— Продолжай, — велел он. — Значит, вы смогли вывезти лабораторию у Фернакля из-под носа. Дальше что?
Олмонд неуклюже пожал плечами, насколько позволила веревка:
— Укрыли машины в надёжном месте. Собираемся там, приводим жертву, устраиваем обряд, создаем валлитинар. Всё.
— Почему Хонне так важно вас найти? — спросил Джон. — Он ведь и сам сумеет заново сделать те приборы, о которых ты говоришь.
— Думаю, он не сможет построить их снова, — хмыкнул Олмонд. — Ты был прав, сыщик, там целая фабрика. Нужны годы, чтобы собрать машины, воссоздать рецептуру. Мы взяли всё, что было: записи, реагенты, чертежи.
Джил подошла ближе. Олмонд напрягся, глаза его забегали, но девушка присела на пол рядом с Репейником.
— Ты говорил, ваш бог собирался отдать зелье людям? — спросила она спокойно.
— Собирался, — кивнул Олмонд. — Но теперь вряд ли что получится.
— Почему?
Олмонд понял, что его не будут бить, и слегка расслабился.
— А ты представь, — предложил он. — Он ведь как хотел? Сперва — приготовить много валлитинара, сотни бочек. Собрать людей — наловить по улицам или ещё что — и дать им попробовать эликсира. Они бы стали, как мы, счастливы и блаженны, и рассказали бы всему миру о новой эпохе. Без несчастья, без горя. Тогда уже Тран-ка Тарвем открылся бы всему человечеству. Стал бы править вами. А теперь — что? Валлитинара у него не осталось. Ну, придет он к вашим правителям. Расскажет об эликсире. Так его осмеют и выгонят.
Джон задумался.
— Но Хонна может принять божественный облик, — возразил он. — Станет гигантским кальмаром, вынырнет из моря, объявит о начале новой эры…
Олмонд фыркнул:
— Ты правда думаешь, что такое сработает, ищейка? Время богов прошло. Люди отвыкли от их власти. Его просто расстреляют из пушек.
Джон кивнул. Это походило на правду. И раньше, до войны, и теперь — люди всегда знали, что боги смертны. Как раз поэтому Прекрасная Хальдер в последние мирные годы не давала аудиенций и не дозволяла никому к себе приближаться, кроме проверенных жрецов: богиня опасалась покушения. Но покушений не было. Возможно, оттого, что простой народ действительно любил Владычицу Островов, а те, кто были не так просты, отлично понимали: смерть богини ничего не решит. Не станет Хальдер — придет Ведлет или, допустим, Лакурата, или какое-нибудь другое чудовище, и станет Энландрия частью Твердыни или Арверниса. Неизвестно еще, что хуже. Но теперь времена изменились. Люди отвыкли от божественной благодати, научились жить без зарядных башен, а прошедшие после войны годы начисто стерли из народной памяти уважение к прежним владыкам. Зато осталась злость на покойных богов — за послевоенную разруху, голод, энергетический кризис. Да, пожалуй, Великому Моллюску, пришедшему из моря, никто не обрадуется. Уж точно не обрадуются чиновники в правительстве, которые прибрали к рукам магические артефакты и поделили меж собой привилегии на волшебство. Явился новый бог? Снова отдавать ему власть? Лишиться исключительных прав на магию? Как бы не так. Вали его, ребята! И пойдет Тран-ка Тарвем на корм рыбам.
Так что Хонна все рассчитал верно: сперва надо было подготовить людей, дать им вкусить вечного блаженства, чтобы росла молва, чтобы ширились ряды восторженной паствы, а потом уж предстать во всей красе перед валяющимся в экстазе человечеством. Вот тогда все получилось бы, и короли вместе с главами парламентов на брюхе приползли бы за своей долей валлитинара, и стал бы Хонна Фернакль, простите — Тран-ка Тарвем, Радетельный Пастырь — верховным правителем всего мира. Отличный расчет, безошибочный. Да только вмешались в дело хитрые и жадные па-лотрашти. И теперь у Хонны одна надежда: Джон Репейник, который поможет вернуть украденные машины. А Джону Репейнику осталось совсем чуть-чуть — Олмонд схвачен, избит и сломлен, и надо только задать ему один-единственный вопрос.
— Где вы спрятали лабораторию? — спросил Джон.
Олмонд наклонился вперед, так, что веревка врезалась в горло, и далеко сплюнул тягучей слюной.
— Хер тебе, — сказал он.
Джон стиснул зубы и встал. «Сейчас Джил кинется, — подумал он. — Опять придется оттаскивать. Дам ей на этот раз побольше времени. Совсем обнаглел, паскуда». Но Джил отчего-то медлила, и Джон, стараясь говорить спокойно, произнес:
— Как скажешь. Времени у нас хоть отбавляй. Будешь сидеть без воды и жратвы. Гадить — под себя. На ночь развязывать не будем. Завтра я тебя снова спрошу.
— Хер вам обоим, — ответил Олмонд и снова попытался харкнуть на пол, но только заплевал подбородок. Джил поднялась на ноги. Па-лотрашти вздрогнул всем телом и затравленно поглядел на неё, но русалка тронула Джона за плечо и попросила:
— Выйдем. Разговор есть.
Джон оглядел Олмонда, убедился, что тот надежно обмотан верёвкой, и пошел к разбитому окну. Следом за Джил он вылез наружу. Стоял чудесный полдень, воздух пах мёдом и солнцем, и в высоком небе, звеня, трепетали жаворонки. Роща тихонько шелестела, ветерок трепал Джону волосы, и всё это было совершенно некстати, потому что в десятке ре от них сидел связанный пленник, из которого надо было выбить правду. Джил сделала несколько шагов и уселась в густую траву. Похлопала рукой, приглашая. Репейник опустился рядом.
— Джонни, — сказала Джил, — давай не будем.
— Чего — не будем? — не понял он.
Джил потерла лоб кончиками пальцев:
— Смотри… Вот ты спросил, где лаборатория. Он, ясное дело, поломается. Но скажет. Надолго его не хватит. Думаю, уже к вечеру расколется. Или завтра с утра.
— Почему так скоро?
— Действие зелья кончается, — объяснила Джил. — Он же сам сказал, помнишь — слабый, мол, валлитинар. Действует всего пару дней.
— Ну и прекрасно, — заметил Джон. — Всего-то делов осталось — подождать.
— И что? Вот он скажет. Ты отправишься к Хонне, всё передашь. Он пойдет туда, где лаборатория. Обратится в чудище. Перебьет этих… лотрашти. И станет готовить зелье.
— Мне всё видится немного с другой стороны, — возразил Джон. — Я пойду к Хонне, передам информацию, и он мне заплатит. Одновременно с этим ты пойдешь к своему аптекарю — или кто он там — и тебе он тоже заплатит. На этом наша работа будет закончена, а что случится дальше — не так важно.
«А кстати, кто же всё-таки этот аптекарь? — подумал Джон. — Наверное, кто-то вроде Иматеги — узнал про Па, решил во что бы то ни стало разыскать последних выживших… Только, в отличие от бедняги-доктора, аптекарь умён. И не ищет контакта с древней цивилизацией, а попросту хочет сварить зелье. Надо будет Олмонда спросить, вдруг чего знает».
— Джонни, — терпеливо сказала Джил. — Ты что, не понял? Хонна — бог. Он целый мир под себя подгребёт. Все будем, как эти вот гады.
— В смысле — пить зелье по утрам и ходить счастливыми?
— В смысле — резать друг друга. Забыл, из чего зелье делается?
Джон пожал плечами:
— Ерунда. Не думаю, что для приготовления валлитинара обязательно надо кого-то резать. По-моему, па-лотрашти просто любят пытки, вот и приплели ритуальные жертвы к рецепту приготовления. Да и то сказать — рецепту три тысячи лет! У нас ученые вон какие… Придумают что-нибудь. Чтоб без жертв.
— Вот, сам же сказал, — подхватила Джил. — Па-лотрашти любят пытки. И при этом счастливые ходят! Неужели не понимаешь? Это такое счастье… поганое это счастье, вот что. Людей режут — сами смеются. А если все, как они, станут? Я так не хочу.
Джон вспомнил, как читал Олмонда — несколько секунд, пока не свалился от боли. Ликующая радость, кипящая энергия. Сделать что-то… Смеяться… Петь… Убивать…
Он нетерпеливо качнул головой:
— Не хочешь — не пей. Я тоже не буду. Никто нас не заставит.
— Да весь мир будет пить этот валлитинар! — потеряв терпение, воскликнула Джил. — Как ты не понимаешь? Ты что, хочешь среди таких олмондов жить? Вечно счастливых? Открой же ты глаза! Это — не счастье, это — дурман вроде опия! Только от опия люди отупелые сидят, а от валлитинара — наоборот.
Джон встал и отряхнул штаны. Ты — сам по себе, люди — сами по себе. Не будь добреньким. Не лезь спасать кого попало. Не помогай упавшим.
Да провалитесь вы все! Грёбаные сволочи, подумал он, чувствуя, как закипает злость. «Весь мир»… Я — ублюдок. С детства от вас только и вижу, что пинки да плевки. Всю жизнь прячусь, всю жизнь под страхом разоблачения. Работу потерял. Жену потерял. Эту вот… монстру — тоже потерял. Ублюдок. Ублюдок. Катитесь к свиньям собачьим, пейте свой эликсир, режьте друг друга, что хотите, то и делайте, вы этого заслужили.
— А как же твоя мать? — спросил он, глядя сверху на Джил. — Так и останется без зелья?
Джил молчала. Репейник прошелся по примятой траве — десять шагов туда, десять обратно. Гнев постепенно выветривался. Солнце грело затылок, в высокой траве шуршали ящерицы. Джил подтянула к груди колени и, отвернушись, уткнулась носом в плечо.
— Давай уйдём, — невнятно попросила она. — Уедем куда-нибудь. Просто уедем. Спрячемся, отсидимся. А этого… лотрашти я убью. За доктора. За ту девку. За всех.
Джон вздохнул, вновь опустился на траву и осторожно обнял Джил. Она не сопротивлялась, но и не ответила объятием, все так же сидела, обхватив колени и пригнув голову. Джон выждал несколько минут и негромко сказал:
— Послушай. Ну что толку сейчас спорить. Он ведь ничего не сказал пока.
— Скажет, — глухо ответила Джил.
— Скажет — не скажет… Давай так: ты его сейчас убивать не будешь. Посидим здесь, подождём пару дней. В городе нынче всё равно опасно появляться. Жратва у нас тут есть, крыша над головой — тоже. Подумаем, поговорим.
Джил не ответила. Джон закряхтел.
— Мне тоже не по душе вся эта перспектива, — сознался он. — Правда, не думаю, что у Хонны так быстро всё получится. Люди нынче недоверчивые, от богов отвыкшие. Может, у него вообще ничего не выйдет. В любом случае, даже если Фернаклю повезёт с его планом, пройдет немало времени. Это одного валлитинара сколько приготовить надо! А Хонна — всё сам будет, помогать некому. Так что…