Классический роман легендарного мастера.
Сюжет у Хиггинса выстроен стремительно, как одна сплошная сцена погони, а диалог звучит с пугающей достоверностью.
Бальзак бостонского подбрюшья, Джордж Хиггинс обладает идеальным слухом. Голоса его бандитов уникальны, как отпечатки пальцев.
Хиггинс — блестящий стилист.
Однажды Раймонд Чандлер нанес на карту мировой литературы Южную Калифорнию; теперь Джордж Хиггинс то же самое сделал с Бостоном.
Джордж Хиггинс останется в веках, когда его коллег и конкурентов по цеху давно забудут.
Джордж ХиггинсОграбление казино
1
Серый костюм в тусклую красную полоску, фактурная розовая рубашка, на левой французской манжете инициалы, малиновый галстук с золотинкой — Амато сидел за столом-почкой с ореховой отделкой и разглядывал.
— Я вам прямо скажу, — произнес он. — Смотритесь вы, ребята, отлично. Заявляетесь на четыре часа позже, на вид говно насранное, и от вас воняет. Блядь, с кичи только откинулись или что?
— Это все он, — ответил первый. — Опоздал. А я стоял и ждал его.
На обоих — черные высокие ботинки с красными замшевыми вставками. На первом защитного цвета пончо, трепаный серый свитер и линялые джинсы. Длинные волосы — грязно-светлые. Бакенбарды. На втором — защитное пончо, серая фуфайка и грязные белые джинсы. Черные волосы до плеч. И черная щетина.
— Собак надо было запереть, — сказал второй. — У меня ж их четырнадцать штук. Это не сразу. Не могу ж я просто так куда-то, а их на улице оставить.
— И в шерсти весь, — сказал Амато. — Собакам этим, видать, с тылу заходишь.
— Все от дрочки, Хорек, — сказал второй. — У меня ж нет твоего фарта после выпуля, ни гешефтик меня не ждет, ни хера. Вот и приходится по масти.
— Здесь — Джонни, — сказал Амато. — Можете звать меня Джонни. Для шестерок я тут скорее «мистер», но вам можно «Джонни». Нормально будет.
— Попробую не забыть, Хорек. Честно, — ответил второй. — Но ты же скидку мне делай, а? Я, блядь, тока-тока с деревни. У меня в башке пиздец. Мне надо опять к обществу приспосабливаться, вот чего.
— Получше никого не мог подобрать? — спросил Амато у первого. — Этот говенно выглядит и никаких манер. И мне с такой сранью как?
— Мог бы, — ответил первый. — Но ты ж сам просил найти порядочного, помнишь? А Расселл, может, и умничает, но порядочный. Если привыкнуть.
— Еще бы, — подтвердил Расселл. — А когда таким, как ты, че-то надо, а у самих кишка тонка, наверно, придется очень постараться.
— Очень мне этот мудак не нравится, — сказал Амато первому. — Наглый слишком, на мой нюх. Сходил бы лучше притащил мне крутого черножопого. А на этого хуесоса мне терпения не хватит даже объяснить, чего я хочу.
— Расселл, ну еб твою, — сказал первый. — Будь добр, заткнись уже нахуй, не дергай мужика почем зря, а? Он нам помочь хочет.
— Я не знал, — ответил Расселл. — Я думал, это мы ему хотим помочь. В натуре, Хорек? Помочь мне хочешь?
— Пошел отсюда нахуй, — сказал Амато.
— Ого, — сказал Расселл. — Так, блядь, нельзя с людьми разговаривать. Когда клиента учишь машину водить, ты разве так с ним?
— Я вот чего хотел, — сказал Амато. — Мне два парня нужны — принесет тридцатку, по моим прикидкам. Тридцать тонн. А таких говнюков, как он, Фрэнки, таких вот засранцев я покупаю десятками по восемьдесят центов. И еще одного в придачу мне дают просто так. Найди мне кого-нибудь еще, Фрэнки. А такую срань я выслушивать не стану.
— Шмагу нашу помнишь? — спросил Фрэнки.
— Шмагу, — сказал Амато. — Какую еще шмагу? У нас шмаг сотен девять было. Только повернешься, эта мартышка новую сует, давай подписывай. Какую шмагу?
— Ту, по которой нас завалил, — ответил Фрэнки. — Федеральную.
— По коллектовке, — сказал Амато. — Ну. Когда на меня тот здоровый трюфель наехал.
— Дылда Сэлли, — сказал Фрэнки.
— Не знаю я, как его звали, — ответил Амато. — Мы с ним лясы не точили. Он с меня штаны спустить пытался, вот и все. «Ты, мальчонка, не дрыгайся минуточку, я тебе в сахарную попцу щас заправлю». Гондон. И весь в белой помаде.
— А на следующую ночь его не стало, — сказал Фрэнки.
— А на следующую ночь меня не стало, — сказал Амато. — Если б остался, точно бы не стало того черножопого. Я уже Билли Данну долото посунул на этого ебилу, если б я остался, он бы его на шпацире замочил. Вертухаи же, блядь, тупые — когда надо, их не дождешься, вот и вертись как знаешь.
— Ты был в Норфолке, — сказал Фрэнки.
— Я был в Норфолке, — подтвердил Амато. — Сижу весь день, слушаю, как какой-то щегол моего, блядь, адвоката рылом в говно макает, а сам думаю только, что Билли с этим трюфелем сделает, когда я вернусь. И тут выясняется, что еду я в Норфолк. И вечером у меня только один базар — с монашкой в серой херотени. Спрашивает, не хочу ли я на гитаре, блядь, научиться.
— Я ее знаю, — сказал Расселл. — Она там везде. В Конкорд как-то раз приезжала. Я ей говорю: «Сестра, если б я хотел научиться на гитаре, я б гитару и взял, блядь». Больше не лезла. А многим нравилась.
— В тот вечер черножопый в больничку загремел, — сказал Фрэнки.
— Хорошо, — сказал Амато. — Хоть сдох он там, блядь?
— Не-а, — ответил Фрэнки. — Но я его потом видал. Ему на тыкве, блядь, фута три шкуры не хватало.
— Ого, — сказал Амато.
— Он. — И Фрэнки кивнул на Расселла.
— Без балды? — сказал Амато.
— Обскубал его, как блядский апельсин, — сказал Фрэнки.
— Скорее, как кору с дерева, нахуй, обдирать, — сказал Расселл. — Такой шкуры, как на нем, я больше нигде не видал.
— И на тебя наезжал? — спросил Амато.
— Кто-то всегда наезжает, — сказал Расселл. — У кого-то, мне показалось, самая здоровая емкость с пастой на свете, и он на меня наезжает. А у меня блудка имелась — я пока туда ехал, с одним парнем познакомился, и он мне говорит: давай стоху из заначки, я тебе эту блудку справлю. Говорит, пригодится на всякий пожарный. И точно — десяти минут не прошло, а этот черножопый давай ко мне подъезжать. Но потом уже не подкатывал.
— Так вот оно и вышло, — сказал Фрэнки. — Мудак-то он мудак, но длинный.
— А чистый? — спросил Амато. — Оба вы чистые?
— Фрэнки, — сказал Расселл. — Ты на чем сидишь?
— Закрой уже, блядь, нахуй, хайло, Расселл, а? — сказал Фрэнки. — Ну. Я как откинулся, в рот ни капли, только бухло. Да и не сказать, что бухло. Так, по пивку. Получки вот дождусь — начну с хорошей выдержкой кирять, такое вот.
— Ты на колесах, — сказал Амато. — На киче ты на колесах сидел. Я тебя видел, не забывай. Сонники жрал, за ушами трещало.
— Джон, — сказал Фрэнки. — Сонники там были. А вот пива я не заметил, чтоб наливали. Вот и брал, что есть. А после выпуля так и близко не подходил.
— А он? — спросил Амато.
— Ой, Хорек, — сказал Расселл. — Я лично вообще против. Ну, от силы пару кварт крепленого пойла, травы чуток, пару-другую чеков, но я ж этим сопел, нет? Нельзя сказать, что я на чем-то сижу. Я вообще бойскаут-волчонок, знаешь? Там при входе шмон, а потом узлы учат завязывать — такое вот.
— Хмурый, — сообщил Амато Фрэнки; тот пожал плечами. — Я прошу тебя найти мне чувака, а получаю вот такое, а дело не ждет, и нам светил очень милый куш. Мне одного надо, два чувака на сравнительно простую работу, главное — чтоб они ее не проебали. А ты мне что подсунул? Какого-то, блядь, пыжика. И я теперь должен вас, ребята, взять туда и пустить, и вы туда пойдете и раз и навсегда все проебете — а такая работа раз в миллион лет выпадает. Я не жопой тут повертеть, знаешь, поэтому мне нужен чувак, который будет нормально выглядеть, а вот это туда зайдет — и что? Отключится? Мне капуста, блядь, нужна, а больше ничего.
— Хорек, — сказал Расселл, — когда я был маленьким, я по «Чераколу» улетал. И без побочки. А когда служил у дяди, мне, знаешь, в норы лазить приходилось. Вся рожа в саже, а я в норе — в кулаке сорок пятый калибр, в зубах, блядь, нож, а я в тоннели лезу. Каждый день вот так лазил. Если в тоннеле ничего нет — хороший день, значит. А не очень повезет — так там, блядь, змея окажется или еще чего, и оно захочет тебя сожрать. Слегка не повезет — это если какой-нибудь тощий косоглазый внутри сидит с винтовкой и в тебя целит. А совсем плохо — это если он в тебя еще и попадет. Или проволочка там натянута, а ты прощелкал или внимания не обратил, а проволочка эта прицеплена к чему-нибудь такому, что очень быстро взрывается. Еще бывает — бамбуковые колья торчат острые, все вьетконговским говном обмазаны, и заражение крови у тебя случается мухой… Так вот, мне совсем плохо никогда не было, — сказал Расселл. — Два года я по этим норам лазил — и ни одного плохого дня. «Мустанги» я не скупал и говнюков тупых ездить не учил, но и дней скверных у меня не было… Штука-то вот в чем, Хорек, — продолжал он. — Когда у меня такие дни бывали, я ж не знал наверняка, плохой это день или нет, понимаешь? Начинал себе помаленьку, а там, прикидываю, — все дело в хватке. Мне б не хотелось тебя обижать или как-то, но у меня-то хватка всегда была, понимаешь? И мне казалось, что все неплохо, поскольку, думаю, хватка у меня есть, что еще надо, стало быть — все в порядке. Потому вижу — одного парня повезли, второго, в зеленые мешки суют, понимаешь? А у парочки, когда их оттуда выволокли, уже ни хватки нет, ни хуя, в буквальном смысле ни хуя, ни яиц — так им вот не повезло, потому что сажа в такой норе от ран не поможет. Ебаные эти мины-ловушки сажу пробивают, как будто и нет ее вовсе… Вот и стал я думать, — говорил Расселл. — А думать я не очень мастак. Но мозгой шевелить начал и вот вижу — в говнище я по самые брови и лично ничего с этим сделать не могу. Остается одно — хватка да везуха, только про хватку мне больше известно. Не могу я себе позволить скверных дней, просто не могу. А как их избежать — не знаю. Поэтому я оттуда вылазил и знал, завтра опять полезу, а думать могу только про одно: ну вот, еще один день потратил. И все. Покурю — и попускает… А потом на других смотреть стал, — продолжал он. — Вижу, а сам себе думаю: они же все, почти все, по крайней мере, шабят. И те, что на дури, знаешь? По тяжелой, то есть, на дури — они как-то притормаживают. И так вот я сижу и подмечаю. За собой, за другими — прорюхал немного и понял: вот оно что, когда те ребята подсаживались, они же тоже, наверно, по чуть-чуть сначала. А потом память отшибает. Тебе только одного надо, а на остальное накласть, понимаешь? Забавно так. А те, кто постарше, они бухают крепко. И скоро начинают очень болеть. А это скверно — у них руки трясутся. И тоже клювом щелкают. И ты туда залазишь, а там проводок, или узкоглазый, или