Зе Мария, заметив, что некоторым товарищам из соседних окон не удавалось выплеснуть воду на приличное расстояние, засучив рукава, подзадоривал их:
— Смотрите-ка сюда, слабаки!
И его упругие мышцы демонстрировали мощь, выплескивая содержимое таза на огромное расстояние, в самом предательском для лошадей месте.
Зе Мария в последние дни стал весьма суматошным, чередуя трудно объяснимый избыток суеты с признаками беспокойства. Накануне он напился до чертиков в комнате портнихи, ухаживая за ней, как драчливый петух, и, когда вышел на улицу в группе возбужденных юношей, его широкие плечи как бы случайно задевали, провоцируя тех, кто в тот момент был ему антипатичен. Никто не напоминал ему о бегстве Эдуарды, но это молчание, пожалуй, раздражало его еще больше.
Комический инцидент с охраной помог восстановить доверие и внешнее единство большинства. «Эти типы не иначе как хотят комедий!» — прокомментировал Зе Мария, обращаясь к Жулио, и эти слова заставили призадуматься последнего. Большинство не имело собственного лица. Кроме беспорядков, вызванных событиями, молодежь была возбуждена какой-то подземной силой, как выразилась Мариана, и невозможно было сказать, где находился ее настоящий источник. У тех товарищей, возможно, и существовало скрытое, но неуемное желание покончить с буржуазным духом, последними носителями которого они, вероятно, являлись.
Черный штандарт с нарисованным желтым черепом, зажавшим в оскаленных зубах дубину академического порядка, был поднят на балконе одного из общежитий, символизируя бесстрашие и дух пиратства. Доктор Патаррека, который в те беспокойные дни и не думал вылезать из своей конуры, осторожно наблюдая из окна с нахлобученным на голову колпаком, принял делегацию студентов, просивших его уступить знаменитый колпак, свидетельство его профессиональных подвигов на африканской земле. Воодушевленный таким вниманием, врач отдал им свою реликвию, и когда позже он увидел ее, надутую ветром, на мансарде пансиона, находящегося на противоположной стороне, то почувствовал, что он тоже участвует в эпопее юношей; он, доктор Патаррека, впервые не спросив согласия угольщицы, вышел на улицу. Вышел без зонтика от солнца, смелый, незащищенный, с удовольствием содрогавшийся при мысли о том, что на любом углу его может ожидать кинжал притаившегося врага. Когда после этой полной риска вылазки он вернулся домой, то торжественно пообещал студентам, что на следующий день обратится к хронике времен дона Нуно Алвареса Перейры с тем, чтобы найти в книгах секрет, как привести к победе импровизированную армию.
— Да здравствует полководец Патаррека!
И каждый из студентов провозгласил себя в тот момент старшим потрошителем или капитаном лучников «патарреканской армии».
Улицы были пустынны, а кафе закрыты. Коммерческие служащие и писари в конце дня спешили в университетский квартал с таким любопытством, точно они собирались наблюдать за полем битвы.
VII
Сеабра уселся за столик в одной из пирожковых, посещаемой студентами противной стороны, с тем чтобы прозондировать почву. Утром университет оставался пустынным, но поговаривали, что вечером должно произойти что-то чрезвычайное.
В пирожковой, однако, не наблюдалось никакого оживления, и Сеабра готов был уже отказаться от своей затеи, когда увидел, что входит Ирена. Момент был неподходящим, чтобы терять время с девушкой, но, с другой стороны, ему было приятно проверить, интересуется ли она им еще.
Ирена с видом беззаботной пташки обвела своими близорукими, всегда беспокойными глазами помещение и сначала не заметила его. Она поправила волосы перед зеркалом и села за один из столиков. Прежде чем к ней подошел официант, она достала сигареты, затем принялась порывисто копаться в портфеле, ища спички. Хотя знавшие Ирену видели, что она курит в общественных местах, это всякий раз шокировало окружающих. В городе было несколько дам, которые курили, что верно, то верно, и даже раньше, чем беженки с войны потрясли крепость условностей, закуривая в любом месте и когда им того хотелось, но эти дамы были достаточно благоразумны, чтобы скрывать свой порок дома. Ирена же привезла из Лиссабона дух независимости, высокомерия и показного бахвальства и совсем не беспокоилась о том, что обитатели этого средневекового городка будут считать ее бесстыжей и, следовательно, потерянной женщиной. Она была равнодушна к кривотолкам и жила так, как ей хотелось.
Сеабра, наблюдая за ней, оценивал ее сейчас, воспользовавшись представившимся ему удобным случаем. Ирена была худая, слишком худая для его вкуса, хотя бюст у нее был весьма приличным. Он представил себе, как его руки касаются этих упругих грудей. Итак, худая… и истасканная. Наверное, ямки на лице Ирены (которые вместе с продолговатыми, очень красивыми глазами придавали ей малайский вид) объяснялись отсутствием нескольких зубов. Уже одна эта мысль приводила Сеабру в уныние.
Внезапно девушка, узнав его, прищурила глаза и подняла руку в знак приветствия. Во всех ее жестах сквозила удивительная легкость, хотя, несомненно, они выглядели заученными.
— Привет!
Сеабра был вынужден подойти к ней.
— И вы мне ничего не сказали, простофиля! — пожурила его девушка.
— Я хотел закончить письмо, — извинился он. — И вот я с вами.
— В самом деле, красавчик?.. А мне казалось, что вы уже пресытились девушками… В прошлый раз, на ганцах, вы улизнули, не дав мне времени поболтать с вами.
Сеабра покраснел и неловко улыбнулся.
— А вы что поделываете? — спросил он, лишь бы не молчать.
— Как всегда, ничего. На нашу долю только и остается лень. Лежать и ожидать, уподобляясь растениям-убийцам, когда какое-нибудь насекомое сядет на нас. Вы не хотите стать таким насекомым?
И Ирена выпустила изо рта большое облако дыма.
Он еще раз посмотрел на ее длинные пальцы, пожелтевшие от табака. И как бы ни было приятно Сеабре находиться рядом с такой живой и экстравагантной девушкой, эта деталь убавила его энтузиазм. И к тому же веснушки на шее. И сухая, поблекшая, старая кожа.
— Вы, Ирена, приводите нас в замешательство… — Но, произнося эти слова, Сеабра думал совсем о другом и искал предлог, чтобы покинуть ее.
— Я?! Бедная я!.. — Но было видно, что ей польстили его слова. — Вы спешите?
— Да, в самом деле. Я шел в университет.
— Зачем, если там нет занятий?
— Все может случиться.
— Может. И если вы желаете доброго совета, держитесь подальше от всего этого.
Сеабра почувствовал, как сжалось его сердце.
— Что вы хотите сказать?
— Ничего, — пошла на попятную Ирена с выражением скуки на лице. — Никогда не обращайте внимания на то, что я говорю. Если вы предпочитаете быть тем, кто стремится головой пробить стену, то, кроме вас никто в этом не виноват. Важно ведь, что каждый делает то, что ему хочется.
— А вас не волнует наше движение?
— Гм… Абсолютно нет.
— Студентка не имеет права говорить так.
— Не теряйте времени со мной на проповеди… Я студентка? Кто я на самом деле, так это лентяйка. Я учусь, вернее, притворяюсь, что занимаюсь, только потому, что этого хотят родители. Учеба — нудная штука, вы не находите? Я знаю пару слов по-французски, по-английски, по-немецки. Вот и весь мой багаж. Отец решил, что в восемнадцать лет освободится от меня, передав в руки какого-нибудь жениха-идиота. Но такого не нашлось. И вот я здесь в свои двадцать семь лет, в окружении недоверчивых старух, расспрашивающих меня, таращат ли глаза мужчины, когда я прохожу мимо них.
Сеаброй овладело беспокойство и страх. Эта откровенность — настоящее бесстыдство. И двадцать семь лет, тысяча чертей! На самом деле, преувеличение это или правда, что она приехала в Коимбру после того, как в Лиссабоне прошла через руки нескольких поколений? Как бы там ни было, но Сеабра считал уже себя жертвой обмана. Но какого обмана?
— Вы смеетесь надо мной… — намекнул он, не найдя более удачных слов.
— Насмехаться! Пф!.. — ответила она, вытащив еще одну сигарету и ожидая, когда Сеабра зажжет ее. — С меня хватит — вот подходящие слова. Насмехаться!.. Поверьте, я не придаю ни малейшего значения учебе. Зачем? Я одержима необходимостью ни от кого не зависеть, ни от работы, ни от любой другой подобной вещи. — Она искоса посмотрела на него и продолжила разговор, как и ранее, с высоко поднятой головой: — Вы знаете, в течение некоторого времени я отвечала на объявления желающих вступить в брак. Но мне надоело тратить деньги на марки. Мне ни разу не ответили, до сих пор не пойму почему. Если бы я выслала хотя бы свою фотографию!.. Но нет, я всегда была осторожной…
Она подождала, думая, что он ответит на намек любезностью, но Сеабра оставался безучастным. Девушка лишний раз поняла, насколько он провинциален, если не смог найти слов для такой небольшой хитрости, и к тому же подвержен всевозможным страхам перед лицом циничных и разочарованных жизнью женщин из большого города, не стыдившихся, как это делала Ирена, называть вещи своими именами. Да, Коимбра — старый прогнивший городишко. Его разъедают лиризм и условности. Здесь даже люди, считающие себя опытными, по сути дела, дети. Ему необходимо покинуть Коимбру на следующий же год. Пожалуй, не составит труда убедить деда в том, что ему необходимо переехать в Лиссабон. В столице он найдет тысячи Ирен, белокурых, смуглых, сведущих в жизни, которым не заказано, когда они должны вернуться домой, и готовых идти куда угодно, где мужчине будет приятно пропусти с ними время.
Официант принес кофе. Сеабра не знал, ждать ли ее, пока она выпьет, чтобы оплатить его и потом уже уйти. Пока Сеабра смотрел, как она небольшими глотками пьет кофе, он заметил, что свет, проскальзывавший в помещение, когда кто-то открывал дверь, подчеркивал усталость на лице девушки.
— Вы весьма неразговорчивы, Сеабра! Я даже начинаю думать, что разочаровалась бы в вас, если бы узнала вас поближе…
— А вы хотели бы?
— Да… Я в самом деле начала было интересоваться вами, но теперь, после того, что я вам сказала, у меня есть некоторые сомнения.