Взлетели по лестнице, бесшумно, пропуская по две ступени. Дверь на чердак была, как всегда, не заперта. Согнувшись в три погибели, хрустя мусором под ногами, Джон пробрался к слуховому окну. Дернул: наглухо прибито к раме.
Джил втиснула ладонь в оконную ручку рядом с его пальцами.
– Раз, два, взяли, – буркнула она.
Окно заскрежетало так, что слышно было, наверное, до самого Айрена. В лицо дохнуло ночным воздухом. Джон вздрогнул, почувствовав, как встрепенулись те, внизу: они были уже в квартире, были растерянны и злы, упустив добычу, не зная, где искать ускользнувших беглецов, и сейчас оглушительный скрежет подсказал им – где.
Джил успела вылезти наружу, махала: сюда, скорей. Он выбрался на крышу, зацепившись лямкой мешка за торчащий из рамы гвоздь и едва не упав. Оскальзываясь на черепице, расставив руки, они подобрались к краю.
Из-за фабричных труб выглянула луна, ярко и бесстыдно высветила замершую на кромке ската Джил, мазнула стальным отблеском по слуховым окнам, спугнула кошку на трубе. Все стало ярким и заметным.
Не исчезла только темнота в провале между домами.
Соседние крыши разделяло совсем небольшое расстояние, не более двух ре, но это были два ре черной, смертельной пустоты. Надо было прыгать – и уходить дальше, спускаться по той стороне, чтобы затеряться в переулках, выйти к порту, искать корабль, найти и уплыть по морю прочь отсюда.
Джил подобралась
уходят уходят вон они давай только без паники без паники сети иглы живыми взять только быстро сетью стреляй
он увидел – не своим, чужим зрением, чужим умом – кружок прицела, почувствовал, как подается под чужими пальцами спуск, как толкает в ладонь отдача
разом все по ним рядом накроем обоих потом иглами доберем
бросился, обхватил, оттолкнул Джил от края.
Там, где они только что стояли, со свистом пролетела сеть: темная, большая, с пятнами грузов по краям. Пропала в темноте.
Взмыли в воздух парцелы, тучей, сонмом. Закрыли луну, заполонили небо, спикировали – он знал – на тех, кто был позади. Раздались крики, застучали выстрелы. Брызнула осколками черепица.
Что-то подсекло ноги, завертелось вокруг голеней: еще сеть. Видно, нападавшие стреляли вслепую, в панике. Он грохнулся набок, задергался, пытаясь освободиться, но путы лишь затягивались туже.
Свист. Удар. Джил крутанулась вокруг себя и упала. Сеть окутала ее всю, от ног до шеи. Русалка вскрикнула, захрипела и покатилась вниз, к краю – спеленатая, беспомощная. Джон рванулся что было сил, взмахнул рукой. Схватил какую-то веревку, изгибаясь всем телом, потянул. Поздно: Джил беззвучно исчезла в черном провале.
Через миг его дернуло и потащило следом. Джон вцепился в хлипкую жесть водосточной трубы, взревел от натуги, силясь вытянуть Джил из бездны за спасительную веревку. Повиснув над пропастью, увидел русалку: искаженное лицо обращено вверх, рука вывернута, притиснута сетью к шее. Она раскачивалась в пустоте, не смея шевельнуться, глядя ему в глаза, а веревка скользила в ладони Репейника, обжигая кожу, – пядь за пядью, пядь за пядью. Пальцы свело каменной судорогой, и Джон ничего не мог поделать.
Джил смотрела на него не отрываясь, уже зная, что он не удержит. У нее в голове было холодно и покойно, словно в глубоком омуте, – как всегда. Она даже сейчас думала только о Джоне, словно прощалась, погружаясь на дно, откуда уже не всплыть.
Водосток скрипнул, накренился, подаваясь под их двойным весом.
Крики позади смолкли.
Джон призвал к себе все парцелы до единой, окружил себя и Джил плотной, бешено крутящейся сферой темных частиц. Ведь кто-то же мог летать с помощью этих бесполезных штуковин! Кто-то мог поднимать скалы, раздвигать горы! Может, и он тоже способен, хотя бы теперь, хотя бы раз в жизни? Но он не был способен. Парцелы сновали вокруг, проносились сквозь их тела, не причиняя вреда и не принося пользы. Впустую.
Раздался скрежет, что-то хрустнуло. Водосток дрогнул, отделился от стены, согнулся, будто кланяясь, и обрушился в темноту, увлекая за собой Джона и Джил.
Они полетели вниз.
Джил вскрикнула.
Джон успел с тоской подумать: «Остров. Я так хотел с ней на остров».
Темнота окутала их – глухая, бездонная.
А затем вокруг стало очень светло.
10
Песок выглядел рыхлым и мягким, но оказался твердым, как гранит. Падение вышибло дух, зубы клацнули, во рту расцвел звенящий привкус крови. Джон помотал головой, напружинился всем связанным телом, рванулся в тщетной попытке выбраться…
Рядом застонала Джил.
– Мать твою в богов душу, – невнятно проговорила она и стала отплевываться песком.
Джон перекатился на спину, вытащил нож и с остервенением принялся резать оплетавшую ноги сеть. Освободившись, нагнулся над русалкой. В несколько взмахов расправился с ее путами и помог встать.
– Живая? – спросил он. Огладил ее плечи, тронул ребра. Коснулся затылка.
Джил потрясла головой.
– Живая, живая… Это ты сделал?
Джон отступил на шаг. Огляделся. Спрятал от солнца глаза под козырьком ладони.
– Ох ты ж, – сказал он.
Небо хранило такой нежный и глубокий синий цвет, что, кажется, подпрыгни – и сможешь плыть в нем, как в море. Да и море не отставало: отражая небесную синь, стелилось до самого горизонта, гладкое и приветливое и совершенно прозрачное на отмели, у берега, где сновали, трепеща плавниками, невесомые рыбки.
Солнце клонилось к закату, разливало золото по пляжу. То и дело налетал ветерок, ерошил волосы, целовал нагретую солнцем щеку. Поодаль темнели заросли: лениво колыхались разлапистые листья, гнулись под тяжестью плодов ветки. Гулко кричала незнакомая птица. Вдалеке над деревьями громоздилась коричневая макушка горы.
Словом, если попытаться вообразить идеальный вечер в идеальном месте, трудно придумать что-то прекрасней.
– Вот он, значит, какой, – сказал Джон. – Наш остров.
Джил, морщась и потирая бедро, подошла к воде. Села на корточки, протянула руку. Прибой лизнул ее ладонь и откатился, оставив на песке крошечного серого краба, который тут же заковылял прочь.
– А это не Разрыв? – спросила она, обернувшись к Джону и щурясь от солнца. – Вдруг мы того… Это точно не Разрыв, а?
– Шутишь, что ли? – сказал Репейник.
Джил дернула уголком рта, растерянно сморгнула. И вдруг расхохоталась, прикрывая рот грязным рукавом. Откинулась, не удержала равновесия и шлепнулась на задницу, продолжая смеяться, глядя на Джона. Он покачал головой, улыбнулся и вдруг, сам не ожидая, тоже прыснул со смеху, подавился, закашлялся, но, не в силах остановиться, захохотал в голос и, упершись в колени, переводя время от времени дух, продолжал смеяться как сумасшедший.
Этот смех смывал в душе что-то застарелое, паршивое, грязное. Так плач может смыть скорбь. Только смех был лучше, потому что… Ну, потому что смех всегда лучше плача.
– Джонни, ущипни меня, что ли, – попросила Джил, отсмеявшись. – Где мы? Что это, на хрен, за место?
– Надо тут осмотреться, – сказал Джон. – Может, поймем, куда нас занесло.
Решили идти вдоль берега. Джил скинула сапоги и брела по щиколотку в воде. Джон топал по песку, поглядывая в сторону зарослей, и прикидывал, стоит ли ждать опасности. Заросли, однако, выглядели не просто безопасными – они выглядели дружелюбными.
Время от времени Репейник выпускал на разведку десяток парцел, но те возвращались ни с чем.
После выстрелов и криков в темноте, после всех событий прошедшего дня здешний покой казался сном, мороком. Если бы Джон не знал, каково бывает, когда умираешь, он бы решил, что попал вместе с Джил на тот свет. В ушах все еще звучали ее слова: «Вдруг мы того…» Но они были совершенно определенно живы – особенно не давали забыть об этом ссадины, оставленные на ладонях веревкой, ушибленный затылок и песок, норовивший набиться в сапоги.
Между тем они шли и шли, а солнце все никак не садилось. Пробравшись сквозь кусты, Джон и Джил одолели пологий склон и вскоре очутились на вершине, плоской, поросшей красноватой травой с диковинными мясистыми стеблями. Отсюда просматривался весь остров – да, это был именно остров, окаймленный белыми пляжами, укрытый курчавыми древесными кронами, с изрезанной, как лист чертополоха, береговой линией. Маленький, не больше пяти лидов в поперечнике, клочок земли посреди бесконечной морской синевы.
Их собственный остров.
– Ты смотри, – сказала Джил, разглядывая из-под руки горизонт. – Ни облачка. Завтра погода хорошая будет.
Джон крепко зажмурился. Открыл глаза. Ничего не изменилось: все так же светило вечернее солнце, так же синело небо и плескались внизу волны.
– Жрать охота, – сказал он первое, что пришло на ум. – Жаль, мешок на крыше остался. И патроны в нем.
– Хочешь, рыбу поймаю?
– Давай!
Они вернулись на пляж: спускаться было легче, земля, бегущая под уклон, весело поддавала в пятки. Джил быстро разделась, побросав на песке одежду, и скрылась под водой. Она вела себя как ни в чем не бывало, будто бы каждую неделю попадала в смертельную передрягу и спасалась из нее, оказавшись в диковинном неведомом месте. «А ведь так и надо, пожалуй, – подумал Джон, глядя ей вслед. – Можно задумываться о жизни, удивляться жизни, впадать от нее в сосредоточенное оцепенение… Но лучше сделать что-то полезное. Например, поймать рыбу. И разжечь костер».
Вздохнув, Репейник покачал головой и принялся собирать выбеленный солнцем плавник, валявшийся вдоль кромки прибоя. Затем он разжег костер – как и собирался.
Солнце никак не желало заходить, и это было немного странно, но хорошо. Как и все остальное здесь. По счастью, портсигар не вывалился из кармана; Джон, благоговейно прикурив от уголька, выпустил дым, отозвавшийся на вкус летней травой и нагретым деревом. После недолгих колебаний он скинул ботинки и уселся подле костра, щурясь на бледные угли.
Теперь можно было задуматься, удивиться и впасть в оцепенение. Но ничего этого не хотелось.