В части создания запаса отравляющих веществ на Краснопресненской фабрике-кухне № 1, среди реактивов лаборатории Лабазников нашел мышьяковую кислоту и сулему. Эти отравляющие вещества он прятал в шкафу в нижней его части, с тем, чтобы в нужный момент их использовать[271].
Ананьевым и Дмитриевым велась подготовительная работа по отравлениям, осуществить которые они не успели.
Лабазниковым от Морозова было получено около 10.000 руб. Около 4.000 руб. он передал Селисскому, 3.000 руб. дал Гуровичу Григорию Ефимовичу[272] за получение сведений о работах по концентратам пищевых веществ для нужд военного ведомства и сведения о плане использования работников общественного питания в военное время. Ананьеву дал 1.000 руб., Дмитриеву — 200 руб., остальные оставил себе[273].
4 августа 1934 г. за № 30196. НКВД СССР сообщило секретарю ЦК ВКП(б) Кагановичу, что арестованные Морозов Николай Иванович и Лабазников Николай Кузьмич, переброшенные японскими разведывательными органами из Харбина в СССР в 1931–1932 гг., в своих показаниях сообщили, что совместно с ними проводил шпионскую работу Брагин Абрам Григорьевич — директор института Сои[274]
На основании показаний Морозова и Лобазникова, 26 апреля 1934 г. Брагин был арестован. В процессе следствия никаких дополнительных материалов ни допросы, ни очные ставки не дали. Брагин вину свою категорически отрицал.
17 июля 1934 г. НКВД направило в Центральный комитет ВКП(б) Сталину копии 2-х заявлений на имя Ворошилова и Ягоды от заключенного Брагина привлеченного к ответственности по обвинению в шпионаже в пользу Японии[275].
Он писал, что со второй половины апреля 1934 г. обращался с проектом мероприятий, связанных с организацией военно-продовольственной базы обороны ДВК к Ворошилову. По отдельным вопросам проекта он еще в 1933 г. говорил с Блюхером и Крутовым, однако дело с места не двигалось, хотя после первого, значительного урожая сои в 1931 г. японцы с большой тревогой указывали, что появление экспорта русской сои из южных портов может быть большим ударом для народного хозяйства Манчжурии.
Брагин писал: «еще несколько усилий и я смогу оправдать большое доверие, оказанное мне партией и ее подмогу, исполнить свой долг по укреплению обороны страны на случай войны с Японией, борьбой и работой которым сам вождь Красной армии дал столь высокую, столь лестную для меня оценку.
Но вернувшись домой после доклада в МК 26-го апреля, я застал там представителей ОГПУ, которые отвезли меня во Внутреннюю тюрьму ОГПу.
Здесь я, ушам своим не веря, узнал, что арестован по обвинению в военном шпионаже для Японии.
Как это не тяжело для меня, я считаю невозможным в докладной записке, посвященной государственному делу, касаться существа вопросов, относящихся лично ко мне.
Я надеюсь ОГПУ установит, что я никогда не имел ни малейшего отношения ни к одному факту, ни к одному слову шпионажа. И я был полностью прав, заявив шпионам на очной ставке, что их показания о моем соучастии в их преступлении есть не только наглая ложь, от начала до конца, но и бессмыслица.
Но пока идет уже третий месяц со дня моего ареста. Я не знаю, чем кончились вопросы первой части моего проекта о стимулировании экспортном фонде. И для них потеря времени может оказаться большой потерей. Год в наше время много значит / я показывай Вам данные европейских газет, что Германия уже посылала по вопросу о маньчжурской сои своих специальных представителей еще к Араки/»[276].
Брагин коснулся вопросов организации военнопродовольственной базы на ДВК за счет разработок по соевым продуктам. Он писал, что в одиночной камере внутренней тюрьмы трудно решить насколько это окажется сложным реализация этой программы. Однако видя, как каждую сельскохозяйственную кампанию стоит техника из-за перебоев с горючим, даже в тех районах, откуда видны неф-тевышки и где дороги как мостовые, он предполагал, что на окраине СССР, при тягчайшем бездорожье, в дни, когда будут «петь пули», в условиях растущей моторизации и механизации армии будет еще сложнее. В такой ситуации перебои с горючим могут решить не только темпы, но и судьбу боевых операций. У японцев есть патент получения горючего из сои. По мнению Брагина, необходимо этот патент раскрыть во что бы то ни стало.
Брагин просил Ворошилова вызвать его к себе и дать возможность сделать сообщение о сделанных практических мероприятиях.
«Вы и тов. Ягода не раз использовали знания и опыт даже врагов для укрепления обороны СССР. Еще тов. Ленин, приглашая Люберсака, считал это необходимым. Я прошу Бас дать мне возможность закончить начатое мною цело не на основе этой формулы. Со времени письма обо мне тов. Ленина к тов. Яковенко /тогда Наркомзему/ партия вот уже 13 лет ставит меня на такие ответственные, трудные / большей частью новые для СССР/ работы, на которые посылают только проверенных большевиков. Я не только гордился этим. Со всей ответственностью заявляю: по своим убеждениям, по своей работе, в своей личной жизни я был достоин такого доверия. Это ведь легко проверить.
Вот почему я прошу Вас не отнимать у меня вашего доверия. В нем мое сильнейшее оружие не для самозащиты, а для борьбы за то дело, о котором я Вам настоящим докладываю. Это ведь не только моя оценка, что это дело имеет огромнейшее народно-хозяйственное и исключительное оборонное значение»[277].
Во втором своем заявлении Ягоде Брагин писал, что занимается делом, имеющим огромнейшее народнохозяйственное и исключительное оборонное значение. Просил принять его. По его совам он не просил об этом раньше, так как, со дня на день, ожидал, что ОГПу его освободит и даст возможность закончить работу, хотя бы в отношении ДВК.
«Но, к сожалению, несмотря на то, что я ни в чем не виноват, что шпионы в своих показаниях по моему адресу не только нагло лгут, но и путаю — я еще в тюрьме»…
«Вы поймете тов. Ягода какую большую и важную разведку я проделал, но не для, а против японцев, но для дела не это важно — важно, что материалы этой разведки, продвинутые или использованные ОГПу, должны уже в 1935 г. крепить на ДВК силы красноармейцев, их коней, а может быть (если тов. Кропотов прав, а это кажется так) и танков»[278].
Сталин после прочтения этих заявлений не стал принимать решения, отписав его секретарю ЦК ВКП(б) Кагановичу.
4 августа заместитель наркома внутренних дел Прокофьев направил Кагановичу письмо. Он писал, что для судебного разбирательства кроме указанных показаний, изобличающих японских разведчиков, других данных, уличающих Брагина в конкретной шпионской деятельности, нет. Следствие было лишено возможности добыть дополнительные материалы, уличающие его в шпионаже. В связи с этим НКВД считало целесообразным заслушать это дело на Особом совещании при НКВД СССР, так как заслушивание этого дела в обычном судебном порядке могло встретить серьезные затруднения. Каганович вначале решил направить это дело на рассмотрение прокурора, затем зачеркнул свою первую резолюцию, написав новую: «Согласен на освобождение Брагина»[279]. Решение, по-видимому, продиктовано большими сомнениями в виновности Брагина и желанием использовать его опыт при проведении научных разработок по соевым продуктам.
Заместитель наркома Внутренних дел СССР Агранов 9 сентября 1935 г. сообщил председателю народных комиссаров СССР Молотову о том, что Управлением НКВД по Красноярскому краю арестован Ляхович Викентий Иосифович, 1913 г. рождения, служащий краевого ветеринарного управления, прибывший в СССР в 1930 г. из Манчжурии.
С целью заражения людей и скота, из склада биопрепаратов Ветеринарного управления им была похищена и выброшена на улицу сибиреязвенная вакцина. Флакон этой вакцины в количестве 120 грамм был обнаружен на улице Баграда.
В ходе следствия Ляхович сознался в том, что проживая в Манчжурии, в г. Хайдаре в 1930 г. был завербован бывшими белыми офицерами Черных и Шемякиным. В СССР был переброшен с целью совершения диверсионных актов и сбора сведений о численности и вооружении Красной армии. По этой работе он был связан с ранее переброшенными на территорию СССР из Манчжурии Темных и Сударковым.
Для контрреволюционной работы и организации крушений транзитных и маневровых поездов, а также для сбора сведений о прохождении воинских эшелонов и грузов на Дальний Восток Ляхович завербовал таксировщика конторы Лестехснаба Рупасова и служащего краевого ветеринарного склада Базуева.
Из г. Хабаровска к Ляхович для связи приезжали Петров Иван Федорович и Федоров Александр Иванович. Связь с заграницей, по показаниям Ляховича осуществлялась через китайцев Ван-Тина и Чуф-Це[280].
11 сентября 1934 г. заместитель наркома внутренних дел Прокофьев направил секретарю ЦК Л. М. Кагановичу письмо, в котором сообщал, что осенью 1933 г. в Маньчжурию дезертировали военнослужащие — Трифонов Александр Александрович, механик катера, и мотористы Еськов Виталий и Моров Георгий. Там их японцы арестовали и после допроса, на котором они дали подробные показания об оборонном строительстве участка № 103, освободили и послали на работу в механические мастерские военно-морского штаба Манчжоу-Го.
После некоторой обработки Трифонов был завербован японцем Суда для шпионско-диверсионной деятельности на территории СССР. 10 июля 1934 г. он был переброшен нелегально на территорию советского Дальнего Востока с заданием проехать по маршруту Советская гавань — бухта ДеКастри — по реке Амуру до Николаевска и Комсомольска-на-Амуре. В этих пунктах необходимо было узнать номера и собрать данные о численности воинских частей и их местонахождении, заснять оборонные точки укреплений в бухте Де-Кастри и Советской гавани, раздобыть и привезти в Харбин образцы строительного материала строящихся оборонных объектов.