Главная фабульная линия связана как раз с политическими играми. Некие посредники, действующие от лица могущественного и таинственного олигарха по кличке Аятолла, пытаются использовать Вадима, мастера предсказаний, не по «профилю»: от него в ультимативной форме требуют повлиять на будущее, добиться избрания на пост мэра нужного Аятолле (и многим другим) кандидата.
Кого представляет Аятолла, чем хорош его кандидат Профессор, чем и кому опасен его оппонент Генерал – это в контексте романа не играет большой роли. Важно другое: после того, как Вадим невероятным усилием воли обеспечивает заказанный ему результат, Профессор-победитель гибнет по воле Гриши-Ядозуба, тоже «сверхчеловека» из команды Агре. А вот что двигало этой волей – каприз мизантропа или некая высшая, неподвластная человеку закономерность, – остается загадкой. Существенен авторский вывод – о тщете целенаправленных человеческих усилий, о бессилии знания, даже чуда перед лицом непроницаемой жизненной стихии.
А на другом уровне смыслов – бег Агре наперегонки со временем и с энтропией тоже оборачивается бегом на месте: Человек Воспитанный, которого он не то ищет, не то конструирует, не нужен – природе, эволюции, роду людскому.
Да и сама фигура Агре предстает в романе в очень странном свете. Он человек – но явно отмечен печатью сверхъестественности, иномирия, как и его жутковатый партнер-оппонент, которого в романе именуют порой Ангелом Смерти. Тень мистики, серный запах висят над текстом.
Смысловой его посыл сводится к печальной констатации: «Что-то загадочное и даже сакральное должно произойти с этим миром, чтобы Человек Воспитанный стал этому миру нужен».
И кто скажет, что пессимистическая эта мудрость не стала результатом разочаровывающего опыта 90-х? Или, по крайней мере, не укрепилась в сознании Б. Стругацкого на основе этого опыта?
В романе Л. Юзефовича «Журавли и карлики» (изображающем события 90-х с дистанции лет в 10–15) приметы эпохи даются прицельно, почти протокольно, без гиперболизма и гротескового сдвига, присутствующих у Пелевина и Носова. Автор, подобно Мелихову, фиксирует житейские и социальные данности, определяющие сознание и поведение человека, помещающие его в прокрустово ложе безысходности. Фиксация эта сопровождается лаконичными и ядовитыми авторскими «примечаниями», задающими связь между бытом и состоянием умов: «В дыму от сгоревших на сберкнижках вкладов исчезли искатели золота КПСС. Сами собой утихли споры на тему, появится ли в продаже сахарный песок, если вынести тело Ленина из мавзолея. Курс доллара сделался важнее вопроса о том, сколько евреев служило в ЧК и ГПУ и как правильно их считать…»
Снова в фокусе судьба интеллигента-гуманитария, утратившего всякую почву под ногами, вынужденного суетиться, унижаться, приспосабливаться. Инженер-геолог Жохов пытается в неразберихе эпохи отхватить свой кусочек счастья – сбыть нужным людям слиток дорогостоящего редкоземельного металла. Искусно сочиненный авантюрный сюжет ведет его от неудачи к неудаче, вожделенная сумма сделки в долларах неуклонно тает – символ тщеты человеческих усилий вообще и миражности проектов «индивидуального спасения» в частности.
В романе присутствуют и эпизоды противостояния президента и парламента в 1993 году, запечатленного в острых, остраняющих ракурсах. Людские скопления, баррикады вокруг Белого дома и Кремля. Стихия слепой обиды за несбывшиеся надежды, невнятица плакатных лозунгов. Потоки демагогии с обеих сторон. Запах крови, которая обязательно должна пролиться.
При этом автор строит повествование как систему зеркал, в которых взаимно отражаются времена, пространства и персонажи. Главный герой не только плутует, прибавляя к своей биографии вымышленные детали, но и «клонируется», перевоплощается в другие образы: предприимчивого монгола нулевых; авантюриста XVII века, с легкостью меняющего маски, конфессии и подданства; чудесным образом выжившего наследника российского престола Алексея. Череда двойников, самозванцев, авантюристов кружится в сознании протагониста, писателя и историка Шубина… Российская история разных эпох, со всеми ее нелепостями и жестокостями, сводится в романе к некоему инварианту, рассматривается в перспективе абсурдного мифа (почерпнутого из «Илиады») о длящейся извечно войне журавлей и карликов, бессмысленной и беспощадной…
Вполне естественно, что авторы, запечатлевающие, непосредственно или с некоторой временной дистанции, действительность 90-х, обращаются к одним и тем же центральным событиям и явлениям – маркерам времени: бешенству отпущенных цен и причудам ваучерной приватизации, осаде и штурму Белого дома (тут можно упомянуть еще «Испуг» Маканина), чеченской войне, взрывам домов в Москве в конце десятилетия.
Неудивительно и то, что при изображении этого бурного периода писатели самых разных направлений тяготеют к размашистым мифологемам. Похоже, что опыт десятилетия высвечивал нечто очень важное в судьбах страны, что не покрывалось линейной логикой исторических схем, добросовестной эмпирикой социоэкономических расчетов, политтехнологическими сценариями, аналогиями с зарубежьем. Под тонким слоем видимой и умопостигаемой реальности перекатывались валуны невнятных причин и связей, сдвигались тектонические слои, проступали бугры архетипических закономерностей.
Заметим, что у авторов, условно говоря, либерального склада преобладают интонации экклезиастовой скептической мудрости: все, мол, возвращается на круги своя. Романы Юзефовича и С. Витицкого здесь не единственные примеры. Д. Быков в «ЖД» (изображающем, конечно, не реальность 90-х, а ее гипертрофированную выжимку, смещенную в будущее, – но это, как мы уже видели, прием типический) расцвечивает российскую историю и современность целой россыпью мифологем разной степени оригинальности. Тут и вековечное противостояние «варягов» и «хазар» в борьбе за душу и территорию России (чем не журавли и карлики?), и заповедная, сакрально-лубочная праоснова народной жизни, и чудесный флогестон – даровой источник энергии, которым обделена одна лишь Россия. Но центральный символ романа – вечный путь, дорога, свивающаяся в кольцо, в круг. По этой-то дороге, иногда железной, и движутся персонажи романа в своих безнадежных попытках обрести смысл и цель существования.
Совсем иная, раскаленная мифопоэтика господствует в романе А. Проханова «Господин Гексоген». Проханов, пассионарный плакальщик по империи, точнее, по ее платоновской идее, не склонен лишь в очередной раз констатировать тотальную бессмысленность российской постперестроечной реальности. Он видит в событиях десятилетия явственные тенденции метафизического порядка, которые воплощаются благодаря целенаправленной активности индивидов, элит, групп влияния.
Писатель представляет 90-е годы как период судьбоносный, пусть и в зловещем смысле слова, для России, как время битвы сил добра и сил зла – с неопределенным исходом. Сознанию протагониста, кадрового разведчика и российского патриота, предстают апокалиптические образы: «Огромный жилистый червь прогрыз Вселенную, как переспелое яблоко… Продырявленное мироздание сгнивало, поедаемое жилистой гусеницей. Вокруг гибнущего, готового отломиться и упасть яблока летали духи света и тьмы».
Проханов рассматривает политическую историю десятилетия сквозь сильную конспирологическую призму: заговор против заговора, тайная активность «Ордена рыцарей КГБ» против замыслов олигархов, «семьи», «семибанкирщины», злонамеренных и бездарных авантюристов. Но «орден» и сам есть оружие в руках вездесущей сети глобалистов, вознамерившихся установить новый мировой порядок, стирающий национальные и конфессиональные различия. Против него, как выясняется, действует «Орден рыцарей ГРУ», отстаивающий самобытность и мессианское предназначение России. Энергия авторского воображения выводит это противостояние на все более высокие символические уровни.
Публицистический накал и избыточный риторический пафос часто идут в ущерб художественному качеству этого эпатажного текста, зато не позволяют заподозрить автора в склонности к отвлеченной, созерцательной «игре в бисер».
Характерно, что образ Преемника, призванного сменить одряхлевшего Президента, в итоге трактуется автором как сугубо виртуальный. Финал, в котором Преемник, оказавшийся за штурвалом «Самолета “Россия”», растворяется без следа, сообщает «мессиджу» Проханова неожиданную многозначность. И одновременно это странным образом перекликается с пелевинским подходом, помещающим политическую действительность под знак заведомой ирреальности, с размышлениями Б. Стругацкого о неисповедимости путей истории, о пропасти, разделяющей замыслы и результаты.
«Господин Гексоген» можно отнести к произведениям, подводящим итоги десятилетия. Так, похоже, видел свою задачу сам Проханов. Есть, однако, и другие тексты, которые, пусть и не столь декларативно, приглашают читателя к обобщенному осмыслению и оценке этого исторического отрезка.
В. Маканин в повести «Удавшийся рассказ о любви» касается литературы и творчества, отношений мужчины и женщины, жизни по ту и другую сторону «великого перелома». И все – в тональности ядовитого, под сурдинку, поношения. Герой – Тартасов, в молодое свое советское время писатель с именем и талантом. Героиня – Лариса Игоревна, в прошлом сотрудница цензурного управления, курировавшая Тартасова, и по совместительству его возлюбленная. Нынче, на рубеже веков, в новой действительности, он подрабатывает ведущим захудалой телевизионной программы, постоянно балансируя на грани увольнения. Она – управляющая солидным, со строгими правилами борделем.
Сопоставляя – как без этого – советский период и эпоху либерально-рыночных ценностей, Маканин презрительно констатирует: одно другого стоит! Тогда Тартасов был вынужден идти на всяческие уловки и компромиссы, чтобы не рассердить Софью Власьевну и при этом хоть как-то сохранить «творческое лицо». Теперь он, утратив литературное дарование и кураж, способен только повторять с телеэкрана заветную мантру: литература умирает! Лариса Игоревна в молодости слегка подсуживала возлюбленному и надувала советскую власть – ходила, так сказать, «налево». Нынче она, сохранив тень чувства к Тартасову, спасает его раз за разом от полного крушения, отдаваясь для этого влиятельному боссу от культуры Вьюжину – в прошлой жизни видному чиновнику Главлита.