— Ну что, разве я вам не говорил?
Теперь студенты пришли пожаловаться доктору Патарреке на требования доны Луз и просили его проверить, достойно ли кулинарное искусство хозяйки пансиона такой высокой платы.
— Попробуйте суп, доктор Патаррека, а затем исследуйте мочу.
Доктор Патаррека сиял от гордости, что ему доверили столь щекотливое дело. И, держа перед собой ночной горшок, напевая игривую песенку, он стал спускаться по лестнице, приготовясь любым способом преодолеть сопротивление матери, не выпускавшей его из дома.
— Сейчас иду, ребята!
Но, очутившись на улице, он попятился. Неожиданно, словно события в пансионе совпали с волнениями студентов, улицу запрудила густая толпа антитрадиционалистов. Сидевшие за обеденным столом у доны Луз бросились к окнам. Только Зе Мария и Жулио остались на своих местах.
— Эй, ребята, к нам пожаловали в гости сосунки!
— Захотели, чтобы их отхлестали розгами по задницам!
Группа протестующих, казалось, не была еще окончательно уверена в той силе, что объединила и привела их сюда. Поэтому некоторые из них считали необходимостью подбадривать себя выкриками. Но, отражаясь от нерешительного большинства, эти выкрики разбивались о равнодушие, точно прибой у берега. Почти все участники манифестации были очень молоды, и для них эта дерзкая вылазка еще отдавала школьным озорством, не имеющим никаких последствий. Однако теперь они были встревожены всевозрастающим чувством ответственности.
— Да у вас на губах молоко не обсохло, детского рожка вам не хватает! — сострил один из студентов, высунувшись из окна.
Насмешка так ожесточила руководителей противников традиций, что с этого момента они почувствовали себя способными на любые крайности, неизбежные в такой ситуации.
— Мне сдается, что главари отсиживаются у нас в доме, — подхватил другой.
— Приготовьте им сухие пеленки!
— Главари? Что-то я их не вижу… Может, они закутались в плащи? — съязвил Людоед.
— Наверное, и вожди найдутся, если вы, дураки, так этого желаете! — крикнул Жулио, окончательно рассвирепев. И он выбежал на улицу, чтобы присоединиться к манифестантам.
— Там мы с тобой поквитаемся! — напутствовал его Людоед.
Лицо у Абилио исказилось от волнения. Внезапно решившись, он выскочил вслед за Жулио.
— Беги за своим хозяином, подлиза!
Зе Марии показалось невероятным, что Жулио задумал примкнуть к этим молокососам. Что он с ними заодно. Ведь они жаждали уличных беспорядков, а возможно, и драки. Нет, ничто в протесте лицеистов не вызывало его сочувствия. Зеленая молодежь. Жизнь еще не закалила ее. Родители старались сделать их юность безмятежной и обеспеченной, у них были деньги, самоуверенность, богатые перспективы. У них был сытый желудок. Да, сытый желудок. Теперь, когда Зе Мария остался в столовой один, запах еды вызвал у него мучительный аппетит. Он чувствовал себя единственным претендентом на великолепную добычу, до сих пор казавшуюся недоступной. И он был голоден. Очень голоден. И хотя ему было неприятно пользоваться едой, принадлежащей сеньору Лусио, родителям Дины, он не мог больше удерживаться и опустошил несколько тарелок супа, оставшегося после тех, кто вскочил из-за стола.
Когда демонстранты заметили, что им удалось завоевать сочувствие старших, храбрость их удвоилась.
— Обреем их!.. Обреем всех до единого!
Один из манифестантов улыбнулся прохожим приветливой и в то же время свирепой улыбкой. Но вдруг кто-то вылил на него из окна ночной горшок. Это был доктор Патаррека; подстрекаемый криками: «Покажите им патологию, доктор!» — он счел своим долгом сохранить верность дружбе. Угольщица заперла дверь на засов в ту самую минуту, когда «мятежники» уже ломились к ней в дом, но ей не удалось помешать им забросать окна камнями.
Теперь студенты были готовы на все. Раздались голоса, призывающие отправиться туда, где бы они могли найти защитников старых обычаев и традиций. Назвали чье-то имя. И тут кто-то вспомнил, что совсем недавно видел этого парня у дома возлюбленной, недалеко от Ботанического сада.
Поток черных плащей скатился по склону, но когда толпа поравнялась с Ботаническим садом, она уже наполовину поредела, ее выкрики и угрозы замирали среди пустынных улиц.
Студента уже предупредили об опасности, и, хотя бледность его лица выдавала волнение, он продолжал стоять спиной к нападающим у окна девушки, не обращая внимания на крики беснующейся толпы. Никто из лицеистов не осмеливался отделиться от группы, спокойствие студента, пусть даже наигранное, внушало им Уважение.
Они ожидали чего угодно, только не этого презрения к их воплям. Вдруг один из парней, набравшись смелости, вышел из толпы.
— Эй, трусишка, перестань разыгрывать из себя храбреца только потому, что ты прячешься за юбку!
Испуганная девушка позвала на помощь родных, а ее друг, подпустив парня поближе, наставил на него пистолет. Толпа, не ожидавшая ничего подобного, всколыхнулась, точно волна пробежала по середине реки, и это волнение смешало ряды лицеистов, а недавний смельчак растерянно оглядывался назад, тщетно ища поддержки. Студент продолжал целиться в него из пистолета и, уверенный, что укротил врага, засмеялся. От такого оскорбления кровь закипела в жилах предводителя отряда, и он в истерическом порыве разорвал на груди рубашку, подставив под выстрелы обнаженную грудь.
— Целься сюда, трус! Стреляй, не бойся, ведь вся твоя сила в пулях!
Пистолет дрогнул в руках студента. Они несколько мгновений молча смотрели друг на друга, и мгновения эти показались взволнованным зрителям бесконечными. Наконец студент медленно спрятал оружие в карман.
Теперь, когда, казалось, конфликт был устранен, все в глубине души желали, чтобы тягостная сцена поскорей окончилась. Поэтому они шумно поддержали предложение товарища, выкрикнувшего: «Пошли в Академическую ассоциацию, выкурим их из норы!» Но прежнего энтузиазма уже не было. Лихорадочное возбуждение, приведшее их сюда, иссякло.
— Вперед, на взятие «Бастилии»!
Когда они вновь направились к университетскому кварталу, в переулках их подстерегали, точно засада, небольшие группы студентов, закутанных в плащи. Фланировавших по улицам отрядов полиции стало вдвое больше, хотя полицейские пока не вмешивались, делая вид, что не замечают ни волнения, ни вызвавших его тайных причин.
У дверей Академической ассоциации, прислонясь к косяку и покуривая сигарету, их поджидал Людоед. Когда студенты приблизились, он бросил одному из них окурок под ноги. Снова группа заколебалась. В этот момент Жулио, сам не понимая как, очутился во главе «мятежников». Его мало кто знал, но все сразу почувствовали атмосферу политических разногласий и личных конфликтов, которые, вероятно, давно подготовляли события этого дня. Жулио и Людоед медленно сходились, с видом гладиаторов, оценивающих противника, и собравшиеся инстинктивно почувствовали, что не должны вмешиваться. Никто не подзадоривал соперников и не бросал насмешливых реплик. Внезапно они бросились друг на друга и, сцепившись, покатились по земле.
Тогда студенты в плащах, загораживавшие проход на соседние улицы, с угрожающим видом окружили лицеистов и первыми напали на тех, кто стоял к ним поближе.
Началась драка. И когда со всех сторон набежали полицейские, никто в суматохе уже не мог разобрать, откуда сыплются удары. Лицеисты нападали и оборонялись с упоением, часами накапливавшееся напряжение наконец получило разрядку, и еще потому, что надо было взять реванш за сковывающие их до сих пор нерешительность и страх.
Жулио и Людоед затерялись в этом скоплении неистовствующих людей.
Несколько десятков студентов было арестовано. Прилегающая к тюрьме улица заполнилась любопытными, которые старались заглянуть внутрь, в камеры, откуда доносился немыслимый галдеж, вопли, песни и крики протеста. Когда две девушки подошли к зарешеченному окну, студент, сидящий в камере, галантно им предложил:
— Голубушки, входите через главную дверь и помогите в нашей охоте.
— В какой охоте?
— В ужасной охоте, мои ласточки. Мы обнаружили в постелях животных, известных под названием клопов.
Многих студентов будут, конечно, разыскивать и на следующий день, под предлогом, что вчерашние беспорядки были спровоцированы политическими противниками, но найти этих студентов окажется нелегко, а их семьи употребят все свое влияние, чтобы, не теряя времени, воздействовать на полицию, у которой всегда наготове был многозначительный угрожающий ответ: «Все зависит от того, согласится ли ваш сын с нами сотрудничать. Хотя не будем скрывать, что случай серьезный».
Темнело раньше обычного. Под суровым полуденным солнцем поблекли раскаленные от жары облака, а в конце дня со свинцово-серого неба упали крупные, тяжелые капли дождя, что и ускорило наступление сумерек.
Разрозненные группы манифестантов, которые все никак не могли успокоиться, бегали по пивным ночных кварталов, но повсюду встречали недоверчивый и настороженный прием. Город хотел спать. Кое-кто заходил выпить стаканчик в бар Академической ассоциации, где обстановка также была сонной и гнетущей, хотя даже в этой вялости все еще ощущалась необычная воинственность. Какой-то студент лениво играл в бильярд, то и дело прерывая игру, чтобы зевнуть. Единственная лампа рассеивала тусклый свет по залу, где другие студенты, лежа на диванах, рассеянно слушали товарища, принимавшего участие в потасовке. Дождь медленными струйками бесшумно стекал по оконным стеклам, огибая жирные пятна, которые давно уже пора было отмыть.
Бармен за стойкой читал анекдоты из юмористического журнала и время от времени фыркал от удовольствия. Старый швейцар дремал, уронив голову на руки.
Вечер подходил к концу, тягостный и томительный. Каждый надеялся, что кто-то другой преодолеет оцепенение и, подавая всем пример, отправится домой. Вдруг стеклянная дверь с грохотом распахнулась, и струя холодного воздуха возвестила о появлении нового студента, который вел за руку незнакомого человека — рабочего. С мокрых волос студента струйками стекала вода, и он ловил ее языком. Худощавое лицо его спутника казалось в тусклом свете лампы совсем смуглым: он словно был удивлен, очутившись здесь, в недоступном для людей его социального положения месте, и поспешно стащил с головы фуражку.