— Ребята! — позвал он негромко. — Товарищи!
— Пароль! — сразу же откликнулись из-за бруствера.
— Я свой, — захлебываясь ст радостного волнения, заговорил Генджи, — я во вчерашнем бою к немцам попал, убежал.
— Не русский, что ли?
— Туркмен я.
— Один?
— Один.
— Ну, давай ползи. Только смотри — мы наготове. Чуть что — на тот свет пойдешь.
Генджи узнал голос.
— Это ты, Мороз?
В окопе помолчали. Потом тот же голос сказал:
— Генджи, что ли?
Сатыбалдыев молча выслушал его сбивчивый, горячий рассказ. Потом сказал:
— Вот ведь как бывает. Ну, ладно. То хорошо, что хорошо кончается. Вовремя ты явился. На рассвете уходим. Сменяют нас. Иди отдыхай пока.
Сильно поредевший, измотанный боями взвод Сатыбалдыева отвели на отдых. Солдатам выделили домик, стоящий среди виноградников.
День был теплый. Генджи лёг в тени под яблоней, закинул руки за голову и стал бездумно, наслаждаясь бездельем и тишиной, смотреть в синее небо. Там, в вышине, совсем как в мирное время, кружились голуби, и ему приятно было следить за их полетом.
Неподалеку, в соседнем доме, остановились солдаты из пополнения. Они разговаривали, смеялись, плескались водой, но Генджи не обращал на них внимания. И вдруг ему показалась, что там раздался хрипловатый басок Хайдара. Генджи сразу же сел, вглядываясь в лица солдат. И он увидел Хайдара. Голый по пояс, он вытирал полотенцем свою щуплую грудь и блаженно улыбался.
— Ну, рассказывай, вояка, — сказал Хайдар, — сколько человек уже убил.?
Генджи нахмурился.
— Я солдат, не убийца.
— Ладно, не придирайся к словам. Конечно, я имел в виду фашистов.
— Не считал…
Хайдар нагнулся, сказал доверительно:
— Напрасно. Может пригодиться. Мне тут наши ребята рассказывали, что ты уже успел подпортить свою биографию…
— То есть как это?
— Ну, ну, не смотри на меня так. Был в плену?
— Так я же… — от возмущения у Генджи сорвался голос.
— Не кипятись, — Хайдар посмотрел на него с обидным сочувствием. — Я же объяснял тебе, что такое анкета. Там, — он многозначительно поднял палец, — не будут разбираться, кто ты, да что ты, просто дадут анкету — заполни. А в ней — такой вопросик: «Был ли в плену?» И в скобочках пояснение: да, нет. И все. Написал «да», — значит, нет тебе доверия.
— Да что я — враг народа, что ли? Я же не сам, в бою оглушило меня…
Хайдар усмехнулся:
— И туго же до тебя доходит… Я ж говорю: только «да» или «нет». Понял? Без всяких комментариев.
— Так я же сбежал, к своим вернулся, — возмутился Генджи. — Одну только ночь…
— «Темная ночь», — пропел Хайдар и сразу же нахмурился. — За одну ночь, знаешь, что сделать можно? Докажи, что ты не дал там подписку.
У Генджи сжались кулаки.
Хайдар обнял его за плечи, заглянул в глаза:
— Ну чего ты… Я же тебе добра желаю, по-дружески. Как-никак старше тебя, кое в чем разбираюсь лучше. Я-то верю тебе, а вот другие… Так что не сердись.
Генджи вызвали в штаб. Командование представляло его к награде, и надо было заполнить анкету.
Ручка дрожала в его пальцах. Он вдруг вспомнил, что именно такая же, тонкая ручка была у фашистского офицера.
Фамилия… имя… год рождения… социальное происхождение. Нетвердой рукой выводит он ответ за ответом. И кажется ему, что Хайдар стоит за спиной и усмехается недобро, обнажая свои желтые зубы.
Он проснулся, когда еще только рассветало, и почувствовал щекочащий ноздри запах дыма. Наверное, это и разбудило его.
— Ага, проснулся, — равнодушно сказал Хайдар. — Заполнил анкетку?
До чего же неприятный человек, этот Хайдар. Он просто не может не делать людям зла.
Генджи сел, протер глаза, потянулся, хрустнув суставами, и стал смотреть, как Хайдар раздувает огонь под котелком. Вокруг валялись перья. «Что это он варит» — подумал Генджи и вдруг догадался: голубей!
Он вскочил, сжал кулаки.
— Ты что делаешь? — голос его прозвучал слишком громко в предутренней тишине.
Хайдар отпрянул, испуганно взмахнул руками.
— Тише ты, раскричался… Не видишь — завтрак готовлю. Попробуешь — пальчики оближешь.
— Да ты… ты… — Генджи от возмущения не находил слов. — Ты — негодяй! Вор!
Хайдар уже успокоился, снова присел у костра. Сказал:
— Хватит громких слов. Подумаешь, пара жалких голубей… Из-за этого такой шум.
— Да ты позоришь имя солдата! — крикнул Генджи. — Чтобы набить только брюхо, ты готов на любое… на любую подлость!
Внизу текла речка. Отсюда, с холма, было видно, какая в ней чистая прозрачная вода, и слышно, как журчит она, негромко и ровно. В соседнем лесу заливались соловьи. Небо над головой было синим, и белые легкие облака на нем висели неподвижно, пронизанные солнцем. Солнечные лучи согревали землю, и она пахла дурманно, волнующе.
Генджи лежал в траве возле только что вырытого им окопа и радовался журчанию речки, пению соловьев, голубизне неба и солнцу, такому щедрому в этот осенний день. Ему было хорошо еще и оттого, что сегодня утром командир батальона, обходя позиции, задержался возле него и сказал: «Представление утверждено, товарищ Сейранов. Скоро вы приколете к гимнастерке свой первый орден «Слава» третьей степени. Поздравляю».
В нескольких шагах от него все еще углублял свой окоп Хайдар. Пот катился по его лицу, застилал глаза, и он время от времени утирал рукавом гимнастерки. Иногда, распрямляя ноющую спину, он поглядывал на Генджи, и злость закипала в нем. «Лежит, на солнышке греется… И, наверное, об ордене думает. Сопляк, а добился своего. Теперь зазнается. Как же, герои… А всего-то и дела — железка о пяти концах. Слава… Подумаешь! Пуля, она не будет разбирать, где герои, где не герой».
И он с новым ожесточением продолжал рыть свой окоп.
«Каждый за своим счастьем гонится, — рассуждал он. — А в чем оно, счастье? Никто не знает… Этому вон посулили орден — уже на седьмом небе. Дуракам, им немного надо — в президиуме на собрании посидеть, медальку получить, начальству руку пожать. Дурачье! Это же все — обман, пыль в глаза. Жизни не знает, вот и… А мне бы только эту заваруху пережить. Уж я тогда не растеряюсь».
Ему показалось, что кто-то стоит над ним, он вздрогнул и боязливо распрямился. Никого не было. Да и кому дано читать чужие мысли?..
Брод охраняли трое. Старшим был сержант Федотов.
Прощаясь с ними, лейтенант Сатыбалдыев сказал:
— Пойдут здесь немцы или нет — неизвестно. Но если пойдут — ваша задача остановить их, не пустить в лес.
Он уехал, а трое остались на холме и стали готовить оборону.
Вокруг стояла такая тишина, что не верилось в близость войны. Но и Федотов, и Генджи, и Хайдар знали, что большая танковая колонна немцев, прорвав фронт, вклинилась в расположение наших войск, стала нападать на попадавшие на пути разрозненные части. В конце концов ее остановила наша артиллерия, и уцелевшие танки, отчаянно сопротивляясь, повернули обратно.
Танк сначала двигался по тому берегу, потом развернулся, остановился на секунду и, взревев мотором, вошел в реку. Почему-то немецкие танкисты не повели машину через явно видный брод, у которого сохранились по берегам следы колес, а переправились в стороне. Подминая гусеницами легкий кустарник, танк мчался к лесу. За ним на траве оставался мокрый след.
Сжимая рукой противотанковую гранату, Генджи выскочил из окопа и побежал ему наперерез. Но сержант опередил его. Генджи увидел, как метнулся из-под танка багрово-черный столб взрыва и упал, осыпаемый комьями земли. «Готов один», — подумал он, но, открыв глаза, увидел, что танк продолжает идти и разворачивает на ходу башню в их сторону. И в это время под гусеницу полетела вторая граната. Грянул еще один взрыв. Черная лента гусеницы поползла с катков, складываясь горкой. Но танк был еще жив.
В это время Генджи уже скатился с холма и, пригибаясь и падая, прячась за кустами, обошел танк. Фашисты не заметили его. Генджи швырнул гранату в бензобак и покатился по обрывистому берегу к реке. Взрывная волна настигла его у самой воды, и он едва удержался, вцепившись в какие-то корни. Оглянувшись, увидел, как из густого дыма, окутавшего умолкнувший танк, рванулось к небу яркое пламя.
Солнце опускалось все ниже, и тень от сгоревшего танка, удлиняясь, тянулась к реке.
Генджи и Хайдар сидели в одном окопе возле пулемета. Генджи грыз травинку и поглядывал на реку. После гибели сержанта он стал командиром расчета. Хайдар, который был старше его вдвое, сначала возмутился, но Генджи вдруг поднялся, одернул гимнастерку и сказал жестко, подражая лейтенанту:
— Оставить разговорчики, товарищ Дабараев. Перетащите в окоп, где пулемет, все имущество.
Хайдар поворчал, но приказание выполнил. Спустившись в окоп, он сначала обиженно молчал, потом не выдержал.
— Ты, наверное, рассчитываешь и вторую степень «Славы» получить, — с ехидцей сказал он. — Все-таки танк уничтожил…
— Танк подбил сержант, — глухо ответил Генджи. — Ты же видел.
Но Хайдар не унимался:
— Так об этом только ты да я знаем. А сержанту теперь награды вроде бы ни к чему.
Генджи посмотрел туда, где совсем недавно был окоп, а теперь возвышался свежий холмик с камнем наверху.
«Сколько же мерзких мыслей в голове этого Хайдара, — подумал он. — Ради того, чтобы показать себя в лучшем свете, он готов обокрасть даже убитого: мол, сержант ни при чем, это мы, герои, подбили танк… Ах, негодяй!..»
— Слушай, — тихо, сдерживая гнев, сказал Генджи, — у сержанта, может, сынишка растет где-то. Узнает, как геройски погиб его отец, гордиться им будет, сам захочет героем стать. А ты…
— Да что ты все мне лекции читаешь, — даже как будто с обидой проговорил Хайдар. — Я сам грамотный, побольше твоего учился. И пожил больше, и жизнь лучше знаю. Если всегда следовать всем этим писаным и неписаным законам, ничего не добьешься. А человек должен стремиться к чему-то большому, красивому. И будет справедливо, если он добьется своего. Но на пути ему придется поступиться мелочами. И это тоже справедливо. — Он увлекся и заговорил горячо, брызгая слюной. — Ты пойми, семья его неизвестно где, да и есть ли она у него. А мы — вот они, здесь. Те в глубоком тылу, а мы вместе с ним смотрели в глаза смерти. Значит, по справедливости.