ипом: лицемером, злопамятным и завистливым чиновником. За годы их совместной жизни Люшков никогда не читал и не интересовался политической литературой, хотя очень увлекался художественной. До 1933 г. Люшков, выполняя некоторые общественные и партийные обязанности, ими не тяготился. Но с 1933 г. в нем произошла большая перемена — он стал относиться равнодушно к политической жизни. К факту его избрания в Верховный Совет СССР отнесся безразлично, не переживал радости по поводу принятия Сталинской Конституции. Также равнодушно он относился к работам 1-й Сессии Верховного Совета. Больше того, в отношениях Люшкова к большим и важным достижениям Советской власти сквозила ирония. Ей особенно запечатлелось его ироническое отношение к стихотворениям Джамбула, посвященным Сталину. По поводу процессов правотроцкистских шаек Люшков не выражал никакого негодования и не реагировал на них ни единым словом, хотя дома подымался этот разговор.
Оценивая семь лет их совместной жизни, Нина рассказала, что Люшков носил маску, при помощи которой старался скрыть от людей, от партии и советской власти свою пошлость, свое двурушничество и предательство. По ее мнению, Люшкова и Когана связывала какая-то тайна. Люшков в душе не любил Когана, так же как Коган не был искренен к Люшкову, но тем не менее они стремились работать вместе. В январе 1938 г. Люшков говорил, что он ставит вопрос об отзыве Когана, но причины этого жене не объяснят.
Аресты Молчанова и других лиц, с которыми Люшков был в близких отношениях, огорчали его. Однако по поводу арестов Балицкого и его группы он злорадствовал. О ходе следствия по делу украинских чекистов его ориентировал по телефону из Киева И. М. Леплевский. С 1936 г. Люшков старался конспирировать от жены свои встречи с Леплевским. Нине казалось, что это объяснялось его отрицательным отношением к Леплевскому, на почве его вмешательства в их семейную жизнь.
Когда позже Люшков сообщил ей в мае 1938 г. об аресте Леплевского, Нина задала ему вопрос, а как с Инсаровым? На что Люшков ответил, что, наверное, арестован и Инсаров.
В заключении она рассказала, что Люшков условился писать ей в Москву не на адрес квартиры, а до востребования, на имя ее матери, которую она предполагала пригласить к себе в гости из Кисловодска. На вопрос жены зачем он это делает, Люшков не ответил.
По ее словам, в Хабаровске у них дома бывали только Коган и Осинин.
С Блюхером Люшков был в плохих отношениях. Она однажды невольно слышала разговор Люшков с Осининым о Блюхере, после чего ей стало ясно, что Люшков не ладит с Блюхером и не любит его.
Жена Люшкова рассказала все. Было ясно, что о готовящемся побеге она ничего не знала. Тем не менее, 19 января 1939 г. она как «член семьи изменника Родины» была осуждена на восемь лет лишения свободы. Через восемь лет была освобождена.
НКВД спешно проводило расследование бегства Люшкова. Ежов докладывал Сталину предварительные результаты расследования обстоятельств измены бывшего начальника НКВД по ДВК. Он писал, что НКВД располагало сведениями, что Люшков был близок к Молчанову и Ягоде и являлся для них своим человеком. В силу этого им было принято решение Люшкова с Дальнего Востока отозвать.
Ежов считал, что по ряду выявленных теперь признаков можно судить, что решение бежать за кордон созрело у Люшкова давно, а самый побег тщательно подготовлялся им в течение длительного времени. При этом он ссылается на показания арестованной жены Люшкова, изложенные выше.
Он сообщал, что 13 и 22–29 мая Люшков под различными служебными предлогами один, без секретаря, выезжал на границу, на участки Гродековского и Посьетского пограничных отрядов и обстоятельно занимался вопросами работы иностранного отдела и, в частности, вопросами переброски и приема закордонной агентуры. До этого Люшков на границе никогда не был и работой Иностранного отдела особенно не интересовался.
По показаниям заместителя начальника Иностранного отдела УНКВД по ДВК Стрелкова 28 или 29 мая Люшков вызвал его к себе с докладом. Не слушая доклада, Люшков взял со стола несколько телеграфных бланков, исписанных его рукой, и задал Стрелкову вопрос: «Вы знаете, как может ИНО перебрасывать свою агентуру без пограничной охраны?» На этот вопрос Стрелков ответил отрицательно. Тогда Люшков сказал, что от Народного Комиссара им получено задание, которое лично им было расшифровано, — принять важного агента, ожидаемого из Хунчуна на участке заставы имени Косарева.
Люшков приказал Стрелкову для проведения операции достать 15 тысяч валюты и строго предупредил никому, даже его заместителю Осинину ничего об операции не говорить. Если кто-либо будет интересоваться поездкой, то сказать, что Люшков едет обследовать Приморское управление НКВД и одновременно для того, чтобы подобрать кандидатуры для вербовок и для участия в областной партийной конференции.
Заехав в гор. Ворошилов на полтора часа, Люшков сразу же выехал на заставу имени Косарева. На заставе Люшков по карте участка границы выбрал дорогу, идущую с территории СССР на гор. Хунчун, и приказал начальнику заставу вести его на участок. Вместе с собой Люшков взял начальника Посьетского пограничного отряда Гребеника, Стрелкова и начальника заставы, которым приказал пограничные наряды на избранном участке не выставлять.
По истечении условпенного времени Люшков на месте мнимой встречи с агентом обнаружен не был. Его нашли только через 2 часа, примерно в трехстах метрах от границы. Люшков причину своего отсутствия объяснит тем, что заблудился и категорически приказал никому об этом не говорить. Стрелков, Гребеник и начальник заставы это приказание выполнили.
Ежов делает вывод, что Люшков еще 28–29 мая подготовил свой побег за границу, а вернувшись в Хабаровск, ускорил свои домашние дела, отправив жену и дочь в Москву вместе с их имуществом.
Далее Ежов пишет, что 9 июня Люшков, совместно с начальником штаба ОКДВА комкором Г. М. Штерном, полковником Ивановым, заместителем начальника Иностранного отдела Стрелковым и сотрудником УГБ Простокулаковым, выехал в Гродеково. Эту поездку Люшков мотивировал необходимостью личной проверки обстановки в Гродековском укрепленном районе в связи с захватом и уводом японцами красноармейцев. Одновременно Люшков приказал подготовить к переброске за кордон агента и 2 группы партизан для действий против белых в Пограничной.
Из Гродеково ночью 10 июня Люшков выехал на заставу Рассыпная Падь, где интересовался степенью защищенности границы. 11 июня он заявил, что ночью на участке Рассыпная Падь, или Падь Этапная, на территорию СССР должен выйти агент, прибывающий из Харбина. Приказал полковнику Иванову выехать на заставу Кордонка и обследовать территорию. Позже Люшков сам прибыл на заставу Кордонка и оттуда направился к границе. При этом Люшков пытался приблизиться к линии границы, но предупреждался в нецелесообразности этого. Ночью 11 июня Люшков еще раз выезжал на границу к Рассыпной Пади.
В 7 часов утра 12 июня Люшков прибыл в г. Ворошилов и направился в Областное Управление НКВД, откуда в 9 часов прибыл в свой вагон, где запершись в салоне, вел продолжительную беседу с комкором Штерном. В 11 часов вместе с Ивановым и Стрелковым Люшков выехал в Посьет и в 19 часов прибыл на заставу имени Косарева, где приказал начальнику заставы Домаеву вести его к границе. Там он в бинокль тщательно изучал местность, спрашивал, где находится город Хунчун, где расположена японская застава.
Далее описывался побег Люшкова. Сообщалось, что никаких ценных документов при себе он не имел. Однако, обладая достаточной памятью, он хорошо и подробно помнит все основные данные, касающиеся вопросов обороны Дальнего Востока, работы органов НКВД и охраны границы.
Из беседы с комкором Штерном Люшкову также могли стать известными и намечаемые по ОКДВА организационные мероприятия.
По данным закордонного агента Хунчунской жандармерии было выяснено, что Люшков был обнаружен на территории Манчжоу-Го при обходе японской пограничной стражи в 5 часов 13 июня. При нем было 2 пистолета и свыше 3 тысяч гоби. На месте не было переводчика и Люшкова направили в Хунчунскую жандармерию, где он стал сообщать важные военные данные, о чем сразу было сообщено штабам Ковейской и Квантунской армий.
Из-за границы были получены сведения, что 19 июня в Хунчун прибыл командующий японской армией в Корее генерал Койса, якобы, для инспектирования войск в Хунчуне. Однако можно предположить, что его приезд связан с нахождением в Хунчуне Люшкова.
Ежовым были даны указания усилить охрану границы, принять меры к сохранению агентуры в Корее, свернуть резидентуры, непосредственно подчиненные Хабаровску.
Люшков же после своего бегства был доставлен в Японию, тайно помещен в так называемую «контору Кудан», где систематически допрашивался.
При переходе границы у Люшкова действительно никаких документов не было. При себе имелось лишь служебное удостоверение, два пистолета (системы «маузер» и «дер-ринджер»), часы «лонжин», черные очки, папиросы, 4153 йены в японской, корейской и маньчжурской валюте, 160 рублей, орден Ленина и еще две награды (имеется в виду почетные знаки: V лет ВЧК и XV лет ВЧК-ОГПУ), фотография жены, телеграмма и несколько документов на русском языке. Все остальное он «хранил» у себя в голове.
«Как ни старались японцы сохранить в секрете побег Люшкова, об этом (до сих пор неизвестно, каким образом) пронюхали агенты польской разведки. Но их собственное руководство в это не поверило. Сведения были очень расплывчатыми. Впервые анонимная информация о переходе Люшкова к японцам была помещена в одной из газет Риги 24 июня. Через неделю аналогичная заметка появилась в немецкой прессе. Советские власти "железобетонно" молчали, хотя им уже стало ясно: Люшков сбежал. О том, что Люшков находился в Японии, не знали даже сотрудники японского посольства в Москве. Уже после разгрома Японии американские исследователи нашли в материалах японского МИДа несколько нот советского посла в Японии с требованием выдачи Люшкова