— Нет. Скажите, сколько вы хотите получать. Мне нравятся люди, знающие, чего они хотят.
Хозяин наймет его, потому что он видел, что тот беззащитен перед его хитростью. Те, кто, как эта бестия в сандалиях, карабкался по ступеням жизни, выучили одновременно все правила игры, в то время как другие, студенты, теряли годы в мире фикций и оказывались безоружными, когда были вынуждены наконец вступить в борьбу.
Он должен был назвать любую цифру, даже если тот, другой, возмутится.
— Пятьсот эскудо.
Владелец пекарни вытянул шею, как разъяренная кобра.
— Сеньор издевается надо мной. Я должен был понять это с самого начала.
Голос его изменился; Зе Мария почувствовал в нем не только суровость, но и так хорошо известную ему черту: оскорбленную смиренность жителей его деревни. Эту чувствительность, которую легко ранила любая обида. Но Зе Марии необходимо было занять это место. Он должен уйти отсюда, только покончив с делом.
— А вы сколько предложите?
Тот с блуждающим взглядом продолжал незаметно наблюдать за студентом.
— Двести. Кроме того, первый месяц — испытательный. Я хочу посмотреть, как вы будете работать.
Двести. Маловато для него. Но это была работа. Быть может, Эдуарда и найдет свои хваленые уроки, однако первым нашел заработок он.
— Согласен.
Мужчина хлопнул ладонью по столу. Дело сделано.
V
Ночи были еще холодными. Луис Мануэл, хотя и зарылся по самый нос в пальто из пушистой шерсти (Зе Мария сравнивал его со скафандром), чувствовал, как сильный ветер обжигал его лицо. Но не только холод заставлял содрогаться его тело; к этому примешивалось и какое-то беспокойство перед чрезвычайными событиями. Жулио, идя рядом с ним, казалось, не реагировал на суровую погоду.
Оба шли по улицам, низко опустив головы. Они поспорили в комнате Зе Марии; Луис Мануэл хотел подробнее узнать об этом загадочном товарище, Мариньо, которого они собирались встретить у поезда. Он сгорал от нетерпения скорее познакомиться с ним.
— Черт возьми! — Луис Мануэл не понимал, почему он не заслуживал доверия узнать некоторые подробности. Но Сеабра изобразил улыбку волшебника, спрятавшего в рукава то, что не должны видеть зрители. Неприступный Жулио предпочитал не отвечать, в то время как Абилио, привыкший молчать, терпеливо и не протестуя размышлял о загадочной атмосфере того собрания, как всегда, покорно смирившись со своей ролью статиста. «Но если и было так, если и была необходима таинственность, — задавал себе вопрос Луис Мануэл, — зачем тогда позвали меня? Зачем позвали Абилио?» Можно было подумать, что эта таинственность нуждалась в каком-то ритуале и, следовательно, в присутствии посвященных, от которых, однако, почему-то скрывали секреты. Часто он сознавал, что его богатство, семья, комфорт были как бы пятнами, которые не могла нейтрализовать никакая идеологическая позиция. Хуже того, ему не позволяли очистить от подозрений его отношения с друзьями. А он нуждался в естественной и искренней дружбе до конца. Но как, если они, друзья, иронически воспринимали его попытки найти с ними общий язык. Если они толкали его на то, чтобы он спрятался в раковине своей робости, боязни, ущемленных эмоций, в которой рос и увядал придуманный им мир?
В этот момент ему было невыносимо чувствовать себя таким далеким от товарищей. Ему нужно было убедить их в своей смелости, готовности совершить какой-нибудь поступок, который освободил бы его от того преступления, что он родился буржуа. Напряженная атмосфера, создавшаяся в их взаимоотношениях, должна быть ликвидирована уже этой ночью — и навсегда. Он задел своего спутника плечом. Вздрогнул. Пустынная ночь звала его к этому окончательному сближению.
— Жулио…
— Я здесь.
— Что собою представляет этот Мариньо?
— Он интересный человек.
И ничего более. Два часа назад Жулио пришел к нему домой и сказал: «Сегодня приезжает Мариньо из Порту. Мы должны собрать друзей и встретить его. Необходимо, чтобы он знал, что здесь немало тех, у кого есть идеи и кто готов сражаться за них». Взволнованный, Луис спросил: «Это тот, о ком говорят уже с давних пор?» — «Именно». Дона Марта, обеспокоенная, принесла пальто, повторяя привычные советы по поводу сырой погоды по ночам.
— Будь осторожен, сын мой. Помни о То. А вы, Жулио, смотрите, чтобы он не раскрывался.
— Обязательно, сеньора.
Уверен в себе. Трудно было отделить сарказм от этой уверенности. Даже в его вежливости ощущалось высокомерие господина.
По дороге к кварталу, где жил Зе Мария и где их ожидали остальные, Жулио добавил:
— Не знаю, сколько времени он пробудет в Коимбре. Несколько часов или месяцев. Но если…
— Мариньо?
— А кто же еще? Если он останется надолго, я думаю поселить его в доме сеньора Лусио.
— Это не будет выглядеть неосторожностью? — намекнул Луис, ожидая, что вопрос может вызвать недоверие. — Я мог бы взять его к себе.
— В твой дом?!
Да, в его дом. Будь даже Мариньо самым ужасным из заговорщиков! Это был дерзкий поступок и должен был произвести на них впечатление! Он чувствовал, что был способен на все.
— А почему бы и нет?
Жулио пристально посмотрел на него, улыбнулся и провел рукой по его пальто.
— Ты романтик, мой пушистый ангел. Никто не хочет создавать тебе осложнений. Спи спокойно.
Жулио был безжалостен в своем презрении. Его мужество, упрямство казались монополией, которую он ни с кем не желал делить. «Тщеславный тип, позер. Такой пожертвует своими идеями, лишь бы его гордость осталась незадетой», — размышлял про себя раздраженный, взбешенный Луис Мануэл. Уверенный в себе и заносчивый. Однажды дона Марта, разозленная его постоянной грубостью к Луису Мануэлу, потребовала у него объяснений: «Мой сын причиняет вам зло?» — «Я этого пока не замечал. Но я приму слова сеньоры как предупреждение. Я должен в таком случае быть более предусмотрительным?»
— Тебе кажется, что меня следует оградить от… осложнений?
Жулио вновь заулыбался. Луис Мануэл даже не пожелал разгадать значение этой улыбки. Существовали вещи, значение которых он боялся выяснять, ибо он чувствовал себя особо ранимым, когда упоминали его социальное происхождение.
Уже в комнате Зе Марии, который еще не вернулся домой, в то время как Сеабра расхаживал большими Шагами взад и вперед, взволнованный, высокомерный, напоминая спортсмена перед выходом на игровую площадку на суд зрителей, начался разговор с недомолвками.
В облаках табачного дыма Сеабра и Жулио перекидывались двусмысленными фразами. Это было обычным явлением.
Такие собрания, полные угроз, туманных и таинственных недомолвок, еще более туманных и таинственных ввиду того, что говорили о них только намеками, напоминали ритуал, даривший в сектах школяров. Однако никто из них не замечал этого.
Наконец пришел Зе Мария. Его, оказывается, пригласили в кабачок, и он забыл о встрече. Он был в хорошем расположении духа и уже намеревался подробно поведать о своем кутеже, когда Жулио оборвал его ликование.
— Хорошо, расскажу вам об этом позже. Это была превосходная пирушка.
Луис Мануэл почувствовал себя свободным от чего-то мрачного, когда они вышли на улицу; у него было такое же ощущение, какое он испытал еще ребенком, когда, попрощавшись с капелланом, вышел из ризницы, ведомый за руку доной Мартой. Жулио тоже приободрился, почувствовав суровые порывы ветра. Ветер нес с собой и движение, и стремление к обновлению. Жулио шел дорогой будущего (для него это была мысль о неустойчивости и переменах), представляя около себя Мариану.
— Он учится?
— Кто?! — спросил тот резко. Почему Луис Мануэл должен был развеять его мечту?! Он говорил о занятиях, о курсах таким тоном, будто речь шла о фамильных гербах или о званых обедах.
— Он, Мариньо.
— Учится… Думаю, что да, когда у него есть деньги на это.
— Собачья жизнь, — вставил Сеабра.
В центре Луис Мануэл не мог наслаждаться разглядыванием витрин книжных магазинов: его спутник взбирался вверх по улицам, как упрямый бык. Вошли в кафе.
— Сядь.
Он повиновался. И вдруг почувствовал себя там, особенно рядом с Жулио, заложником. Представителем противной стороны, трофеем, врагом, которого они взяли в плен.
— Выпьем водки.
Жулио опрокинул рюмку, подул на руки и сказал ему, как будто было уже излишне любое притворство:
— Плати, ты ведь банкир.
— Нет, Жулио, — запротестовал Сеабра, — сегодня я плачу.
— Да пусть заплатит этот тип. Мы оберегали его от холода, от гриппа, и он должен компенсировать нам эту заботу.
Тип! Руки Луиса Мануэла дрожали в карманах пальто. Он хотел дать ему пощечину, но смог лишь изобразить слабую, вымученную улыбку. Заплатил. Зе Мария был поражен. Агрессивность Жулио должна была скрывать какую-то озабоченность; приезд Мариньо, конечно, имел для него очень большое значение. Зе Мария сказал:
— Я, кажется, переел.
Никто не обратил внимания на его слова. Они вышли. Но теперь ветер потерял свою привлекательность, и его порывы казались ударами хлыста. Туман стлался по берегу реки, делал тусклым свет фонарей, окутывал город покровом нереальности. Луис Мануэл обдумывал предлог для примирения. Как убедить их в своей солидарности?
Если Мариньо намеревается учиться в Коимбре, то срок для перевода уже истек.
— Черт возьми! Этой ночью ты говоришь только о практических вещах. Оставь ты эти проблемы. Ну а если Мариньо и потеряет год, компенсируй его, плати ему хорошо ежемесячно. Друзья познаются в беде.
Зе Мария что-то буркнул, стараясь поддержать Жулио, помогая в атаках против богатого эгоистичного друга. «Им доставляет удовольствие быть несправедливыми», — думал Луис Мануэл. Он не был владельцем состояния отца. Другой же, Зе Мария, кривил рот, с тех пор как устроился на работу. Мир не был у него в руках.
Мимо них прошла группа людей. Мальчуган, сидевший на руках у матери, обняв ее за шею, пытался задуть уличный фонарь.