Анна узнала скорее не Альбину, которую не видела семь лет, а Дмитрия, который, чуть сжав губы и бросив беглый взгляд на подругу, поднялся с кресла, жестом приглашая женщину и девочку присоединиться. На девочке его глаза задержались чуть дольше, но не выражали злости, скорее любопытство смешанное с теплотой.
Чего нельзя было сказать об Альбине.
Она по-прежнему сидела неподвижно, словно глыба льда, не намеренная таять ни под взглядами, ни под фактами. Она смотрела на ребёнка, как смотрят на источник проблемы, которую ещё предстоит разложить по пунктам. Там не было враждебности — но и не было ни капли принятия. Для неё девочка пока была ничем — строкой в деле, каплей в грязном прошлом, неразгаданной переменной в уравнении, которое она предпочла бы не решать. И только внутри, глубоко в самом нутре, что-то неприятно царапнуло, точно кошка коготок вонзила.
Анна, наконец, сделала шаг. Один, второй — не отпуская маленькую руку, которую чувствовала всё более отчётливо. И девочка шла рядом, прижимаясь к бабкиной одежде, тихо, не плача, но в каждом её движении читалась тревога.
— Доброе утро, — тихо прошептала она, робея перед дочерью, которую никак не могла узнать. Перед сильной, стильной, хищной и опасной женщиной, сидевшей в кресле и даже не подумавшей встать, чтобы приветствовать мать.
— Зачем ты притащила с собой это? — ледяным тоном спросила Альбина, не дав себе труда даже поздороваться. — Я велела тебе приехать одной.
Дмитрий едва заметно вздохнул, и глазами велел Анне сесть. Та бросила быстрый благодарный взгляд мужчине, и села напротив Альбины, на самый краешек кресла. Девочка сильнее прижалась к бабушке, пряча маленькое личико у той на плече.
— Аля… я… — начала Анна неуверенно, отчаянно подбирая слова, — мы… Мне не с кем было её оставить… Мы сейчас живём у Эльвиры, в квартире… и в городе у меня нет никого… А у Эли не было друзей и…
— В том, что твоя дочь не умеет дружить, Анна, я убедилась ещё семь лет назад, — отрезала Альбина, холодно усмехнувшись. В её тоне скользнуло нечто ядовитое и острое. — Её подружки сдавали её с такой лёгкостью и мстительностью, что даже меня это тогда удивило. Что, Анна, не знала? Я не была первой, с кем Эличка поступила подобным образом. Так что — не удивлена. Сукой была, сукой и осталась.
— Аля! — Анна вскинулась, голос её стал резче. — Здесь же ребе… — но договорить не смогла. Один взгляд. Один медленно поднятый изгиб тонкой, безупречной брови — и слова застыли в горле, как лёд. В этом взгляде было всё: угроза, презрение, сила. И абсолютная власть.
— Меня вообще мало колыхает, кого ты с собой притащила, — отмерила Альбина, чеканя каждое слово с ледяной точностью, не сводя взгляда с лица матери. Её голос не повышался — он бил точно в цель. Девочка вздрогнула, её хрупкое тельце сжалось, и она обняла бабушку обеими руками, словно не только ища в ней защиту, но и пытаясь защитить её саму.
Анна сглотнула и съежилась. Альбина смотрела на мать и не чувствовала ничего: ни жалости, ни любви, ни ненависти. Мозг отмечал детали, как постарела Анна за эти годы, как выцвели ее некогда яркие зеленые глаза, как волосы из каштановых стали почти седыми.
— Аль… — тихо заметил Ярославцев, одними глазами прося быть чуть спокойнее. — Анна, познакомь нас, — вежливо попросил он, едва заметно улыбнувшись.
— Это… Настя, — прошептала Анна, чуть- чуть отстраняя от себя внучку. — Настя, это твоя тетя Альбина….
— Альбина Григорьевна и без теть, — ледяным тоном отрезала женщина, но на этот раз без язвительных замечаний.
— И…. Дмитрий Николаевич….
— А меня можно просто Димой звать, — Ярославцев осторожно улыбнулся девочке, снова бросив предостерегающий взгляд на спутницу.
Девочка посмотрела сначала на него, потом робко перевела глаза на Альбину.
Лицо ребёнка нельзя было назвать красивым в общепринятом смысле: узкое, чуть вытянутое, с острым подбородком и высоким лбом, усыпанным неровным россыпью веснушек. Черты лица, хоть и тонкие, были ещё не сформированы, и потому казались неопределёнными, как набросок художника, оставленный без завершения. Светло-рыжие волосы небрежно выбивались из резинки, напоминая тонкие искры на солнце, а светлые, почти невидимые брови оттеняли пушистые рыжие ресницы, создавая странный контраст с тем, что скрывалось под ними.
Альбина невольно задержала взгляд на глазах девочки. Глубокие, густые, насыщено карие — глаза, в которых не было лёгкости, присущей детям.
Но они были хорошо ей известны.
Девочка не унаследовала ни выразительной, почти вызывающей красоты матери, с её бездонными, изумрудно-зелёными глазами, в которых всегда плескалась смесь соблазна и вызова, ни светлых, прозрачных, как рассветное небо, глаз отца, с их легкой, отстранённой теплотой. Она не была похожа на них — ни чертами, ни светом, ни даже энергетикой. Она смотрела на тетку и на мир глазами своего деда.
Ярослава Мииты.
Ярославцев это тоже заметил, покачав головой на немой взгляд спутницы. Оба прекрасно поняли, что девочка — действительно внучка Ярослава, что любой тест ДНК подтвердит это родство.
— Настя, — Дмитрий протянул девочке широкую ладонь, — любишь мороженое? Пойдем, узнаем, есть здесь что-нибудь для тебя. Может у них, — он кивнул в сторону ресепшна, — есть даже игровая комната.
Девочка смотрела настороженно, не понимая, что в Альбине копится раздражение. Но это прекрасно чувствовала Анна, поэтому слегка подтолкнула внучку к Ярославцеву.
— Иди, Насть, — произнесла Анна ровно, ласково, стараясь придать голосу ту лёгкость, которую не чувствовала. — Сходи с дядей Димой. Я немного поговорю с Альбиной, а потом мы пойдём домой.
Настя на мгновение застыла. Она не капризничала, не жаловалась, не цеплялась за пальто. Только один взгляд — быстрый, испуганный, влажный, будто в ней уже поднималась волна слёз, которую она изо всех сил старалась не выплеснуть наружу. Она посмотрела на бабушку — в этом взгляде была растерянность, надежда и то странное, жуткое чувство вины, которое порой рождается в ребёнке, когда взрослые рядом ведут себя так, будто именно он виноват в их злобе.
Альбина не сказала ни слова. Не сделала ни движения. Но не отводила глаз.
И девочка, чувствуя эту тяжесть, всё же шагнула вперёд и вложила свою маленькую, тёплую, невесомую ладонь в большую руку Дмитрия. Он сжал её легко, символически, и повёл в сторону. И только тогда напряжение в кресле напротив Анны чуть спало — не исчезло, но стало менее острым.
— Выкладывай, насколько глубоко ты утонула в говне, Анна, — глядя вслед удаляющейся парочке, резко приказала Альбина. Только силой воли она подавила ядовитую волну раздражения и горечи, которые чувствовала при взгляде на этого ребенка, отродье своей сестры.
— Я уже говорила…. — Анна непрерывно терла свои потрескавшиеся, шершавые руки. — Он… хочет забрать ее….
— Она от этого только бонусы получит, — зло заметила женщина, нервно проводя пальцами по губам.
— Аля…. У меня больше никого нет…. Эля уже не очнется… ты…. Тебя я потеряла давно…. И знаю, что это только моя вина…. Только моя… если бы я тогда остановила Элю, если бы помогла тебе….
Альбина не сдержала резкого смеха.
— Достаточно, Анна, я не твой исповедник. К причастию сходи, может полегчает. А теперь выкладывай все подробности.
Анна молчала. Сидела с опущенными плечами, опустошённая, и смотрела на стеклянную поверхность столика перед собой, будто тот мог дать ей подсказку, выход, прощение. Подошедший официант вежливо наклонился, спрашивая, будет ли она что-нибудь заказывать, но она не услышала — только машинально покачала головой, не отводя взгляда от прозрачного блика света на стекле.
— Когда… Эле провели первую операцию… стало ясно, что нужна будет вторая. Потом третья. И лучше — в Москве. И я пошла к нему… — голос её звучал глухо, ровно, без эмоций. — Пошла к нему…
— Он дал деньги, — констатировала Альбина с ледяной уверенностью, не столько спрашивая, сколько завершая чужую мысль.
— Да…
— Сколько? — её голос стал тише, но в нём чувствовалось натянутое, как струна, напряжение. — Сколько ты взяла у него, Анна?
— Пятьсот тысяч… — слова слетели с губ женщины еле слышно, как тень.
— Охуенно, — протянула Альбина, не моргнув. — Полмиллиона баксов?
— Нет… что ты… — Анна вскинула на дочь выцветшие, затуманенные глаза. — Рублей…
— Аааа… рублей, — Альбина хмыкнула, будто пробуя информацию на вкус. — Уже легче. Дальше.
Анна снова опустила взгляд и заговорила, всё ещё не видя собеседницу, будто обращаясь в пустоту:
— Через три дня после моего визита к нему мне позвонили из больницы. Сказали, что готовят Элю к отправке в Москву. Я… я обрадовалась. И позвонила ему — номер был в старом телефоне Эли… Но он сбросил. И не перезвонил.
— И ты после этого решила, что ему нужна эта… девочка? — Альбина фыркнула, с трудом удерживая внутреннее раздражение, которое теперь превращалось в бешеную, упрямую тревогу.
— Неделю назад ко мне пришли из органов опеки… — голос Анны дрогнул, и она едва слышно всхлипнула, — с проверкой жилья. Сказали, что я должна была сообщить, что мать ребёнка — в таком состоянии… А у меня, Аля… у меня ведь и справок нет, и никуда я не годна. Они говорили со мной так, словно я… отброс какой-то. Мусор.
— Дальше, — коротко бросила Альбина.
— Позвонил глава поселения… сказал, что и к нему приезжали. Характеристики требовали. Осматривали дом снаружи. Аля… я же твои деньги никогда не тратила на себя… Всё Настеньке… А дом — обветшал… давно, я ведь одна… И… — она запнулась, закрыв лицо руками, — и соседи… некоторые… припомнили старое… Понимаешь?..
— Ну еще бы…. — Альбина отпила кофе, и кивнула подошедшему Ярославцеву, давая понять, чтобы не перебивал, а слушал. — Яблочко от яблоньки, Анна. В плане дружбы ты от Эльки не далеко ушла. Я вот одного понять не могу, Анна, Эльвира и дочь на тебя сгрузила? Я высылала деньги тебе, а тратила их она?
— Нет… Аль…. Я сама им помогала… Эля ведь недоучилась…. Ей беременность тяжело далась… все время угроза выкидыша была… она…