Нобрега с умоляющими, горящими глазами жаждал узнать прежде всего реакцию Жулио, от которого в тот момент, пожалуй, зависел триумф или поражение Нобреги. Поэтому Зе Мария решил подтолкнуть друга к благоприятной оценке:
— Впечатляюще, ты не находишь?
— Действительно, это очень интересно.
Нобрега сжал острые колени. Его щеки горели от удовольствия.
— А кто натурщица? — спросил Абилио осторожно.
Хозяин дома стал более разговорчивым. От его взгляда не укрылся, например, восторг Марианы, и он ежеминутно приглаживал свои длинные волосы, которые от света, проникавшего через оконное стекло, окрашивались в золотистые тона.
— Натурщица?.. Девушка, живущая в ваших краях. Дочь типографского рабочего, умершего от туберкулеза в прошлом году. Здесь живут ее родственники.
— Я знаю ее, — сказал Абилио, приняв задумчивый вид.
Это была она. Он давно заметил эту печальную девушку, разносившую обеды из ресторана по комнатам студентов. Он много раз наблюдал за ней. Другие юноши к ней тоже приглядывались, но ее наивность и откровенность обезоруживали всех. Нобрега раскрыл в этой картине все ее очарование: здесь была ее утонченная, романтическая красота. Абилио понял вдруг, что любит ее. Что он должен оберегать ее во что бы то ни стало.
Пока Абилио восхищался картиной, остальные осматривали дом. Эдуарда не переставала удивляться окружающему; Мариана, одетая в свитер с высоким воротником, с гладко причесанными шелковистыми волосами, наслаждалась увиденным. И в этот момент все они показались Зе Марии здесь лишними: людьми, пришедшими завладеть тем, что принадлежало ему одному. Он найдет любое оправдание, чтобы увести их отсюда. Показав через оконное стекло на лес в глубине плоскогорья, он предложил:
— А не совершить ли нам прогулку?
Мариана тотчас поддержала его предложение и увела с собой Жулио. Эдуарда тоже пришла в восторг:
— Как хорошо, Зе Мария, пойти туда, как раньше. Ты помнишь? — И, обращаясь к другим, сказала:
— Каждый пойдет, куда захочет.
— Я остаюсь, — предупредил Сеабра. — Мне не хватает крыльев. Для таких буколических экскурсий нужна подруга.
Абилио остался, по-видимому, по той же самой причине. В конце концов, то, что задумал Зе Мария, не удалось: его уловка дала лишь частичный результат. Поэтому он оставил дом нехотя.
Карлос Нобрега, энергично жестикулируя, объявил оставшимся:
— Я приготовлю сейчас кофе.
Сеабра, вновь рассматривая картины, старые и новые наброски, признался самому себе, что еще не понял как следует Карлоса Нобрегу. Сеабра считал Нобрегу человеком легкомысленным, маскировавшим свое легкомыслие с помощью достойной осуждения вычурности. По отношению к нему Сеабра был непримирим: весь вычурный формализм Нобреги заслуживал, по его мнению, самого сурового порицания. Сейчас скульптор вверг его в сомнения. Он не хотел прощать ему этого сюрприза, тем более что он не ожидал, что скульптор заслужит наконец похвалу Жулио.
— Вы еще делаете святых на фабрике? — с ехидцей спросил Сеабра, чтобы как-то уколоть его. Когда он задавал вопрос, зубы его сверкнули, будто он собирался укусить.
— Нет, я уже их не делаю.
Абилио не понял иронии. Он все еще думал о натурщице. Жулио и Мариана ушли в лес, Зе Мария со своей женой тоже. У каждого из них была подруга. А это так много значило! Любовь делала человека цельным, без изъянов. Любовь была, в конце концов, тем, чего они все искали: это чувствовалось в их беспричинной радости, в поведении; она ощущалась постоянно, даже когда они не говорили о ней, даже когда они скрывали ее от других за маской презрительности. Много раз он чувствовал любовь, не думая о какой-то определенной женщине. Он был абсолютно уверен, что та бедная девушка, которая служила натурщицей Карлосу Нобреге, была ему предопределена судьбой. И чем более несчастной, ничтожной, отчаявшейся он Себе ее представлял, тем более чувствовал привязанной ее к своей судьбе и тем более возвышенным казался ему тот шаг, который он собирался предпринять.
Знойкий и переменчивый ветер гнал вдаль облака, беспокойство чувствовалось даже в удушающей атмосфере. Но под деревьями — соснами и акациями — воздух был прозрачным, и в нем ощущалось благоухание весны. Весна повсюду вступала в свои права.
Мариана вышла на полянку, покрытую иглами хвойных деревьев. Взгляд ее скользил по болотцу, заросшему серыми оливами, с вкрапленными кое-где яблонями, на ветвях которых уже образовались душистые завязи цветков. Там, в долинах, кольцом окружавших горы, растительность, обозреваемая с большого расстояния, казалась невообразимо буйной. Мариана чувствовала себя частицей этого спокойного мира, в котором гасла, как набегающая на берег волна, тревога человека, пришедшего из беспокойной жизни.
Жулио, однако, нарушил это умиротворяющее слияние ее с окружающей природой.
— Пойдем дальше?
С какой-то болью в душе вернулась она к действительности.
— Куда?
Он показал в сторону другого леса, еще более густого, хотя и сомневался, что она согласится. Оба прекрасно понимали, что люди, которых они сейчас могли бы встретить, приняли бы их настороженно. В городе поговаривали, что некоторые парочки бродили по этим пустынным местам и что если девушку видели здесь, то с тех пор ставили на ней клеймо бесчестия. Кроме того, такое приглашение могло быть истолковано Марианой как хитрость, призванная на самом деле побудить ее к интимным отношениям, которых между ними не было.
Прежде чем ответить, Мариана попыталась обнаружить поблизости Зе Марию и Эдуарду, чье присутствие могло бы защитить ее от дурных намеков встречных. Наконец она медленно поднялась и пошла впереди Жулио.
Извилистая и поросшая дроком тропа, легкий, непостоянный ветерок, ростки жизни, пробивавшиеся сквозь рыхлый покров земли, постоянный запах обновления опьяняли ее.
Жулио приблизился к ней и нежно взял ее за руку. Она вздрогнула, но это прикосновение вернуло ей уверенность в себе, вселило в нее необыкновенное спокойствие, и теперь ей было уже легко направить свое воображение туда, где никто не нарушит их наслаждения жизнью.
Лес кончился, и перед ними открылась равнина. Кукурузные поля, небольшие огороды. Недалеко были люди. Инстинктивно они отдалились друг от друга, как будто такой осторожности было достаточно, чтобы избежать недоброжелательных подозрений. Они встретили уличного торговца с плетеной корзиной, наполненной разной всячиной, тот обратился к ним с просьбой дать прикурить. В его жесте, когда он поднял руку, чтобы поблагодарить и попрощаться с ними, проглядывало нечто лукавое.
Жулио казался раздосадованным. Ускорив шаг, они опять вошли в сосняк, откуда уже не было видно ни Домов, ни людей, ни дорог. Они были одни. Город теперь был лишь воспоминанием. Вдыхая запах лесных колокольчиков, он подозвал Мариану к себе и обнял ее за талию. Оба избегали слов, как бы испугавшись один другого.
— Ой, моя перчатка! — воскликнула она вдруг.
Жулио обратил внимание на ее встревоженное лицо.
Перчатка. В этот волнующий момент потерянная перчатка была для нее важнее, чем пробуждение природы, чем любовь, чем властный зов весны.
— Я должна найти ее, — посетовала она, опечаленная.
— Какое это имеет значение? Оставь ты это сейчас.
— Нет, Жулио. Я заплатила за них восемьдесят эскудо. Я должна найти ее. Помоги мне, пожалуйста.
Перчатка нашлась возле куста куманики, где им повстречался человек с корзиной. Заметив разочарование и даже раздражение друга, Мариана попыталась оправдаться:
— Какая жалость, что нам пришлось беспокоиться о перчатке только потому, что она стоила денег, денег, заработанных другими…
Жулио, хмурый, извлек из кармана сигареты и в тот момент, когда собирался зажечь спичку, неожиданно взглянул на грустное лицо Марианы, готовой вот-вот расплакаться. Улыбнувшись, Жулио погладил ее волосы. Она тотчас же схватила его за руки, нежно и покорно сжала их, как мальчишка, которого только что отчитали и который хочет поблагодарить за прощение.
Склон становился все круче. Мариана, к которой вернулась игривая радость, перепрыгивала через заросли, и он подшучивал над ней, глядя на ее ноги, исцарапанные до крови. Синие кусочки неба, видневшиеся между кронами деревьев, становились все более тусклыми. Жулио снял пиджак, сложил его вдвое вместо подушки и улегся на одной его половине.
— Тебе тоже хватит места.
Прислонившись друг к другу головами, они рассматривали плотные облака. Затем он увидел на ее нежной шее пульсировавшие артерии, тень кустов изгибалась на ее теле. От нее исходил манящий тепловатый аромат весны. В резком, настойчивом порыве он обнял девушку за плечи и поцеловал ее. Тело Марианы, казалось, напряглось от прикосновения его рук. Нет. Она тоже хотела его целовать, хотела, чтобы руки Жулио ласкали и обладали ею, но не здесь, не сейчас, когда, можно сказать, все было преднамеренным.
Жулио следил за ее беспокойным, ускользающим взглядом.
— Ты любишь жизнь? — спросил он, будто обвинял ее в чем-то.
— Что бы мне оставалось, если бы я ее не любила?
— Но чтобы любить жизнь, нужно завоевать ее.
Мариана не понимала его; но даже если бы и поняла, прежде всего она должна была бы что-то сказать.
— Где сейчас бродят наши друзья? — спросила она в надежде на то, что безобидный вопрос поможет ей увильнуть от опасности.
— Не заблудятся.
— Наверняка они уже такие же горячие, как воздух.
— Как воздух?
— Да. Воздух, по-моему, пахнет пожаром.
— Они меня беспокоят, — задумчиво произнес Жулио. — Особенно Зе Мария. Он должен уметь верить во что-то, но сейчас это нелегко. Это проблема нашего поколения. Зачем? Стоит ли? — вот что спрашивает большинство. Нас много раз обманывали. Разочарование приходит даже раньше, чем мы ожидаем. — Он скрестил руки на затылке, и лицо его сразу приняло утомленный вид. — Человек всегда обязан чем-то самому себе и другим людям, но Зе Мария не определил пока, в чем состоит его долг. Или же прикидывается, что не определил. Как ты считаешь, Мариана?