Зе Мария остановился в дверях: пусть Эдуарда сама увидит, с чем ей предстоит сталкиваться изо дня в день, однако встал так, чтобы видеть в зеркале, как она на все реагирует. Но Эдуарда осмотрела запущенную и грязную комнату с радостным чувством, точно делала открытие, с нетерпением человека, стремящегося поскорее окунуться в ту жизнь, что прежде была ему недоступна. Она подпрыгнула на пружинном матрасе, открыла дверь на балкон, жадно глотнула свежего воздуха и, схватив Зе Марию за руку, втащила его в комнату.
— Видишь, что тебя ожидает, — вызывающе сказал он.
— Меня ожидает целая жизнь с тобой.
— Но ты притворяешься, будто не знаешь, что представляет собой эта жизнь.
Эдуарда решительно вздернула подбородок.
— Я все отлично знаю. Даже то, что ты из кожи вон лезешь, чтобы отравить приятные нам обоим минуты.
Он разжал руки, обвивавшие ее талию. Несколько недель он повторял один и тот же вопрос: «Ты хорошо подумала? Ты хорошо подумала?», намеренно разрушая ту легкость, с какой она приняла решение выйти за него замуж, причем приняла его так, словно с волей самого Зе Марии можно было не считаться. Да, в решительности Эдуарде не откажешь, но кто бы на ее месте не проявил мужества? Она очертя голову бросилась в авантюру, невзирая на слезы родителей, на угрозу скандала, прежде всего потому, что ей неожиданно представилась возможность разрушить планы семьи, а это ее особенно привлекало. И ведь ее ожидала новая жизнь, лихорадочная, непостоянная, что как раз соответствовало ее характеру. Эдуарде нечего было терять. Никто не помешает ей вернуться обратно. А вот что станет с ним?
Иногда Зе Марии хотелось верить в ее искренность. Бедная девушка, исстрадавшаяся по пониманию и солидарности, чуждым ее среде. Бедная, одинокая девушка, которая жила иллюзией и не желала с ней расставаться. И тогда так раздражавшие его энергия и самоуверенность Эдуарды казались вызванными ее отчаянием, казались тем оружием, к какому она прибегала, чтобы не падать духом в борьбе с сословными предрассудкам:: и его, Зе Марии, колебаниями. Он упорно пытался ее отговорить. Почему? Из трусости? Пытаясь предотвратить неудачу? Все было ужасающе мрачным и тревожащим. Вероятно, его пугало, что же произойдет потом, когда ослепление рассеется и на долю Эдуарды останется лишь разочарование. «Ты хорошо подумала?» И, донимая ее этим вопросом, чтобы он запечатлелся у нее в мозгу, во всем теле, точно татуировка, от которой после уже не избавиться, он забывал задать такой же вопрос себе.
Его увлекла неожиданная близость с ней, льстившая самолюбию, а нескрываемая враждебность, с какой встретили родители заявление Эдуарды о том, что они хотят пожениться, только подстегнула его, и тут он уже не мог устоять. Всякий раз, когда Луис Мануэл то с раздражением, то с насмешкой рассказывал ему об опереточных страстях, потрясающих семью, оскорбленную в лучших чувствах капризом девушки, Зе Мария испытывал смутный страх и в то же время бешеное желание подлить масла в огонь.
Между тем Эдуарда даже не подозревала или делала вид, что не подозревает, как отрицательно скажутся на их будущем комплексы Зе Марии. Она верила, что рано или поздно он станет сильным. У нее он научится оптимизму.
Эдуарда хотела, чтобы их свадьба была обставлена как можно проще. И когда никто еще не догадывался, что наступил этот день, Зе Мария неожиданно явился к Луису Мануэлу и сказал:
— Пошли со мной.
Пальцы его дрожали от волнения.
— Что случилось?
— Потом узнаешь!
Они зашли за Жулио и Марианой. Эдуарда уже поджидала их в отделении гражданской регистрации. Она была в том же платье, что и всегда, и эта простота в одежде, равнодушие, с каким она поднялась по лестнице и выслушала поздравления, хоть и банальные, но относящиеся к столь важному для нее событию, то, что она не придавала никакого значения обряду, с детства вызывавшему у Зе Марии восхищение, казались ему кощунством. Обижали его. Все воспоминания о прошлом были у него связаны с торжественными и неизменными вещами. Они запали в сердце, вошли в его плоть и кровь. Рассудок не в силах был отказаться от них вот так, сразу. И это называется его свадьба! И потому, что все было обесценено и любое проявление чувства казалось здесь неуместным, он чувствовал себя простым статистом. Даже если равнодушие Эдуарды было проявлением здоровой молодости, в ее вызове условностям было что-то уж слишком неестественное, рассчитанное на зрителя, и он инстинктивно все время это ощущал. Когда они вышли на улицу, Зе Мария с неприязнью выслушал шуточки друзей, единственных, кто присутствовал на свадебной церемонии, и в каждом прохожем ему виделся насмешливый свидетель жалкого спектакля, в котором он играл второстепенную роль. На какое-то мгновение у него возникло желание убежать, вновь обрести утраченную свободу. Рука Эдуарды, полная и влажная, надменно опиравшаяся на его руку, словно утверждая только что подкрепленное законом обладание, вызывала в нем неприязнь. Когда Жулио, благодушно настроенный, предложил отпраздновать это событие в ресторане, Зе Мария тотчас же отказался. Ему хотелось поскорее попасть домой, увидеть, сохранится ли в Эдуарде, после того как она столкнется с ожидающими ее житейскими трудностями, тот оптимизм, который она вселяла в других, против всех ожиданий она охотно поддержала его.
— Как вы могли решить, что в такой день мы с Зе способны думать о еде?
И они убежали, вскочив на ходу в трамвай, избавивший их от друзей.
Мариана махала им рукой, пока трамвай не скрылся за поворотом. Она чувствовала себя взволнованной, растревоженной и почему-то несчастной. Глаза ее были полны слез.
II
Друзья постепенно превратили комнату Зе Марии в место для собраний, словно с помощью этой дружбы, делавшейся день ото дня все более тесной, хотели сами стать участниками героического бунта, которым представлялся брак Эдуарды и Зе Марии в академической среде. «Я иду к Зе Марии», — объявляли они, и в голосе их звучали плохо замаскированные тщеславие и гордость. Пансион доны Луз, уже знаменитый тем, что здесь якобы вынашивались таинственные идеи, казался теперь еще более экзотическим и недоступным.
«Там живет Зе Мария. Его жена особа из высшего общества!» И все наперебой старались добиться его внимания.
Каждый из друзей внес свою лепту в убранство их жилья. Мариана потратила сбережения и купила ковер. Жулио принес безделушки и книги, а Луис Мануэл наводнил комнату кузины сладостями, пластинками, всевозможными безделушками, прежде вызывавшими зависть тех, кто посещал его дом. Так Луис Мануэл тоже перестал бывать в салоне доны Марты, потому что у Эдуарды никто ему не докучал, никто не оговаривал его аппетита или внезапной задумчивости. Захватив с собой проигрыватель, он садился в укромном уголке на пол и спокойно предавался размышлениям, как только ему хотелось побыть одному. Другие тоже наслаждались утонченно-богемной обстановкой, постоянно пребывая в приподнятом настроении, словно пользовались привилегиями обособленного племени, куда не смеет проникнуть ни один чужестранец. Они приходили к Зе Марии, чтобы почитать стихи, подготовить новые номера литературных журналов, воинственных, презирающих все авторитеты, чтобы в восхитительно интимной обстановке обсудить новости студенческой жизни, ведь вмешательство властей придавало ей возбуждающий привкус нелегальности. И не менее притягательным поводом была возможность застичь молодоженов врасплох.
Никто не хотел и думать, что жизнь когда-нибудь может их разлучить. Надо сохранить эту общность идей, привычек и убеждений, пронеся ее через все превратности будущего. Когда Луис Мануэл предложил после окончания университета поселиться вместе, в одном доме, оставаясь солидарными и свободными от буржуазных предрассудков, он выразил желание, о котором до сих пор каждый боялся заговорить, чтобы его не сочли фантазером; но раз уж о нем зашла речь, оно показалось им удивительно легко осуществимым. И они с наслаждением обдумывали свой план, заранее с удовольствием предвкушая маленькие каждодневные происшествия и трогательные проявления дружбы в предстоящей им совместной жизни. Жулио пытался обуздать то, что представлялось ему отголоском сентиментальности в их юношеском энтузиазме, и все же ему трудно было не поддаться искушению. Прелесть неизведанного, отвага и пылкая дружба захватили и его.
— Да, — подхватил он с обычной своей сдержанностью. — Надеюсь, нам удастся отыскать город, где каждый из нас найдет себе работу по душе.
— Вместе мы будем силой, — добавил Зе Мария.
Мариана постоянно твердила эти слова про себя.
По мере того как мечта обрастала конкретными деталями и подробностями и каждый дополнял ее новыми предложениями, она начинала воспринимать ее как свою мечту.
Свою собственную. Любой ценой надо защитить ее от непостоянства Зе Марии, от страсти к бродяжничеству Жулио, от вызывающей опасения легкомысленности Эдуарды, от эгоизма Луиса Мануэла. От всего. Это была ее мечта. Ночью, перед тем как уснуть, она думала о ней, словно вновь оживляла в памяти случившееся наяву.
— Нам не хватает еще одного компаньона. Вернее, компаньонки… — заметила Эдуарда.
Все почти с осуждением посмотрели на Луиса Мануэла, едва ли не обвиняя его в предательстве за то, что он не спешил с выбором той, что разделила бы с ним так радостно волновавшую их мечту.
— Совместная жизнь поставит перед нами ряд проблем. Думаю, ни одной женщине не понравится, если она, выйдя из комнаты полуодетой, встретит в коридоре чужого мужчину, который уставится на ее ноги… — словно извиняясь, добавил Луис Мануэл шутливым тоном.
— Противный обыватель! — бросил ему Жулио.
Эдуарда не скрывала, какое горделивое удовольствие вызывает в ней этот круг друзей. Она чувствовала себя центром целого мира. Мира, где можно смеяться, делать глупости, и никакие предрассудки не помешают. И все же никто из них не переступал границ. Ах, если бы ее родные видели, как она радуется и торжествует победу.