Дом на берегу, чаячьи гнезда на скалах, штормовой ветер, мохнатый пастушеский пес Лэрри, соседская девочка в кружевном капоре, запах шиповника от живой ограды, школа, учитель в испачканном мелом сюртуке, отцовский гнев, запертый душный чулан, тяжелая корь, карманный ножик, который потерял в лесу. Ганнвар, домики из красного кирпича, попойка с Сайменом и Мидди, бордель «Коготки» с пыльным красным ковром, объявление о скачках, свист констебля, дружеский смех, списки на отчисление, багровая лысина декана, пустая койка в общежитии. Конторский шум, дешевый обед на прогорклом масле, разговор с родителями, веснушчатые груди Бет, солнечный день на ипподроме, крики толпы, пачка форинов, которую видишь в последний раз, письмо, залитое воском от свечи, заброшенный дом на окраине, расписная ширма, набитый людьми омнибус…
Покой. Радость. Нежность. Страх. Влюбленность. Разочарование. Надежда. Вожделение. Боль. Отчаяние. Безмятежность. Отвращение. Тоска. Одиночество. Стыд. Гнев.
Он взобрался на холм. Черные точки, вертевшиеся подле О’Беннета, сбились в рой, вернулись к Джону и запорхали вокруг сыщика, облетая кругами, то и дело меняя направление, ныряя и поднимаясь в воздухе – и за каждой тянулась коротким хвостом темнота. Джон вытянул руку. Одна из точек скользнула на ладонь, замерцала, словно черная звезда, окутала пальцы призрачным дымом. Репейник с полминуты глядел на нее. Затем, послушная его желанию, точка взлетела вновь и присоединилась к остальному рою.
– Вставай, и пошли, – сказал Джон О’Беннету. Тот с тупым безразличием смотрел себе под ноги, но при звуке чужого голоса встрепенулся, заворочал рыжей головой.
– Джон? – спросил он неуверенно, глядя в сторону Репейника. – Это вы? Где вы? И где…
– Руку давай, – перебил Джон. – Потом расскажу.
О’Беннет слепо протянул руку перед собой. Вздрогнул, когда Джон обхватил его ладонь. Черные горошины замелькали в воздухе, образуя вокруг них подобие кокона. Джон помог гэлтаху встать.
– На счет «три» возвращаемся, – сказал Джон. – Раз.
– Куда возвращаемся? – вяло спросил О’Беннет. Точек стало больше, они летали все быстрей, сливаясь в линии.
– Два, – сказал Джон. О’Беннет вдруг широко распахнул глаза и стал оглядываться.
– О боги! – сказал он. – О боги, что…
– Три, – сказал Джон.
Чернота встала вокруг них сплошной стеной. Будто они очутились в сердце вихря, который закрыл их от палящего солнца, выгоревшего неба, бесконечной цепи барханов. Закрыл от всего Разрыва. О’Беннет вскрикнул, дернулся, но Джон был готов и держал крепко.
Вихрь дрогнул, слепяще черные стены сдвинулись, накрыли с головой. На миг Джон ощутил тысячи касаний, лицо обдало ветром, и на угольном фоне проступили дивные сложные узоры. Мир вздохнул, сжался, вновь расширился.
И вернул их на место.
Тьма рассеялась. Джон обнаружил, что стоит посреди комнаты, чуть в стороне от Джил и Морли, не там, где был, когда ушел в Разрыв. О’Беннет, напротив, оказался на прежнем месте – лежащим, как и раньше. Впрочем, он тут же всхрапнул, как больная лошадь, и с трудом, опираясь на дрожащие руки, сел на полу. Застонал, взявшись за грудь.
– Джонни, – хрипло выговорила Джил. – Вернулся…
Она шагнула к нему, но замерла на полпути, широко раскрыв глаза. Зрачки слабо блеснули. Аура на глазах выцветала, из фиолетовой превращаясь в багровую.
– Что это? – тихо спросила Джил. Джон, проследив за ее взглядом, посмотрел на свои руки. Они светились белым неярким светом. Собственно, этот свет излучало все тело: сквозь ткань рубашки пробивались тонкие молочные лучики.
– Это я, – сказал Джон. – Наверное.
Джил медленно приблизилась. Из-за плеча Джона вылетела черная точка и закружилась вокруг плеч. Тут же к ней присоединилась другая, третья, еще с десяток. Джил слабо ахнула.
– А это… – начала она. Не закончив, протянула руку. Одна из точек, сделав кульбит, свернула к Джил, заплясала над ладонью.
– Это, видимо, тоже я, – признал Джон.
За спиной надрывно закашлял О’Беннет. Джон обернулся. Гэлтах, окутанный голубым светом, мотал головой, кривился, осторожно потирая грудину. Рядом на коленях стоял Морли. Он глядел на Джона, слегка покачиваясь. Огромные руки теребили расшитую ткань мантии, над лысиной разливалось оранжевое свечение. Джон хотел спросить О’Беннета, все ли в порядке, но стоило об этом подумать, как точки сорвались с орбит, темной нитью заструились в воздухе и окутали О’Беннета с ног до головы.
Тот лишь вяло поднял руку, закрывая лицо. Частицы окутали его, и вдруг черный цвет посветлел, сменился голубым – того же оттенка, что и аура гэлтаха. Джон узнал, что О’Беннет избит и измотан, что его мучает одышка и жажда, что он боится этих странных людей с их странными чудесами. Но он был жив и больше не видел прошлого. И, хотя О’Беннет чувствовал себя очень несчастным, в то же время он был очень счастлив. Джон не удивился такому сочетанию. Он и сам жил так когда-то.
Морли, по-прежнему раскачиваясь, снова зашептал под нос литанию, и рой точек обвил его небесного цвета спиралью. Впрочем, частицы тут же поменяли цвет на оранжевый, а Джон едва не задохнулся от жаркой волны преклонения, надежды и восторга. Такие чувства мог бы испытывать пес, который встретил хозяина после долгих лет разлуки.
Морли запрокинул голову, подставляясь огненным точкам, и Джон за несколько бесконечно долгих секунд просмотрел всю его жизнь. Многодетная городская семья, трудяга-отец, отдавший жизнь тяжкой доле забойщика. Знакомство с шайкой воришек, которые промышляли волшебной мелочью. Первый добытый артефакт, затейливая хрупкая штучка, позволявшая недолго дышать под водой – любовь на всю жизнь. Облавы констеблей. Поиск таких же, как он, сумасшедших исследователей. Снова облавы. Вылазки в монастыри. Мечта о Предвестнике. Роковая экспедиция, вспышки в темноте, дикая, на живую выдирающая нервы боль. И все, что было потом…
«Спокойно, – подумал Джон. – Надо все-таки оставаться человеком». Он обернулся, встретив взгляд Джил. Она стояла в шаге от него, светясь красным, не решаясь подойти. Джон успел подумать: «Надо нам поговорить, когда они уйдут».
В тот же момент оранжевый рой точек охватил русалку, закружился, заалел. Джил вздрогнула, заморгала, подняла руки ладонями наружу – безотчетным растерянным жестом.
И Джон впервые оказался в ее мыслях.
Разум Джил был устроен не так, как у О’Беннета или Морли. Репейник словно нырнул в глубокий водоем, полный очень чистой и очень холодной воды. И вся эта вода была для него, для Джона. Где-то на самой глубине, в зеленоватом мраке, лежали воспоминания о детстве, о кривых яблонях, нагретых вечерним солнцем, о материнских коленях и об отце, который вырезал для нее куклу из щепки. Там был день, когда ее бросили в омут, и день, когда, послушная воле старого тарга, она начала охотиться на людей. День, когда увидела паровой мобиль, и день, когда ее схватили па-лотрашти. День, когда решила, что им с Джоном не быть вместе, и ушла из его старой маленькой квартиры. День, когда в слезах кричала на Прогму, чтобы тот вытащил Джона из Разрыва.
Там, в глубине, было много всего, и все это она старалась не вспоминать. Она жила сегодняшним днем. Жила Джоном. И сейчас Джил понимала, что вот-вот его потеряет, потому что видела, как Джон меняется. Она не боялась его новых способностей и облика, но видела, что он становится все сильней. И что ему больше не нужна ее помощь.
А может быть, скоро станет не нужна и любовь.
Точки отпрянули от Джил и исчезли – все, кроме трех, которые вернулись к Джону и медленно принялись летать кругом. Они снова были черней ночи.
– Ох, – простонал О’Беннет. – Воды… Боги, как худо-то…
Джил помотала головой, провела ладонями по бокам и быстро вышла. На кухне послышался звон и скрип открываемого крана. Зашипела вода. Репейник вздохнул.
– Господа, – проговорил он, – сеанс, полагаю, окончен. Мы с коллегой хотели бы отдохнуть и привести тут все в порядок. Морли, ты ведь сможешь позаботиться о нашем друге?
– Как скажешь, Джон, – пророкотал бармен. Он придавил поясницу костяшками кулаков, болезненным рывком поднялся на ноги и помог встать О’Беннету. Тот сморщился, сипло закряхтел, но тут рядом возникла Джил с кувшином воды. О’Беннет схватил кувшин, поднес ко рту и стал шумно пить, иногда прерываясь, чтобы перевести дух.
Джил, обняв себя руками, безучастно глядела в сторону.
Джон прочистил горло.
– Трой, – позвал он.
О’Беннет оторвался от кувшина. Лицо его было перепачкано песком, подбородок мелко подрагивал, но глаза смотрели ясно.
– Простите нас, – сказал Джон. – Всех.
Гэлтах кивнул.
– Спасибо, что вытащили, – сказал он и кашлянул. – Я вам завтра это… Чек выпишу и пришлю.
– Рад, что сумел помочь, – сказал Джон.
О’Беннет еще раз кивнул и опять приложился к кувшину. Допив, отдал посуду Джил.
– Я пойду, – сказал он и икнул.
– Морли вас проводит, – сказал Джон.
– Сейчас, – пропыхтел гигант, стаскивая с себя мантию. – Минуту…
Он запутался в рукавах, едва не сшиб локтем газовый рожок на стене, но все-таки справился и, встряхнув мантию, сложил вчетверо. Джил присела и принялась собирать рассыпавшиеся карты. Лицо ее закрывали волосы. О’Беннет, хватаясь за стену, побрел в прихожую. На обоях после него оставались грязные разводы.
Морли подобрал Предвестник, аккуратно завернул в мантию. Спрятал на дно сумки. Джил сунула ему карты и ушла на кухню.
– Давай помогу кровать обратно перенести? – предложил Морли. Джон пожал плечами.
– Почему бы нет?
Сбивчиво шаркая, они внесли кровать в спальню и поставили на пыльный прямоугольник, обозначавший ее обычное место. Морли крякнул, растирая поясницу. Он почему-то медлил, не торопился уходить.
– Ну? – сказал Джон. – Чего хотел-то?
Морли, неловко переступив ножищами, подобрался к нему и наставил палец на черную точку, витавшую в воздухе.
– Я читал про такое, – сказал он. – Монахи писали в одной книге. Это называется парцела.