Альбина попыталась пошевелиться, но тело не слушалось — оно было чужим, неподъёмным. Где-то рядом раздавались рыдания, такие громкие, что они заглушали всё остальное.
«Полотенце… мамочка… пожалуйста!»
Холодное, влажное полотенце коснулось её лица, но это только усилило боль. Альбина вздрогнула, её пальцы судорожно сжались, пытаясь зацепиться за реальность. Горячая капля — слеза Насти — упала ей на щеку, смешавшись с чем-то липким. Кровь. Её кровь. Она чувствовала её металлический запах, видела, как алая струйка расплывается перед глазами, хотя веки были закрыты.
«Нет!» — голос Насти сорвался на визг, полный паники. — «Не приезжай! Нет!!!»
Крик девочки был отчаянным, она с кем-то спорила — с кем-то по телефону. Альбина хотела сказать ей, чтобы она не боялась, чтобы позвала помощь, но язык не слушался, а горло сдавило, как тисками. Она снова проваливалась в черноту, и последним, что она услышала, был плач Насти — такой пронзительный, что он, казалось, будет преследовать её даже во тьме.
«Не надо!»
«Мама!»
Альбина цеплялась за эти крики, как за спасательный круг, пытаясь вынырнуть из вязкой черноты, что засасывала её сознание. Собраться. Открыть глаза. Сфокусироваться. Она заставила себя разлепить веки, но мир перед ней плыл, размытый, как картина под дождём. Боль в голове пульсировала, раскалённая и беспощадная, а во рту был вкус сухой, отвратительной земли, будто её заставили проглотить горсть пыли. Она попыталась заговорить, вытолкнуть слова, но язык едва шевелился.
— Настя… — выдохнула она, хрипло, с трудом, каждое слово царапало горло, как наждачка.
— Мама! — Настя была рядом, её карие глаза — глаза Ярослава, ненавистные, но такие родные и любимые — горели ужасом и слезами. — Мама! — Девочка всхлипнула, её маленькие руки дрожали, касаясь лица Альбины.