Дойдя до часовни, Роза замерла, словно юная девушка, которая сомневалась, как правильно вести себя в хозяйском доме. Но под маской неуверенности в душе Розы бушевал шторм, озаряемый вспышками молний. Она так часто разглядывала изображение этой часовни на чертежах, снова и снова обводя взглядом штрихи стен, и вот теперь она могла открыть дверь и увидеть воочию все, что представляла…
Она шагнула в темноту.
В реальности все оказалось иначе. То, что на бумаге выглядело небольшой комнатой, на самом деле оказалось залом, пестрящим сочными красками и великолепными фресками. Пол был выложен узорчатым мрамором, стены задрапированы бархатом, скамьи сияли золотисто-коричневыми всполохами в слабом свете люстры. Даже в воздухе витали ароматы древности, струящийся запах сандалового дерева с каждым вдохом наполнял ее легкие приятным теплом.
Это было ошеломляюще. Однако величественную картину портил наспех сколоченный остов строительных лесов, занимавший дальнюю стену, на котором, лежа на животе, распростерся юноша. В руке он сжимал малярную кисть. И наблюдал за ней.
– Вы меня преследуете? – спросил Доминик Фонтана.
Роза подумала, не будет ли непростительной грубостью повернуться и уйти, не ответив.
– Я здесь с дядей, – сказала она вместо этого. – Нас пригласили отобедать с Его Святейшеством.
– Мастер Микеланджело здесь? – Он тут же подскочил, и доски угрожающе заскрипели.
– Кардинал Медичи хотел обсудить с ним какие-то личные вопросы, – сказала она, прежде чем Доминик успел рухнуть с лесов. – Видимо, их разговор не для ушей юной леди. – Доминик фыркнул в ответ. – Так вот над чем вы работали?
Она направилась к строительным лесам. Сквозь мешанину досок она смогла разглядеть тень фрески, занимавшей каждый свободный дюйм стены часовни.
– Впечатляет.
– Ее почти не видно. Вот. – К ее искреннему удивлению, Доминик отодвинул в сторону свои аккуратно разложенные краски и кисти и похлопал по строительным лесам рядом с собой. – Поднимайтесь сюда, – сказал он.
Роза заколебалась. Ей следовало бы использовать это время, чтобы внимательно изучить дверь в хранилище на лестнице, набросать в уме план часовни, всех деталей в поле зрения или…
– Ваше платье не помнется, – сказал Доминик. – Обещаю.
Что ж, если он собирался ее подразнить. Не обращая внимания на его протянутую ладонь, Роза, подхватив юбки, другой рукой ухватилась за леса, поднимаясь к нему.
– Как вам угодно, – пробормотал он, а она устроилась рядом, разглядывая фреску.
У нее перехватило дыхание.
Последние несколько недель Роза провела в мастерской самого лучшего мастера фресок в мире, хотя Микеланджело всегда предпочитал скульптуру живописи. Но даже если бы ей не представилось такой возможности, девушка обладала даром выискивать талантливые работы среди отбросов. Однако сейчас она не могла подобрать слова, чтобы описать великолепие этого творения.
– Все еще думаешь, что это впечатляет? – язвительно спросил Доминик.
Роза не нашла в себе сил огрызнуться в ответ. Это действительно выглядело впечатляюще – огромная фреска, наполненная красочными бликами и утонченными деталями. Роза оказалась рядом с изображением человека в зеленом, который сажал на цепь огромного кота. На его нарисованном лице отражалось столь неподдельное отчаяние, что она вздрогнула от жалости. На самом деле каждая из бесчисленных фигур, шествующих по стенам, поражала своей реалистичностью, переданной столь мастерски, что Розе казалось, что все эти персонажи вот-вот сойдут со стены.
– Как же прекрасно, – наконец сказала она, отводя взгляд. Доминик бесстрастно наблюдал за ней. – И ты… прикасаешься к этому? – Роза не стала бы говорить об этом вслух, но, судя по тому, что она видела раньше, Доминику Фонтана далеко до творцов, украсивших стены этой часовни.
Но, возможно, Доминик все же уловил ее скрытый подтекст. Он вернулся к своим краскам, и на его скулах заиграл румянец.
– Мастер Гоццоли [26] закончил ее в 1461 году, – сказал он. – Этой фреске уже более пятидесяти лет. Со временем она потускнела и покрылась трещинами. Вот здесь, смотри… – Его палец завис над изображением юноши верхом на белом коне. Позади него виднелось дерево темно-зеленого цвета, на котором, если присмотреться, можно было заметить крошечную трещину. – Так что я нахожу их и исправляю.
– Как? – спросила Роза.
– При помощи штукатурки и краски, – сказал он. Может быть, виной тому был свет люстры, а возможно, причиной стала тема разговора, но его глаза увлеченно засияли. И Роза не могла не ответить на его воодушевление искренней улыбкой. – Все дело в том, чтобы не отклоняться от стиля художника и правильно подбирать материалы. Довольно просто, если есть нужные инструменты, а для подбора цвета у меня есть свой способ, когда я беру небольшой образец в мастерскую и работаю с собственной временной основой для…
Он вдруг умолк, его взгляд потух. Роза помедлила, гадая, когда он заговорит снова. Но юноша молчал, внимательно прислушиваясь к приближающимся шагам во внутреннем дворе. Чем громче они звучали, тем сильнее он пытался съежиться.
– Доминик, – позвала Роза. Не обращая на нее внимания, он не сводил глаз с двери.
Но шаги, не замедляясь, миновали часовню. Видимо, какой-то слуга или стражник спешили по своим делам. Тело Доминика обмякло.
– У меня много работы, синьорина, – сказал он. Его взгляд вновь сделался непроницаемым.
– Можешь называть меня Розой, – сказала она. Дружеский жест.
Но он просто взял кисть и принялся смешивать краски на своей палитре. Глубокий зеленый. Точный цвет дерева на фреске. Роза вздохнула.
– Не буду тебе мешать, – пробормотала она и, спускаясь, постаралась как можно сильнее раскачивать леса. Оказавшись на земле, Роза тут же вспомнила о своей главной цели. Хранилище. Вот почему она здесь. Она проникла в Палаццо Медичи не для того, чтобы наблюдать, как молодой художник, едва умеющий рисовать, размазывает краску по чужой работе. Отсюда была видна дверь в коридор хранилища – она сосредоточится на ней и на тысячах золотых флоринов за ней.
Проведя пальцем по скамье, Роза обошла всю часовню, мысленно расчерчивая, рисуя путь к закрытой двери. «Десять шагов до строительных лесов, – подумала она. – Еще десять… четырнадцать… семнадцать… до коридора оттуда… значит, от дверей часовни будет, – она потянулась к дверной ручке, чтобы проверить, – шестнадцать шагов? Возможно, четырнадцать, если я побегу…»
– Ты не похожа на своего дядю.
Она резко отдернула руку.
Доминик все еще сидел спиной к остальной части часовни. Его рука слегка двигалась, когда он размазывал краску на фреске.
– Думаю, нет, – сказала Роза. Она не сводила глаз с Доминика и с коридора хранилища у нее за спиной. Если он будет настойчиво приставать к ней с комментариями, то придется не выпускать его из виду. Она снова нащупала дверную ручку. – А разве это плохо? Не думаю, что мне пошла бы борода, как ему.
– Ты себя недооцениваешь, – откликнулся он, когда Роза сомкнула пальцы на ручке и повернула ее.
Дверь не сдвинулась с места. Заперто. Проклятье. Еще один пункт в списке неотложных дел.
– Ты меня смущаешь. Но раньше ты не рассказывал, что для подбора цвета у тебя есть свой способ?
– На самом деле ты не хочешь об этом слушать, – в его голосе прозвучало смущение.
– Откуда мне знать, а вдруг захочу?
Доминик со вздохом положил кисть на палитру и свесил ноги с лесов, его ботинки болтались над узорчатым полом. Роза подошла ближе и, задрав голову, уставилась на него.
– Я занимаюсь этим с детства, – наконец сказал он. – Меня учила мама.
– Она художница?
– Лучшая из всех, кого я когда-либо знал, – ответил Доминик. – И твоего дядю я тоже причисляю к таким художникам. Рисовать – это всегда было такой… радостью. Для нее. Она словно вспыхивает изнутри. Это видно по ее лицу и пальцам. Она это обожает. – Роза, которую заворожил похожий огонек, вспыхнувший сейчас в глазах Доминика, поняла, что он имеет в виду. – Она заставляла меня смешивать краски, когда мне было четыре года. Она учила меня распознавать структуру и степень ее сложности, свет и тень. Вбивала мне все это в голову. Это должно было быть скучно, но… Я постоянно ходил за ней по пятам, подражая каждому взмаху ее кисти. Каждому мазку. Я хотел быть таким же, как она. – Он умолк, погрузившись в глубокие раздумья. – Я не видел ее с четырнадцати лет.
Внезапно Розе стало тяжело смотреть на него. Она привалилась бедром к скамье, обводя ногтем гравировку.
– Она, должно быть, гордится тобой.
– Да, – сказал Доминик. – Приехать во Флоренцию, чтобы работать с самим мастером Микеланджело. Это большая честь. И я думаю… Ей просто больше нечему было меня учить. Техникой я овладел, но применять ее на практике? Это требует особого творческого потенциала, а я… – Он болтал ногами, сидя на лесах. – Думаю, она надеялась, что мастер Микеланджело сможет направить меня в правильное русло. И он был очень щедр, – поспешил добавить Доминик. – Выделил место в своей мастерской, хотя не был обязан это делать. Я всегда буду ему благодарен. И он нашел для меня эту работу, а это настоящая награда…
Возможно, если бы он говорил более воодушевленно, то сумел бы убедить самого себя.
– Ведь именно здесь он начинал свою карьеру, – сказала Роза. – У Медичи.
Доминик искоса взглянул на нее.
– Мы опять начинаем сначала?
– Вовсе нет, – сказала она. – Я бы не стала проявлять неуважение к тем, кто пригласил меня в гости.
– Ты насмехаешься надо мной.
– Мы просто разговариваем, Доминик.
Он распрямил спину.
– Что-то я не вижу, чтобы ты досаждала этим вопросом своему дяде. Как ты можешь укорять меня за мой выбор, когда тот же самый выбор привел его туда, где он сейчас находится?
– И что, по-твоему, он чувствует?
Доминик раздраженно выдохнул, но здесь, в этой часовне Роза с легкостью читала его, словно книгу. В окружении своих красок и кистей, вдали от да