Нетронутым остался лишь алтарь — могучий тёсаный камень в центре храма. Джон подошел к нему и коснулся рукой, испытав странное чувство: смесь отвращения, страха и вместе с тем какого-то потаённого восторга. Репейник понимал, отчего за полсотни лет никто не осмелился развести на алтаре костер или устроить ложе. Тёмный, отполированный миллионами рук камень был высотой Джону по пояс, а в ширину и длину тянулся на два ре. По бокам его оплетали кольчатые шланги, уходящие под землю. Даже теперь, отключённый от питания, занесённый пылью, алтарь отпугивал и одновременно притягивал к себе, и казалось, что в глубине камня живёт дух погибшей богини.
Сзади раздался стон. Олмонд приходил в себя.
— Думаешь его прямо здесь допрашивать? — спросил Джон.
— А где? — мрачно спросила Джил. — Может, скажешь, в город нести? До города-то я его дотащу. Только в городе: полиция — раз. Дружки его — два…
Джон задумался.
— А ещё я, наверное, бить его буду, — деловито сказала Джил. — Орать станет. Если у меня — все соседи прибегут. У тебя дома стенки вроде толстые были?..
— Может, в Гильдию отведем? — вяло предложил Репейник.
— Нет уж, в Гильдии я с ним не покажусь. Левый же заказ. Конец службе.
Джон вздохнул:
— Хорошо, уговорила. Только, сдаётся мне, он так просто не расколется. Похоже, здесь придется сидеть дольше, чем ты думаешь. День, два. Три. Кто знает.
— И что?
— Жрать что-то надо, — мрачно напомнил Джон.
Джил задумалась.
— Деньги есть?
Джон выгреб из кармана горсть монет. Пересчитал.
— Восемь форинов. С мелочью.
— Вот и чудно, — весело сказала Джил. — Тут деревня недалеко. Схожу, молока куплю, хлеба, бекона. Разведем костер, харч приготовим.
— Лучше я сам схожу, — буркнул Джон, — а ты за Олмондом приглядишь. Я ж прикоснуться к нему не смогу, если что.
— Не-не, — помотала головой русалка, — ты дороги не знаешь. Сама пойду. А Олмонда свяжем покрепче, и вся недолга.
Джон подумал ещё.
— У тебя же котик дома один, — вспомнил он.
Джил махнула рукой:
— Я частенько дома не ночую. Если меня пару дней нет, кошак покричит, соседка услышит. Придет, накормит. Ключ есть у неё, все путём.
Джон тут же захотел спросить, отчего это Джил не ночует дома, да ещё частенько, но спрашивать, разумеется, не стал.
— Ладно, — сказал он. — Давай спать тогда. Ты ложись, я покараулю.
Джил вскарабкалась на алтарь, сняла редингот, укрылась им, точно коротким одеялом, и свернулась клубочком.
— Через пару часов разбуди, ага? — сказала она через плечо.
— Ты что, прямо на алтаре будешь спать? — недоверчиво спросил Джон. Джил поняла его вопрос по-своему:
— Ну, твердый, а что поделать. На полу клопов, поди, тьма-тьмущая. Здесь ведь бродяжки ночуют. А тут ам-м… — она зевнула, — …м-магия фонит. Ни одного клопика…
Она замолчала. Джон подождал немного.
— Доброй ночи, — сказал он тихо. Ответом ему было только ровное дыхание спящей. Джон растёр лицо, чтобы прогнать сонливость, и, светя под ноги, подошел к связанному Олмонду. Нагнувшись, поднес к его лицу светильник и с трудом подавил желание отпрянуть: па-лотрашти смотрел широко открытыми, блестящими глазами, в зрачках плясали отражённые весёлые огоньки. С полминуты Джон молча глядел на него, а Олмонд пялился в ответ. Потом лжеученый улыбнулся, спокойно и нагло. Джон выпрямился, отошел к окну и закурил. На душе было погано.
Если бы он начал стрелять на секунду раньше, Иматега, возможно, остался бы жив. Конечно, Джон, стреляя, мог зацепить невидимого доктора, или его всё-таки убили бы Олмонд с Кайдоргофом, размахивая в поднявшейся сутолоке мечами. Но не было бы этого мерзкого чувства, когда жмёшь на спуск, дерёшься, бежишь, понимая, что всё равно безнадёжно опоздал, и никаких шансов уже нет. Джил, вспомнил Репейник, ведь она с самого начала рвалась к Иматеге — надавать по шее, схватить, утащить, спасти… А я удержал. Зачем? Боялся за неё? Ох, вряд ли. Знал ведь, на что способна девчонка — бьётся, как зверь, да еще и марьянник, и зрение ночное. Нет, тут другое было. Хотелось доктора проучить. Вот будь честен с собой, Джон: хотелось ведь? Дурака этого в ворованном плаще, самоуверенного, ни к чему не годного — мордой в грязь ткнуть, пускай в беду попадет хоть раз по-настоящему, пускай в силках повисит вниз головой. Палкой по зубам пусть отхватит. Может, поумнеет тогда, перестанет у нормальных людей под ногами путаться.
И я ведь чувствовал себя правым, думал Джон, остервенело затягиваясь. Законы вывел: не лезь к людям, не бросайся на помощь, не поднимай упавшего — иногда тому полезно полежать… Не будь добреньким, сыщик! От добра добра не ищут. Вот, пожалуйста, всё на этот раз по правилам. И опять — куча трупов и никакого добра. Разве что Олмонда захватили, но это уже, скорее, заслуга Джил, которая его парализовала. Да, Джил… Смотри-ка: всю ночь на взводе, бегала, дралась, едва не погибла, Иматегу на глазах у неё разделали — и ничего, дрыхнет. Хотя она как раз на своем веку такого навидалась: и людей разделанных, и драк, и всякого. Впрочем, я ведь тоже не вчера родился — а вот пробрало. Проклятье. Жалко мне этого тюфяка, вот что. Сидел себе доктор в кабинетике, чаи гонял, книжки пописывал, и самое худшее, что могло с ним случиться — выговор от декана. Сейчас бы в кровати валялся, в сотый раз собственную брошюру перечитывал от бессонницы. А теперь лежит мёртвый, и крысы, небось, уже подбираются. «Мама здесь песок где вода», вспомнил Джон. Его передернуло.
И во всём этом виноват я…
Ну-ну, сказал он себе, сворачивая вторую самокрутку. Не надо так-то уж на себя всё валить. Иматегу зарубил Олмонд. Зарубил, потому что доктор выказал достаточно прыти, чтобы нас выследить, и недостаточно мозгов, чтобы оценить ситуацию. Ведь ты его от участия в деле отговаривал? Отговаривал. Опасности всякие описывал? Описывал, ещё как. Ну, и в чём дело? Бери пример с Джил, ложись спать. Два часа пройдёт, её разбудишь, сам ляжешь, а утром всё по-другому покажется. (Так, а часы-то где? Проклятье… Посеял, видно, в этой кутерьме. Как я время-то отмерю? Придется наугад). Да, ложись спать, а завтра найдутся дела поважней. Олмонда вон допрашивать, например.
Он торопливо докурил, разогнал дым ладонью и стал прохаживаться взад-вперед у окна. Было тихо, лишь похрустывал мусор под ногами да вздыхала порой во сне Джил. Олмонд звуков не издавал — не то заснул, не то потерял сознание, а, может, просто валялся, наслаждаясь искусственным счастьем от валлитинара. Ну ничего, сволочь, с утра займемся тобой — никакое зелье не поможет.
Джил вздохнула и что-то пробормотала, не просыпаясь. Джон подошел к алтарю, посветил, прикрывая огонёк ладонью. Во сне русалка повернулась на спину, наброшенный редингот уполз вниз и готов был свалиться на землю. Джон подхватил его, укрыл спящую. Джил повела головой и засопела. Сейчас она была похожа на маленькую девочку — полуоткрытые губы, пушистые ресницы, беззащитный лоб. Джон не удержался и погладил её по плечу, ощутив сквозь ткань мягкость девичьего тела. Провёл ладонью дальше, вниз по предплечью, но вдруг наткнулся на что-то твердое, округлое, на ощупь — точно речной камень-голыш. Что-то было в кармане у Джил. Часы? Вот и славно, заодно можно глянуть, сколько времени. Джон осторожно запустил руку в карман редингота и вынул то, что там пряталось.
Но это были не часы. Это был «глазок», неизвестно как попавший к Джил в карман. Хотя почему неизвестно… Джон тупо разглядывал «глазок» в неровном свете масляного светильника, вспоминая, как стоял в прихожей собственной квартиры перед насквозь промокшим Иматегой; как открыл доктору дверь, выпуская; как тот попросил не забывать, а Джон сказал, что они не забудут, и доктор запахнулся, обрызгав Джона с ног до головы дождевой водой, и побрел вниз по лестнице — якобы прочь, домой, в тепло, а на самом деле собрался ждать сыщиков внизу, невидимый, скрытый дурацким плащом; и Джон глядел ему вслед, долго, с полминуты или даже больше… В общем, у Джил было вполне достаточно времени, чтобы заглянуть в комнату и взять со стола «глазок». Джон вздохнул и спрятал прибор за пазуху.
В этот момент Джил вдруг раздирающе вскрикнула, взмахнула руками. Села, тяжело дыша и озираясь. Увидев Джона, перевела дух и прижала ладонь ко лбу.
— Приснилось, — объяснила она.
— Угу, — сказал Джон. С ней бывало такое раньше — часто бывало. Джил оперлась на руки и потрясла головой.
— Что, уже… заступать пора?
— Да вроде рано, — сказал Джон. — Двух часов не прошло.
Но Джил уже спустила ноги с алтаря и села, поёживаясь. Редингот с шорохом сполз на землю.
— Знаешь, давай ты спи, — сказала она глухо. — Я посторожу.
Джону не хотелось ложиться на алтарь, но, когда он притронулся к камню, тот оказался тёплым — Джил нагрела, пока спала. Репейник забрался на него с ногами, свернулся клубком и подложил руку под голову. Он хотел еще раз обдумать всё, что случилось, но на него мгновенно обрушился сон.
***
Утром они долго отмывали в речке лица и руки, до шершавой красноты тёрли в холодной воде кожу, скребли песком кровавые потёки. Как могли, замыли пятна на одежде. Повезло: запекшаяся кровь была почти неразличима на тёмной ткани. Сыщики недаром одеваются в серое и чёрное.
Затем Джил ушла в деревню, а Джон остался наедине с Олмондом. На всякий случай он сразу же вынул револьвер, взвел курок и уселся напротив па-лотрашти, упершись спиною в стену и направив ствол на лжеученого. Олмонд вначале глядел на Джона, едва заметно улыбаясь, но потом утратил интерес и стал смотреть в потолок. Был он так же нем и неподвижен, как вчера, хотя ремень врезался в распухшие запястья, а на скуле подплыл багровый синяк. Джон с полчаса просидел у стены, целясь в Олмонда, а потом ноги затекли, и он принялся ходить вокруг. Со стыдом вспомнил, что в барабане все патроны — стреляные. Вынул последнюю обойму, перезарядил нечищеный револьвер. Было скучно и тревожно.