— Невыносимая погода, — попытался оправдаться он. — Я не выношу такое жгучее солнце.
Эдуарда, погрустневшая, неторопливо вернулась к тому месту, где он ожидал ее.
— Пожалуй, ты прав. Погода неустойчивая.
Теперь каждый из них ждал, кто же возьмет на себя инициативу солгать; каждый из них уже по привычке прибегал к этой уловке, чтобы избавиться от чувства раздражения, вызванного тем, что они находились вместе.
Однако в этот вечер глаза Эдуарды сияли радостью и искренностью.
— Я вспомнила сейчас, что договорилась пополдничать со своими подругами по колледжу. Как ты считаешь, мы можем позвать их?
— Кого?
— Мариану и Жулио. Я их уже потеряла из виду.
— Не стоит. Оставим их в покое. Они к тому же, кажется, хотят именно этого…
Эдуарда, заметив, с каким раздражением посматривал он на хижину Карлоса Нобреги, спросила:
— Ты не хочешь вернуться к остальным?
— Они, должно быть, лучше чувствуют себя без моего присутствия. Идем прямо домой, а потом уже решим, куда мы отправимся с твоими подругами.
— Но ты, наверное, не захочешь видеть их!..
— А!.. — сказал он, растягивая это восклицание и наполняя его оскорбительным смыслом. Она, пожалуй, поймет, что хотел он сказать, хотя Эдуарду вряд ли уже интересовало, раздражен он или нет.
— Если я смогу, то представлю их тебе, — промолвила она. — Может случиться, они захотят познакомиться с тобой. Узнать, как мы живем, о чем думаем, я-то знаю!.. Наш брак заинтриговал многих… — И холодно посмотрела на него.
В тот вечер он намеренно топтал ее пыл, ее желание быть наконец самой собой. Зе Мария избегал ее взгляда, в котором сквозила гордость, а ему ее так не хватало. Глаза Эдуарды, казалось, уже не нуждались во лжи. «Что же ее все-таки привязывает ко мне?» Быть может, жажда внешнего успеха, желание превратить интимные отношения в спектакль? Отпечаток показного лежал даже на ее религиозных убеждениях. Разумная католичка! Он знал, что это означает, он слышал это из многих уст.
Сейчас, дома, Эдуарда прихорашивалась с необычной для нее тщательностью. Зе Мария наблюдал за ней, как бы оценивая ее. И она это знала. Если бы она захотела убедиться в этом, ей достаточно было бы последить за ним в зеркало. Но в этом не было необходимости: когда его глаза, нервно моргающие, разъяренные, оскорбленные, впивались в ее тело, они обжигали ее. Она чувствовала на лице Зе Марии, даже не глядя на него, гримасу недовольства, слышала нервное пощелкивание суставами пальцев. Раньше Эдуарда хотела видеть его господином своих желаний, но теперь ей становилось безразличным, станет он им или нет, особенно она не могла простить ему этого испорченного вечера. Если она и симулировала интерес к встрече с подругами (выдумка, казавшаяся ей теперь приятной возможностью), то только по привычке. Ее удивляла непонятная реакция со стороны Зе Марии. Почему в конце концов? Много раз ей хотелось крикнуть: «Почему? Какие встречные обвинения и обиды существуют между ними?»
Несомненно, никаких. Не существовало ничего, ничего не произошло, и тем не менее эта постоянная взаимная натянутость была такой реальной, что, казалось, ее можно было осязать.
Она лишь на несколько мгновений отводила свои светлые глаза от зеркала, ища встречи с глазами мужа: это была встреча созерцательная, без упреков. Она улыбалась ему. Тогда Зе Мария чувствовал, как им овладевало волнение, полное, как всегда, противоречий. Оба знали, что представился удобный случай. Нужно было воспользоваться им, излить душу, освободиться! Он собирался сказать ей: «Не ходи! Нет необходимости искать встречи с этими подругами, которые, быть может, существуют только лишь для того, чтобы оправдать ложь. Так же бесполезны и смешны намеки на твою прошлую блестящую жизнь. Подруги по колледжу! Гордость, с которой ты упомянула колледж! Я уже знаю, что этот колледж недоступен простым людям…» Не было ли это как раз то, что она ожидала услышать, пока с ее лица не сходила улыбка, безропотная и вопросительная? Она ждала! Но нет: все, что он мог сказать, выражало бы его гнетущее беспокойство, было бы призывом к состраданию со стороны Эдуарды. Неприязнь к жене росла главным образом из-за этого подавления любви или из-за ненависти, которая вызывала у него бессилие. Его приводила в отчаяние мысль о том, как это могло случиться.
— Я пойду на работу. Мне бы хотелось, чтобы ты посмотрела, что такое бухгалтерия в хлебопекарне. Это занятие облагораживает…
— Любая работа может быть интересной…
Благоприятная возможность была упущена. Зе Мария позволил уйти жене, почти не почувствовав ее вялого поцелуя. При этом она повторила:
— Если я тебя найду, я тебя представлю им.
Не было ли в ее голосе насмешки? Зе Мария подождал, пока она уйдет как можно дальше, и тоже вышел на улицу. Он не пойдет на работу. Как будто невзначай он будет заходить во все кондитерские центра, пока не найдет ее с подругами. Он хотел понять отношение Эдуарды к нему. Снова и снова он задавал себе вопрос: почему они упорствовали в привязанности друг к другу? В первое время знакомства с ней он слышал, как вокруг говорили об уме Эдуарды, об ее простоте, проницательности в восприятии чувств и проблем, которые ему были чужды. Такие добродетели, да еще так расхваливаемые, казались ему ответом на его сомнения, и он в конце концов принял их как бесспорные. Да, она, кроме того, что внешне привлекательна (так вокруг говорили), могла стать благоразумной и смелой подругой; всего этого, конечно, нельзя было ожидать от такой девушки, как Дина. Но, быть может, эти добродетели придали ей такую силу, какой он не хотел.
Шагая по центральным улицам и еще не решив окончательно, будет ли он заходить в кондитерские, Зе Мария оживил в памяти странное выражение лица Луиса Мануэла, когда тот узнал о его ухаживании за своей двоюродной сестрой.
— Что ты говоришь? — спросил Зе Мария, подстрекая его.
— Есть разновидность счастья, которое необходимо завоевывать ежедневно. Возможно, то же самое произойдет и с вами.
Тогда он не пытался выяснить причину такого вывода. Действительно, счастье двух людей должно завоевываться ежеминутно. Это две стены, которые открывались и тут же закрывались. Но были ли они способны на такой стоицизм? И стоило ли? Верно, ум Эдуарды был гибкий и быстро реагирующий на все; верно, всего можно было ожидать как от ее упрямства, так и от ее услужливости, но в этом стремлении к взаимопониманию и взаимотерпимости в основном должен был уступать он. Дина была еще своего рода гипсом без формы и будто ждала, когда чья-то твердая рука придаст ей определенную форму, в то время как Эдуарда была ей полной противоположностью. Нет, он чувствовал, что устал. Устал так, что не мог даже шага сделать к сближению.
Что бы она сказала, если бы он все-таки встретил ее с подругами? «А вот и он. Ищет меня повсюду. Но мало-помалу я его приручу… Мужчины становятся невыносимыми, когда привязываются к женской юбке». Могла ли она предвидеть и провоцировать его слежку за ней? Как бы то ни было, лучше оставить ее в покое с этими подругами. Он пойдет на работу.
Когда он возвращался домой, рубаха прилипла к его горячей коже.
Плотная синева воздуха, которая, казалось, источала капли пота, душила его. Он решил забраться на холм возле реки.
В несколько мгновений город оказался окутанным угрожающей тьмой: гроза готова была разразиться с минуты на минуту. Зе Мария провел рукой по лбу. Ему показалось, что у него температура; все его тело ныло, а нервы были напряжены и возбуждены, как окружавшая его атмосфера. Внезапно одна из туч разверзлась, и ливень обрушился на него. Если бы не работа, он давно уже сидел бы дома и, разумеется, дождь не застал бы его на улице. Работа напомнила ему и о материальных затруднениях, и об унижениях, и вновь об Эдуарде. И это было причиной того, что он не искал укрытия от дождя в подъезде: он перетерпит дождь на улице, чтобы вина Эдуарды стала еще больше, еще ненавистнее.
Сеньор Лусио, почти веселый, поджидал его у двери.
— Смотрите-ка, сеньор доктор! Как это вы умудрились так промокнуть?
Он не ответил ему. Поспешно поднялся по лестнице. Дойдя до середины коридора, он услыхал раскаты смеха в своей комнате. Жена и ее подруги хохотали над чем-то. Чашки стояли пустые. На столе недоеденные пирожки.
Он провел рукой по лицу, чтобы смахнуть дождевые капли. Эдуарда с самой естественной улыбкой опередила его:
— Тебя застал дождь! Ты похож на общипанного петуха, мой бедный муженек!
Часть третья
I
Карлос Нобрега теперь часто появлялся в студенческом квартале. Беседы с самыми разными людьми продолжали быть для него необходимыми, и он переживал их с чувством человека, стремящегося восполнить упущенное время. Но он жил им, не принося в жертву того, что считал неприкосновенным. Он поднимался в комнату Жулио и Абилио (редко заходя к Зе Марии, так как присутствие Эдуарды пугало его) после того, как они кончали свой ужин, чтобы пригласить их на прогулку.
— Пойдемте погуляем.
Эта прогулка не имела программы. Но все ждали ее, как мальчишки, убегающие из-под опеки взрослых, ждут приключений.
— Вы уже поужинали, Нобрега?
— Разумеется.
Все знали, что он лгал, и поэтому немного спустя заходили в кафе, чтобы выпить по стакану молока. Иногда Нобрега смотрел на официанта нерешительно, ожидая, чтобы его приободрили.
— Не знаю, не съесть ли мне сандвич… Я поужинал очень рано.
Жулио подавал знак официанту. Затем, видя, как Карлос Нобрега откусывал сандвич, сдерживая аппетит, они испытывали удовлетворение детей, совершивших доброе дело.
Когда они бродили по переулкам и садам, Нобрега поднимал свою седую голову к небу, жадно раздувал ноздри и доставал из кармана пачку табаку с особым Удовольствием. Теперь ему было необходимо высказаться, чего раньше он никогда не делал.
Зе Мария, естественно, испытывал зависть к прогулкам без его участия: скульптор был для него каким-то личным открытием, и свои привилегии он не желал делить ни с кем. Он встретит его, будто невзначай, подальше, у дверей одного из кабачков, и будет приветствовать его с рюмкой вина в руке только для того, чтобы насладиться гримасой недовольства на лице скульптора.