– Ты сказала, что умеешь вышивать письма. Стало быть, можешь и читать?
– Могу.
– Научишь?
– Легко. Можно было бы начать прямо сейчас, но тут не на чем рисовать знаки. Да и темно уже.
«Это легко. Она сказала, что это легко. Неужели и правда все проще, чем я предполагаю?»
– Благодарю. А что было написано на табличке над дверью в той таверне, где мы встретились?
– «Вход с хали и киносами запрещен».
– Серьезно?
– Ну конечно, сатонец! А что тебя смущает?
– Мне казалось, что, обладая таким знанием, как чтение и письмо, ты не будешь тратить сие умение на подобные надписи.
– Это тебе только кажется, – Эрмитта усмехнулась. – Если бы ты знал, сколько кругом бывает написано всякой дурости и пошлости! Иногда глаза себе хочется вырвать. Ой! – спохватилась она.
– Ничего страшного. И если тебя интересует, где я потерял глаз, то об этом я тебе тоже расскажу… как-нибудь потом.
– Кстати, теперь кое-что вспомнила я. Ты сказал, что увидел, что я не могу долго ходить пешком. Почему?
– Твоя задница.
– Ты смотрел на мою задницу?
– Да. А как мне на нее не смотреть, если она полдня перед глазами?
– И что она?
– Ну-у… к концу нашего путешествия будет лучше.
– И всё?
– Пока что да.
Он сидит на кровати и разминает ноги, чтобы вернуть исхудавшим мышцам хоть какую-то упругость. Надо встать и наконец-то выйти из этой комнаты.
Дверь во двор открыта, и он видит, что утро за ней выдалось просто потрясающее: прохладный ветер и бегущие облака чередуются с ярким солнцем, которое временами выглядывает в широкие окна чистого неба.
Полоску света, тянущуюся от двери к противоположной стене, закрывает тень.
– Долх!
– Что, Ликси? – он поднимает голову. Смотрит, щурясь, на приближающуюся девчонку.
– Я по тебе соскучилась, – она подбегает к человеку, обнимает его. Намеревается забраться на колени.
– И я по тебе соскучился, – он обнимает девчушку в ответ. – Очень рад, что ты пришла. Подожди, – Дорх слегка отстраняет её. – На коленях потом посидишь. Сейчас я хочу попробовать встать.
– О-о-о! Ничего себе! – Ликси отходит назад, задирает голову: – Ты такой большой! Ты больше моего дома! А ты заденешь плечом двель, когда плойдешь?
– Надо проверить.
Голова кружится. Ноги предательски трясутся. Тело бьёт легкий озноб. Спина покрылась липким, холодным потом. Организм, отвыкший от вертикального положения и активных движений, недоумевает:
«Не думал, что после всего пережитого ты снова захочешь жить и двигаться. Но ты решил по-другому».
Шаг вперёд. Ещё один. И ещё. Приходится низко наклонить голову, чтобы пролезть в дверь.
Хорошо, что всё время своего вынужденного безделья он не был лишён солнечного света. При другом раскладе такое яркое и жаркое солнце, должно быть, выжгло бы ему зрение. И всё же приходится постоять, привыкая к буквально рухнувшему на него огромному миру.
Воздух, лес, небо, запахи и звуки. Всё это, проникающее через окна и дверь только малыми частями, сейчас устремилось к нему.
Рядом – счастливый смех Ликси.
– Да. Всё могло было быть намного хуже…
Глава девятая
Следующий день шли до полудня. Когда солнце вошло в зенит, решено было сделать привал. Ушли в сторону еще на несколько десятков метров, к опушке небольшого перелеска, где устроили привал в тени ближайшего дерева.
Эрмитта, как и в прошлый раз, незамедлительно стащила с себя сапоги, размотала обмотки и с явным наслаждением вытянулась на траве. Руд заметил на ее обнаженных ступнях красные пятна натертой кожи.
Еще два таких перехода – и на очередной остановке девчонка начнет выливать из голенища свою кровь. Надо будет понаблюдать, как именно она заматывает ноги. Возможно, в этом причина. Хотя странно, конечно: за столько лет жизни подобную житейскую мудрость можно было постичь нескончаемое число раз. Это тебе не буквы знать и в слова их уметь складывать. А с другой стороны, если всю жизнь, хоть и кочевую, сидеть задницей на телегах да в повозках, сдались тебе эти обмотки. Может статься, слышала где или подсмотрела, да и решила сама накрутить перед долгой дорогой. Ладно. Потом будет видно. А перед отправкой надо сходить поглубже в лес и поискать оранжевые цветки астератуса. Если и впрямь дойдет до кровавых мозолей, целебные растения лишними не будут.
Руд посмотрел на солнце. Жарит. Начинается время самого пекла. Это часа на два, и, судя по чистому небу, дождя или хотя бы туч ждать не стоит.
В Южных степях это было самое опасное время. Сухой воздух бескрайних равнин, не имеющих порой даже клочка тени до самого горизонта, в час высокого солнца раскаляется так, что каждый вдох грозит обжечь тебе глотку. И спасения нет. Только терпеть и ждать.
Он вновь посмотрел на обнаженные ступни Эрмитты, которая, повернувшись на бок, мечтательно сказала:
– Была бы сейчас тут речка, я б искупалась… Ты бы присоединился ко мне, сатонец?
Внутренний взор и вспыхнувшее воображение мгновенно добавили к обнаженным ступням… Нет. Не добавили – отняли. Сорвали одним движением оставшуюся на теле одежду, открывая глазам ставшие мгновенно какими-то незащищенными стройные ноги, чарующий изгиб бедер, обводы талии, живота, красивую грудь. Мгновение – и обнаженная красота скрывается в толще воды. Веер брызг, смех. Эрмитта выныривает. Весело смотрит на него, проводит руками по волосам, отводя их за плечи, смахивая струящуюся воду. Смотрит на него, стоя в воде, которая едва прикрывает грудь. И безумно хочется, чтобы девчонка сделала шаг навстречу. Тогда вода, опустившись, перестанет скрывать волнующие воображение детали облика…
Руд закрыл глаз.
– Я тебя напугала, сатонец? – рассмеялась Эрмитта. – Нет, в самом деле, я бы не отказалась сейчас от речки. Даже от самой маленькой. Ты тоже, я вижу, этого хочешь.
– Да. Было бы неплохо.
– И это всё, что ты скажешь? – спутница, улыбаясь, продолжала смотреть на Руда, легко считывая всю полноту эмоций и мыслей.
– Скажу, что нам придется зайти в какой-нибудь город и раздобыть еще запасов. То, что по доброте своей дал мне гном, рассчитано было только на одного. Да и то с условием экономии.
– Я просила Хальрана позволить забрать с собой еще немного еды, – Эрмитта опустила голову. – Но этот жадина отверг все мои попытки разжалобить его. – Девушка встрепенулась: – В городе мы с тобой обязательно что-нибудь придумаем. Уж поверь мне. Я всю жизнь так живу.
– И ты знаешь, какой город у нас на пути?
– Да. Вон в той стороне через несколько дней конного пути будет небольшой городок. Не помню, как называется. Он восстанавливается после войны. Нужно только пересечь границу штата и пройти еще немного.
– Хорошо, – Руд кивнул.
– Сколько еще мы будем отдыхать?
– Время пока терпит.
– Тогда приступим к делу, – Эрмитта посмотрела на него внимательно и серьезно. – Ты вчера говорил, что хочешь научиться читать и писать. Начнем?
– Давай, – Руд придвинулся ближе. Подобрался, сосредоточенно положил руки на скрещенные ноги. Девушка вновь сипло засмеялась:
– Расслабься, сатонец. Все не так сложно и страшно, как тебе кажется. Давай сюда свой нож. – Она взяла протянутый клинок и стала чертить острием на земле ряд символов.
Руд в восхищении смотрел на появляющиеся под быстрыми движениями девчонки таинственные письмена. Это было что-то новое и невероятное. Она может с легкостью вышить все, что угодно. Любое слово. Любую свою мысль. И они останутся на ткани на долгое время, их можно будет в любой момент перечитать и вернуться мысленно к моменту их сотворения. А можно взять настоящую книгу и, прочитав ее, узнать, о чем думал человек или маг, живший задолго до твоего рождения. Узнать, каким он был и чего хотел от этой жизни.
У Руда перехватило дыхание. Открывающиеся перед ним возможности были воистину безграничны!
Эрмитта тем временем начертила первый ряд символов, и, отступив от него, принялась за второй ряд. Покончив с этим занятием, девчонка неумело воткнула нож в землю и посмотрела на Руда:
– Готов?
Тот молча кивнул в ответ.
– Смотри. Вот тут вверху нарисованы символы, обозначающие цифры от одного до десяти. С тем, как обозначить несколько десятков, малые и большие круги, мы разберемся потом. Сперва запоминай основу. Внизу – символы, обозначающие отдельные буквы и слова. Сейчас я тебе объясню, и сразу станет понятно. У нас есть два десятка и шесть букв. Именно их используют, в основном, для обозначения имен. Твое имя, например, пишется вот так, – Эрмитта вновь взяла нож и начертила символы. Ткнула острием в три места из второй группы рисунков: – Вот они. Видишь?
– А как пишется твое имя?
– Запомнишь все буквы – сам нарисуешь, и нам обоим будет приятно. Каждая из двух десятков и шести букв, – продолжала она, – сама по себе также означает отдельные слова. Их принято называть старшими. Эти слова обозначают какие-то… ммм… глобальные вещи, без которых наш мир не мог бы существовать. Понимаешь? Вот эта буква обозначает «Бог». Вот «Йос». Это «солнце», «небо», «земля», «ночь», «день», «человек», «малый круг», «большой круг». Когда запомнишь все буквы, я расскажу про старшие слова.
– А эти буквы могут быть использованы в других словах?
– Конечно.
– И как их тогда отличить? Как я пойму, что в письме вышито слово «Бог», а не что-то другое?
– Соображаешь, – Эрмитта довольно улыбнулась. – Все старшие слова при их выведении заключаются в рамку. Кто-то из стариков рассказывал, что при создании этих правил сперва было принято решение вышивать старшие слова большими по размеру, чем все остальные. Говорят, где-то в библиотеке Калантора до сих пор есть книга, вышитая именно так. Ее несколько раз вышивали заново, но сохраняли тот старый стиль.
– А почему от него отказались? Мне кажется, вышивать дополнительно еще и окантовку занимает больше времени.
– Это только так кажется. Там всего четыре дополнительных движения. Зато теперь мы избегаем путаницы. Каждый шьет буквы и слова по-разному. Иногда можно легко перепутать размер и прочитать полную ерунду. А окантовку ты ни с чем не спутаешь.