Но именно он делал огромные усилия, чтобы владеть собой.
II
В первый же день выпускных экзаменов, начиная с полудня, двор университета был полон любопытных. Элегантные дамы, которых раздражало достойное порицания беспокойство студентов, высокопоставленные чиновники, финансовые и промышленные деятели и сотня университетских студентов. Хотя считалось обычным явлением то, что церемония присвоения степени бакалавра привлекала крупную буржуазию и превращалась в светский акт, скандал, разразившийся в связи с опубликованием статьи в «Трибуне», создал необычно возбужденную атмосферу выжидания. Стало известно, что заведующий редакцией газеты был уволен и что раскрылась его связь со студенческой группой, издававшей журнал «Рампа». Власти тщательно исследовали прошлое бывшего сержанта и предположили, что именно при его посредничестве финансировался журнал. Администратор газеты давно уже подозревал его в этом.
Когда двери актового зала открылись для любопытных, все бросились занимать места. В этот момент из лож величественного зала дамы с биноклями в руках важно наблюдали за неистовой толпой.
Во время церемониала публика успокоилась. Но все взоры были обращены на ассистента; хотя его лицо было бледно, он старался казаться спокойным. Когда профессора чинно и торжественно выстроились в ряд, соблюдая иерархию различных факультетов, будто готовясь присутствовать на казни, кандидат не смог скрыть, как прежде, нервозность и несколько раз вытирал вспотевший лоб.
Один из профессоров холодно представил его, и тишина внимательного зала сменилась беспокойным шепотом. Начались дебаты. Профессор детализировал недостатки диссертации кандидата, иронизируя над ними и часто обращаясь к присутствующим, с тем чтобы побудить их выступить на этом публичном осуждении невежественного претендента. Последний пытался прервать профессора, даже вскакивал несколько раз со своего места; правда, ему еще удавалось в достаточной степени владеть собой, хотя, по сути дела, спокойствие уже покидало его. Одно из наиболее колких замечаний профессора вызвало, однако, резкую реплику кандидата, и голоса того и другого прозвучали вместе так, что выходили за рамки обычной сдержанности. Профессор заявил, что он удалится из зала, но ректор удержал его.
Наступил черед выступить одному из деканов факультета, человеку сердечному, но упрямому, с проницательным взглядом, которому в университете прощали некоторые из его вошедших в поговорку эксцентрических поступков. Коллеги с беспокойством ожидали его выступления, ибо старик, большой оригинал, постоянно расстраивал все прогнозы. Он начал свое выступление с умеренных, но эффектных похвал в адрес ассистента, и выражение его лица было опаснее слов. Старик вопреки своему обычаю не повышал голоса чревовещателя, не заставлял содрогаться живот, не улыбался наигранной улыбочкой. Он в этот день пришел не ради развлечения. И именно это беспокоило коллег, страшившихся его авторитета и презрения к условностям.
Когда старый преподаватель закончил свои комментарии, студенты приветствовали его выступление бурей аплодисментов. Дамы и буржуа, сконфуженные, не знали, должны ли они тоже аплодировать.
Этот инцидент оживил зал перед выступлением доктора Кардо. Последнего, казалось, не интересовало происходящее вокруг; он, опустив глаза, спокойно делал пометки. Когда подошла его очередь выступать, он взмахнул руками, неторопливо протер стекла очков и, как будто трудно было выступать в дебатах, которые ему были безразличны, сказал страдальческим голосом, что это он направлял усилия кандидата на получение звания бакалавра, но что эти усилия помогли ему в конечном итоге выявить умственные отклонения и педагогические недостатки, ловко скрываемые ассистентом.
— Может, я ошибаюсь? Может, я несправедлив? Возможно, ибо преподаватели этого университета, начиная с меня, уже рассматриваются как неспособные правильно оценивать способности молодых.
Его ирония заставила содрогнуться часть аудитории, но рассеявшееся было внимание присутствующих вновь сосредоточилось на ассистенте, когда он, поднявшись с чрезвычайно бледным лицом, сказал:
— Пожалуй, ваш оптимизм чрезмерен.
Аплодисменты. Свист. Топот ног.
Разъяренный ректор приказал очистить зал от публики, но и во время свиста он успел излить свою скорбь ректора, отца-наставника Студенческой ассоциации в связи с тем, что присутствовал на хулиганском спектакле, подрывавшем традиции университета.
Университет следовало уважать. Он предпочел бы видеть его скорее закрытым, чем открытым для хулиганов и выродков.
— Простите, папочка! — прервал его кто-то из негодовавших студентов.
Несколько человек устремились к тому месту, откуда послышался голос. И под насмешки и раскаты смеха зал быстро опустел.
Заседание закончилось к вечеру. Большинством голосов кандидатура ассистента была отклонена.
Ожидались самые смелые действия со стороны Студенческой ассоциации, из которых, однако, на первый план выступала идея забастовки против профессоров, с наибольшей вероятностью проголосовавших против кандидата. Но для этого нужно было точно выяснить количество голосов, поданных против него, и тогда уже обвинять с относительной уверенностью соответствующих преподавателей, так как подозрения должны были основываться хотя бы на минимальных конкретных доказательствах. Занятия между тем проходили в атмосфере взаимной предупредительности, в которой, однако, не было недостатка в признаках хорошего настроения.
Один из студентов предложил организовать символический кортеж, впереди которого должна была находиться фигура повешенного, изображавшая кандидата, но в последний момент он не нашел товарищей, готовых рисковать из-за возможных последствий этой выходки. Однако он не отказался от своей затеи и в одиночку прошел по улицам квартала с веревкой на шее и ярким плакатом с надписью: «Кто на меня накинул веревку?»
Вечером с новым рвением слушали известия о войне, о стремительном наступлении союзнических армий, расчищавших дорогу к миру и свободе, как будто имело место необычное совпадение между борьбой миллионов людей, сражавшихся далеко отсюда, и незначительными событиями в захолустном средневековом городке в нейтральной стране, с ужасом наблюдавшей за непреклонностью юношей, взбунтовавшихся против старых обычаев и притеснений.
Поэт Аугусто Гарсия, обходя кафе, собрал группу из нескольких представителей интеллигенции, в прошлом студентов, и предложил им распространить манифест о полной поддержке Студенческой ассоциации. Поэт Тадеу, узнав об этих приготовлениях, поспешно отправился на курорт. Печень в этот год разболелась у него раньше обычного. В знак признательности за вмешательство в развитие событий, рассматривавшихся сейчас как акт дерзости, бывший сержант, он же бывший заведующий редакцией «Трибуны», тоже был приглашен поставить свою подпись под манифестом. Это было честью, славно компенсировавшей неприятности, и он с затуманенным взором, не в силах сдержать дрожь в руках, вывел свою подпись.
Запрещение о проведении студенческих выборов в университете растворилось таким образом в мятущемся пыле защиты дипломов. Кроме того, предыдущие выборы никогда не волновали Студенческую ассоциацию, которая без всякого интереса обсуждала кандидатуры, рекомендованные Советом ветеранов. Руководители Ассоциации редко завоевывали популярность в силу того, что ее престиж почти всегда зависел от успеха или провала ее начинаний в спорте, и даже в этих случаях студенты избирали непосредственной мишенью своих нападок атлетов или их наставников.
Жулио был обеспокоен. Надо было, чтобы Студенческая ассоциация осознала свою роль в ориентации на события, которые непосредственно и решительно завоевали бы уважение к ней, но, так как руководство ее было разогнано, а функции Ассоциации переданы временной и робкой комиссии, нужны были смелые представители, которые попытались бы вовремя вернуть то, что у них отобрали силой. В кафе Жулио кричал друзьям:
— Не говорите мне больше о профессорах и ученых степенях! Нас это не интересует. Поднимите носы выше дурного запаха!
Поэт Аугусто Гарсия с улыбкой возразил:
— Вы заблуждаетесь, мой друг: все это умещается в одной и той же корзине. Подносите огонь туда, где есть порох.
Жулио был потрясен. Эти слова преследовали его в течение всего дня. Позднее, когда все было обсуждено в комнате Зе Марии, они пришли к выводу, что надо срочно распространить на факультетах петицию к ректору о том, чтобы вопрос о выборах был пересмотрен с участием делегатов Студенческой ассоциации. Документ должен быть в достаточной степени убедительным, чтобы мог произвести впечатление на безразличные и колеблющиеся элементы и завоевать поддержку подавляющего большинства.
— Составь-ка ты ее, романист, — властно сказал Зе Мария, повернувшись к Сеабре.
— Сейчас не время для шуток. Она должна быть составлена коллективно, — ответил тот.
— Но такому тексту необходимо придать стиль и выразительность, недостающие профанам.
— Все мы знаем, что следует в ней выразить. Поэтому достаточно, чтобы набросок был сделан одним из нас. Затем вместе мы отредактируем окончательный вариант, — резко сказал Жулио.
Взоры всех вновь обратились к Сеабре. Он не мог отказаться. Закурил сигарету, подняв глаза к потолку. Его тянуло пофантазировать. На потолке он обнаружил паутину, по которой, конечно, слегка прошлась метла, смахнувшая только усердное насекомое. Эта деталь расстроила его мысли. Он знал, что остальные будут призывать его к вдохновению, а это делало его бесплодным.
— Так как же? — язвительно спросил Зе Мария.
На потолке раньше обитал паук. Но то, что осталось теперь от него, напоминало всего лишь жалкий намек на западню. Зе Мария тоже паук, ненасытный и вероломный, ожидающий в стороне момента, когда его товарищи проявят слабость. Он мстил за свои комплексы, издеваясь над слабостью других. Как Сеабре хотелось возненавидеть его!
— Признаюсь, у меня ничего не выйдет. У меня нет склонности к витиеватому языку.