Сеабра стал для него просто невыносимым. Зе Марию раздражало и то, что Абилио с благоговением относится ко всему, что здесь говорилось. Все они довольствовались простым нагромождением проблем, заранее предопределяя их решение. Ни у кого не хватало мужества сомневаться. Он был изумлен, что такой умница, как Жулио, допускает в свое общество Сеабру, вероятно, потому, что тот смиренно благоговел перед ним. «Эти сильные личности нуждаются в почитателях. Без зрителей они остались бы наедине со своими слабостями». Сеабра сумел внушить всем окружающим, что он обладает дарованиями писателя и интеллектуала, которые никто не осмеливался взять под сомнение Престиж Сеабры относился к числу всеми признанных истин — в глубине души в них не верят, но разрушать эти истины опасно, потому что их уничтожение привело бы к гибели многих других предрассудков. Однажды Луис Мануэл обиделся на резкое замечание Зе Марии о добродетелях этого интеллигента.
— Да ты что?! Не забывай, что Сеабра даже французский язык знает!
Вечеринки у Зе Марии прекратились самым печальным образом, и все произошло из-за инцидента со второстепенным персонажем, виновником оказался студент с парализованными ногами; даже несмотря на увечье, он не утратил жизнерадостности и не сделался чересчур обидчивым. Белый муравей сумел защитить себя от уныния и несбыточных грез благодушной иронией. Уже много лет этот рано повзрослевший юноша мудро соразмерял желания с тем, что давала ему жизнь. Должно быть, это была трудная, драматическая победа, ежечасный бдительный самоконтроль, и, вероятней всего, не было ни единой отдушины, куда могли бы устремиться подавленные порывы, поэтому он умел ценить любую возможность, которой другие, более удачливые, пренебрегали. Жалкими были его удовольствия, но он наслаждался ими от всей души. Жестокой волей обстоятельств Белый муравей остался зрителем чужих эмоций, друзья посвящали его в свои тайны; он разумно и добродушно разрешал проблемы других, увлекаясь этой ролью.
У него развилась склонность подмечать смешное в каждом событии, и он умело ее использовал, если требовалось оградить кого-то или себя самого от соблазнов. Благодаря друзьям он, можно сказать, приобщался к тому, что было ему заказано, и такого опыта студенту хватало.
Возможно, из-за обостренной чувствительности он в любой момент легко мог вспылить, но товарищи инстинктивно умели это предотвращать. Все старались быть ему полезными, не подчеркивая этого, и вознаградить по возможности за искалеченную жизнь, когда он практически был заперт в четырех стенах. Поэтому в его комнате всегда находились товарищи, готовые поболтать, сыграть в карты или напиться с ним заодно, а то и податливая девушка, которую приводили провести часок-другой наедине с другом-инвалидом. Впрочем, девушки оказывались не очень шокированными такой жертвой.
Неудивительно поэтому, что Белый муравей, как его окрестили за любовь посплетничать, хотел бы растянуть на многие годы студенческую жизнь, постоянно находя среди сокурсников услужливых и достаточно молодых, чтобы быть добрыми, товарищей. Дни Белого муравья тянулись однообразно, но, наверное, иного он и не желал. Унция табаку, выкуренная до крошки, бутылка вина и увлекательная книга — таковы были незатейливые удовольствия, не грозившие ему чрезмерными эмоциями. Если было нечем заполнить время, он сокращал его сном. Возможно, порой твердость его характера ослабевала, но тогда он замыкался в себе, и никто не видел, как ему тяжело. Несколько раз, не всегда ради экономии, Белый муравей селился вдвоем с товарищем, и у них нередко возникали маленькие смешные конфликты из-за пустяков; он реагировал так бурно, что это оправдывалось только необходимостью для него разрядки.
Все, однако, кончалось примирением, причем друзья никогда не обращались с ним покровительственно, ведь это могло его унизить.
Белый муравей соглашался писать за приятелей любовные письма, хотя иногда приходилось обуздывать его склонность к иронии, отнюдь не уместную в данных обстоятельствах; но написаны они были пылко и убедительно, и это нравилось заказчикам. Так случилось, что он испытал единственную в жизни и безнадежную любовь, дань, которую рано или поздно должен был заплатить молодости. Друзья опасались за последствия этой авантюры, но, если такие последствия и имели место, он переживал их молча. Во время поездки в провинцию, выполняя важную академическую миссию, его сосед по пансиону познакомился с одной мещаночкой, ведь такие поездки часто оставляли по всей стране следы намечающихся браков. Получив от девушки второе письмо, студент заскучал.
— Я не могу обременять свой бюджет новой статьей расходов на марки.
Фотография возлюбленной переходила из рук в руки, и Белый муравей, молча разглядывая ее, предложил:
— Покажи мне письма. За марки я заплачу.
Никто не знал, как далеко зашла эта любовная интрига и что она значила для него. Заметили все же, что Белый муравей с нетерпением ожидает почты, и вот однажды, когда он сидел за столом, ему сказали, что в гардеробе его дожидается письмо; студент так торопился его прочесть, что споткнулся на костылях и беспомощно растянулся на полу. Отказываясь от помощи, он приподнялся с пола на руках и, широко раскрыв глаза, молча смотрел на друзей, словно обвиняя их в сообщничестве с безжалостной судьбой.
Письма больше не приходили. И с того времени еще язвительнее стали ирония и напускная веселость студента.
Вечеринки у Зе Марии, наверное, из-за присутствия Эдуарды и Марианы, которая приходила всякий раз, как только появлялся предлог улизнуть из дома, никогда не переходили определенных границ. Эта сдержанность, отнюдь не приятная тем, кто желал бы вести себя посвободней, препятствовала тому, чтобы дискуссии были слишком пылкими и вино ударяло в голову гостям. Для Белого муравья близкое знакомство с приличными девушками оказалось новым смущавшим его обстоятельством, и он ограничился тем, что посмеивался над наивным хвастовством друзей, и эта сдержанность, не позволявшая заметить его неопытности, выставляла его перед девушками самостоятельным, зрелым человеком. Впрочем, он приходил сюда главным образом, чтобы поесть и выпить, и, без сомнения, добросовестно выполнял эту миссию. Трудно было поэтому предвидеть, что на вечеринке у Зе Марии может случиться что-нибудь неожиданное, вызванное чувствительной натурой Белого муравья.
Однажды вечером, когда Эдуарда явно перестаралась в своем стремлении заставить гостей не стесняться ее присутствия, Зе Мария подметил во взгляде Белого муравья презрительную насмешку и пришел в бешенство. Студент-инвалид сидел с ним рядом. Но Зе Марии хотелось одному пережить свое раздражение нарочитой развязностью жены и всем эти фальшивым и многословным оптимизмом друзей. Когда Белый муравей попросил у него прикурить, Зе Мария протянул ему горящую спичку так, что тот никак не мог до нее дотянуться.
Наблюдая за сценой, друзья весело смеялись. Наконец Белый муравей выплюнул сигарету и раздавил ее на полу. Зе Мария опешил, и его злость усилилась. Он достал новую сигарету и издевательски спросил:
— Разве ты не собирался закурить?
— Мне расхотелось.
Тогда Зе Мария, стараясь заставить его взять сигарету или засунуть ее ему в рот, истерически закричал:
— Ты будешь курить! Ты будешь курить, циник паршивый!
Ни слова не говоря, Белый муравей с силой вывернул Зе Марии руку, и лицо у него приняло горестное и отрешенное выражение. И когда принуждаемый болью Зе Мария уронил сигарету на пол, из глаз Белого муравья покатились слезы, крупные и горячие, которые он и не пытался скрыть.
Втайне от Эдуарды Зе Мария подыскивал работу. Впрочем, с первого дня их совместной жизни ему следовало бы понять, что ничего другого не остается. Эдуарда получала помощь с разных сторон — гнев родных уже начинал стихать, — но денег все равно не хватало, а если бы и хватало, Зе Мария не смог бы с ними примириться. Кроме того, его прельщала перспектива унизить Эдуарду тем, что он поступит на неквалифицированную работу и среди окружающей ее свиты бакалавров будет бедным родственником, которого всем приходится терпеть. Однако для осуществления этого плана ему была нужна поддержка Луиса Мануэла и влияние сеньора Алсибиадеса. Особенно его привлекала мысль устроиться на фабрику промышленника чернорабочим, чтобы потом Эдуарда, дона Марта или Луис Мануэл узнали, что он рассказывает товарищам по работе: «Я из семьи хозяина. Я женился на его племяннице». Хотелось облить их грязью, пусть они его выгонят.
Однажды утром, зная, что в этот час никто не помешает их разговору, Зе Мария отправился к Луису Мануэлу. Тот вышел к нему в халате, казавшемся Зе Марии достойным зависти символом буржуазного благополучия, вялый и заспанный. Зе Мария подождал, пока он снова уляжется на диван, чтобы продлить прерванное блаженство, и принялся нервно бегать по комнате, чувствуя, что его беготня раздражает друга, а сам резким и злым голосом говорил о том, какие мучения ему приходится выносить, чтобы такая избалованная и незнакомая с денежными проблемами женщина, как Эдуарда, не догадалась в один прекрасный день, что завтра у них может не оказаться денег на пачку сигарет.
Луис Мануэл уставился в потолок. Это был разговор именно такого рода, который при других обстоятельствах доставил бы ему наслаждение в качестве литературной темы, иллюстрации к его излюбленному тезису о необходимости сопротивления, но теперь, застигнув Луиса врасплох, не мог не вызывать раздражения. Драмы, хоть как-то касавшиеся его самого, представлялись Луису Мануэлу ловушкой. Он был способен расчувствоваться, читая стихи, где шла речь о бездомных бродягах, терпящих голод и лишения, и стихи эти явились бы стимулом, побуждающим его к действию, однако, если бы эта язва общественной жизни попалась ему на глаза, Луис Мануэл просто бы растерялся.
Он был другом Зе Марии. Он мог даже оказать помощь в материальных или иных затруднениях, только нужно было ограничиться его братским, трогательным порой сочувствием, а не заставлять оказывать конкретную, да к тому же еще и срочную помощь.