Фрэнки подошел к столу что ближе всех к двери. Остановился у первого человека. В голубой водолазке. Седого, коротко стриженного. Фрэнки поднес обрез совсем близко к его лицу; перезажатые головки патронов пришлись как раз на уровень его глаз. Мужчина произнес:
— Не.
Трэттмен сказал:
— Ребята, не надо. У вас и так уже все башли.
Фрэнки сказал:
— Все из карманов. На стол.
Трэттмен сказал:
— Оставьте болвана в покое.
Расселл проворно шагнул вперед. Фрэнки отступил на шаг от мужчины в водолазке.
— Вас за это порешат, — сказал Трэттмен.
Расселл подошел совсем близко к Трэттмену. Стволом тридцать восьмого дотронулся до его подбородка. Остальные наблюдали. Фрэнки наблюдал за остальными. Расселл стволом вздернул голову Трэттмена повыше, поднажав тридцать восьмым. Голова задралась, а Трэттмен весь изогнулся дугой назад. Он оперся руками о постель за спиной. Глаза выпучились. Он не открыл рта. Когда он выпрямлялся на кровати, Расселл внезапно отвел тридцать восьмой. Трэттмен подался вперед. Сказал:
— Мне все равно, они…
Расселл ударил стволом тридцать восьмого — рубящим, Трэттмену удар пришелся в основание шеи у воротника. Трэттмен застонал, но удержался, не упал.
Вперед шагнул Фрэнки. Обрез он держал у самого лица мужчины в голубой водолазке. Тот наклонился вперед, не вставая. Вынул бумажник. Вытащил из него наличку и выложил на стол.
Пока мужчина в голубой водолазке все это делал, Фрэнки развернул стволы на следующего. На том была бледно-зеленая поло. Человек полез за бумажником.
— Тут есть два способа, — произнес Фрэнки. — Легкий и трудный. Легкий — это вы все возьмете и сделаете так, как вот этот парень. Трудный — мы к вам подойдем сами и прочее, а я от такого нервничаю. Его видите вот? — Фрэнки повел обрезанными стволами на Расселла. — Мне нормально — это вот совсем так, как ему нервно. Когда нервно мне, ну — вы б его тогда видели, я так вот думаю, хотя совсем не хочется. Думать то есть, да еще если у него ствол. А у него ствол. Теперь чего нам хочется — а хочется нам, чтоб вы все позалезали себе в лопатники, в шкалики, нутряки и прочее. И в ремешочки свои, где такие змейки изнутри, — что у вас там? И либо начнете все это сразу выкладывать — либо можете сидеть и делать вид, что у вас в носке ничего нет. Потом, когда все выложат, что хотели, мы с моим нервным другом пройдем и проверим. И те, те ребята, которые всего не вспомнили, — мы им, по меньшей мере, зубы повыставляем. Как вам такое, а?
Никто ничего на это не сказал.
— Хорошо, — продолжал Фрэнки. — Мне тоже нравится. Чем меньше тех, кому не надо делать больно, тем лучше. В общем, не облажайтесь. Выгребайте все, не шумите, и никто не пострадает. Дело только в капусте.
Остальные мужчины вытащили бумажники и выложили деньги на столы. Двое сняли мокасины с латунными приблудами на подъеме, вытащили деньги и положили на столы. Один — в синей клетчатой рубашке — снял ремень, расстегнул молнию изнутри и вытащил четыре пятидесятки, сложенные вдоль. И тоже выложил на стол.
Фрэнки вернулся к двери. Расселл переходил от стола к столу, собирал деньги. Складывал их в открытый чемоданчик. Потом захлопнул его. Сунул тридцать восьмой себе за пояс. Взял по чемоданчику в руки. Фрэнки сделал два шага вперед. Расселл миновал его и остановился у двери.
— Я передумал, — сказал Фрэнки. — Он очень нервничает. Хочет уйти. Я этому парню ни в чем, блядь, не перечу. Не будем мы вас никак проверять. Вы очень умные. Не глупейте. Никто не умер. Не пытайтесь за нами гнаться.
Расселл открыл дверь и вышел. Быстро прошагал по террасе к лестнице. Поставил один чемоданчик, освободил правую руку и стащил с головы лыжную шапочку. Сунул ее в карман. Снова взял чемоданчик. Тихо спустился по лестнице с обоими в руках.
Фрэнки медленно водил стволами обреза из стороны в сторону, ощупывая всю комнату. Подождал он секунд сорок. Никто не пошевелился. Фрэнки стоял у самой двери.
Потом быстро открыл ее, попятился, захлопнул и подтащил к ней кресло. Подождал.
Шагнул прочь от двери. Сунул обрез под куртку. Быстро прошел по террасе. На ходу снял шапочку. Быстро спустился и прошел через всю стоянку. Расселл уже сидел в машине. Фрэнки забрался за руль и завелся. Не включая фар, «крайслер» быстро и тихо прокатился по выездной дорожке, под дубы и в темноту.
5
В пять минут третьего пополудни серебристый «торонадо», черная виниловая крыша, род-айлендский номер «651 ар-джей», проехал по Бойлстон-стрит и, плавно свернув на крайнюю правую полосу, пристроился перед изумрудно-белым «флитвудом», незаконно прибившимся на стоянку перед пабом «1776». Остановился «торонадо» напротив «Бригамз» — в одном корпусе от перекрестка с Тремонт-стрит.
Джеки Когэн в куртке из рельефной замши выронил «салем» на тротуар, наступил на окурок и сел в «торонадо». Захлопнул дверцу. Не взглянув на водителя, сказал:
— Бери вправо и пару кварталов.
На водителе была светло-серая рубашка из шотландки. И очень длинные белые волосы. Он выжал гидраматику.
— Не к суду, я понимаю? — уточнил он.
— Не, — ответил Когэн. — Просто здоровая яма. Вся строительная братия — только и всего. Там их обычно трое-четверо, сидят в машинах, греются. Не думай.
Водитель повернул направо по Тремонту.
— Очень переживал, — произнес он. — Когда я сказал, что позвонил, и Диллон велел с тобой увидеться, он очень разволновался. Как мужик?
— Не годится, — ответил Когэн. — Пришел в понедельник, три недели его не было, и приходит в понедельник, просит, чтоб другой парень его заменил. Во вторник-среду его, по-моему, вообще не было, а вчера позвонил, говорит: тот, кто его подменял, не может, пусть я кого-нибудь еще найду. Ну я и нашел. Сегодня его тоже нет. Говорят, врач сказал, не надо напрягаться, он в больнице пролежал больше двух с половиной недель, а если не будет напрягаться, на этой неделе все будет в норме. В общем, он ходит, но выглядит паршиво, я его видел — вчера видел его. В руку ему еще сандалят, он говорит, что напряжно от этого все равно, курить бросил, а лучше б, наверно, не бросал. Говорит, ему в грудь как ножом засаживают.
— Наверно, значит, какое-то время не сможет ничего тягать, — сказал водитель. Он остановился на красный на перекрестке с Нилэнд-стрит.
— Сейчас-то не может точно, — сказал Когэн. — Я думаю — лично я думаю, мужику очень фигово. Он же всегда, знаешь, как ни увижу его, он вечно ноет, как ему паршиво и прочее, то желудок беспокоит, а если не одно, так что-нибудь другое. А вот теперь точно свалился, это сразу видно, потому что ничего не говорит вообще, если только не подойдешь и не спросишь, но даже так ему рассказывать не в жилу. Думаю, допереживался.
Светофор мигнул, и «торонадо» миновал перекресток, а водитель сказал:
— Он мне сказал, когда услыхал, что, если Диллон не сможет, я должен поговорить с парнем, которого он прислал.
— Доедешь до кино, вон, — сказал Когэн, — видишь? Бери правее, там машину поставить можно.
— Это ты? — спросил водитель.
— Диллон сказал, где ты будешь и чтоб я там был и ждал тебя, — сказал Когэн. — Я обсмотрел все вокруг — не увидел больше никого, кто б мог туда прийти с тобой повидаться. А ты?
Водитель поставил «торонадо» за розовый «тандербёрд».
— Пару вечеров назад Марка Трэттмена потрясли, — сказал водитель.
— Слыхал, — отозвался Когэн. — Где-то пятьдесят три куска взяли?
— Ну, — ответил водитель, — скорее около полтоса. Два щегла.
— Ага, — сказал Когэн.
— Ты или Диллон что-нибудь про двух щеглов слыхали? — спросил водитель.
— Земля слухом полнится, — ответил Когэн. — Я слыхал, например, они в масках были.
— Точно, — подтвердил водитель.
— Поэтому, — сказал Когэн, — может, и не щеглы.
— Волосы длинные, — сказал водитель. — Люди видели, с-под низу торчали.
— Послушай, — сказал Когэн, — у меня теща болеет, нам к ней в воскресенье надо было ехать проведывать, поэтому, само собой, и в церковь пришлось, чтоб ворона ничего плохого не заподозрила. У попа там тоже длинные волосы были, елки-палки. Они парики могли напялить или как-то. Поди узнай.
— Так, — сказал водитель, — а одеты они были, как щеглы. В джинсовке, и воняло зверьем от них, Трэттмен говорил.
— Трэттмен говорил, — сказал Когэн. — Да от кучи народу воняет, послушай.
— Еще Трэттмен говорил, — сказал водитель, — у того, кто разговаривал, голос совсем пацанский.
— Трэттмен говорил, — повторил Когэн.
— Насколько я знаю, — сказал водитель, — у Трэттмена со слухом порядок. Да и с носом, и со всем остальным.
— Не-а, — сказал Когэн. — Ничего такого я все равно не слыхал.
— Но потом, само собой, когда я с ним разговаривал…
— Ты разговаривал с Трэттменом? — спросил Когэн.
— Нет, конечно, — сказал водитель. — Трэттмен позвонил Кангелизи, ему передали, и только потом я с ним поговорил.
— А, — сказал Когэн.
— Это важно? — спросил водитель.
— Может, и нет, — ответил Когэн. — Мне просто интересно стало, с чего это Трэттмен решил тебе позвонить. Я б не стал.
— Но я же с ним разговариваю, — сказал водитель.
— Ага, — сказал Когэн. — А я нет, и тебя я не знал — знал, конечно, что есть кто-то, но раньше никогда в жизни о тебе не слыхал. Забавно просто показалось, вот и все.
— Ну, я с ним не разговаривал, — сказал водитель. — С Трэттменом. Но парой слов мы перекинулись вчера вечером и сегодня утром тоже.
— Значит, никто, — сказал Когэн, — никто на самом деле с Трэттменом об этом не говорил.
— Один Кангелизи, — сказал водитель. — Трэттмен позвонил ему оттуда, но не дозвонился, жену только разбудил и всяко-разно.
— Ага, — сказал Когэн. — Значит, пока у нас только то, что Трэттмен кому-то сказал, больше ничего. И я, значит, должен пойти и найти парочку щеглов по тому, что Трэттмен сказал кому-то, с кем я даже не разговаривал.
— Он не так сказал, — сказал водитель. — Он сказал, чтоб я позвонил Диллону, и я позвонил Диллону, и потом я поговорил с ним, и он сказал мне поговорить с тем, кого пришлет Диллон, и узнать, что ты думаешь, то ест