– Итак. Твоя мать – художница. Ты любишь лампредотто. Ты из…
– Кьюзи [31], – сказал Доминик.
– Ты далеко от дома. Скучаешь по родным местам?
Он мило улыбнулся. Роза с чересчур сосредоточенным видом оттирала с ладоней жирные пятна от лампредотто.
– Постоянно.
– Почему не возвращаешься?
– Я думал, что вернусь. Когда закончится учеба. Но сейчас… я не знаю. Что бы я делал в Кьюзи? Это крошечный городок. Пришлось бы… найти какого-нибудь сыровара, готового рискнуть взять на работу такого как я. И провести остаток дней, торгуя пекорино [32] на рынке.
– И не рисовать?
– В Кьюзи никому не нужны фрески. Особенно от посредственного художника.
– Я видела твои работы. Ты вовсе не посредственный.
– Ах, – откликнулся Доминик, – но это не мои картины. Я могу скопировать чью угодно работу, как ту фреску в Капелле Волхвов. Скопировать ее так хорошо, что ты никогда не отличишь мазки творца от моих собственных. Но когда придет время создать что-то самому? – Он устало пожал плечами. – Неудивительно, что мастер Микеланджело разочарован во мне.
– Он во всех разочарован.
– Может быть. – Он покачал головой, пытаясь отвлечься от темы, оставив ее на улице у них за спиной.
– А что насчет тебя? Откуда ты?
Ей стоило бы быть готовой к этому вопросу. Она могла солгать, ей следовало бы солгать, ведь она лгала ему с самого начала. Но она была слишком поглощена мыслями о том, куда они сейчас направлялись и что предстояло ей в будущем, и потому никак не могла придумать название города, любого города в мире.
Пауза затянулась. Доминик слегка прикоснулся к ее руке.
– Да ладно тебе. Кроме того, что мастер Микеланджело – твой дядя, я ничего о тебе не знаю.
– Ты знаешь о лампредотто, – выдавила Роза.
– Лампредотто не в счет.
– Идешь завтра на пир к папе?
Доминик вскинул брови.
– Это и есть твое представление о нейтральной теме?
– Доминик, мы могли бы поспорить о цвете неба.
Он улыбнулся.
– Честно говоря, это та тема, которую никогда не стоит поднимать в разговоре с художником.
Кто-то усмехнулся, и Роза с удивлением поняла, что это была она. Смех клокотал в ее груди и щекотал горло. Доминик радостно улыбнулся в ответ и потупился, довольный собой.
– Я там буду, – сказал он. – Папе понравилась моя работа в часовне, и я получил приглашение. Полагаю… тебе есть что сказать по этому поводу?
На самом деле у нее был миллион мыслей на этот счет. Но Роза произнесла лишь: «Мы пришли».
Базилика Сан-Стефано-аль Понте [33] не впечатляла великолепием, по крайней мере снаружи. Она скромно притулилась на фоне своих соседей – реликвия другой эпохи в городе, созданном из реликвий множества эпох. Глядя на ее покатую крышу, разрушающиеся под воздействием времени колонны, обшарпанные мозаики, трудно было не сравнивать ее со сверкающим белизной собором Санта-Мария-дель-Фьоре [34] который гордо возвышался всего в паре километров отсюда. Розе рассказывали, что церковь построена на руинах древнеримского собора. И все здесь было пропитано духом веков, как и все здания, несущие на себе отпечаток древности.
Ее ладони вспотели. Она откладывала этот момент с того дня, как ступила за ворота Флоренции. Слишком долго, слишком долго, прости меня, прости…
Роза распахнула дверь церкви, нисколько не интересуясь, пошел ли Доминик следом.
В то время как на улицах царил вечный хаос, время в церкви будто остановилось. Скамьи, алтарь, окна – все осталось прежним, как и в памяти Розы, годы словно обошли их стороной. Фреска святого с косыми глазами, скол на полу, к которому она точно не имела никакого отношения, скамья, где она сидела, стиснув руки, слишком напуганная историями о призраках римских центурионов, чтобы поднять глаза…
Когда она бывала здесь в прошлом, церковь заполняли толпы шепчущихся богомольцев, возносивших свои молитвы золотому кресту, возвышавшемуся над ними. Но сейчас, в столь поздний час, здесь царила тишина.
Доминик закрыл дверь и остановился, оглядывая пустой неф [35].
– Ты вроде говорила, что должна с кем-то встретиться?
Роза расправила плечи.
– Пойдем.
Их шаги гулко отдавались от холодных каменных стен, когда она повела его вперед по проходу. Там слева, как она помнила, возвышался небольшой алтарь. Он казался скромным, как и вся церковь, но хотя, возможно, Розе это только казалось, обладал торжественной притягательностью. На стене висела картина, окруженная разбрызгивающими искры свечами и увядающими цветами. Из позолоченной рамы на них взирал мужчина: молодой, с серьезными глазами, с буйными кудрями, окружавшими его голову вторым нимбом.
Роза опустилась на скамью и подняла на него глаза.
– Мама всегда приводила меня сюда, когда мы были во Флоренции, – сказала она. Ее голос наполнил все уголки пустой церкви, отдаваясь эхом в тишине. – Из-за него. Это святой Стефан. Возможно, он один из святых, которому поклоняется твой учитель.
– Покровитель художников? – Доминик опустился на скамью рядом с ней.
– Каменщиков.
– Если бы Микеланджело услышал, что ты назвал его каменщиком…
– Мама говорила, что если поблизости есть церковь, названная в его честь, то мы всегда рядом с домом. Поэтому в каждом городе, через который мы проезжали, где бы мы ни находились, мы всегда искали ближайший алтарь Святого Стефана, чтобы поставить свечку. – Наклонившись вперед, Роза взяла в руки погасшую свечу. – Святой Стефан еще и покровитель города под названием Прато. – Она поднесла обгоревший фитилек к пламени другой свечи, наблюдая, как вновь разгорается золотистый огонек. – Ты спрашивал, откуда я родом. Так вот… я оттуда.
Она почувствовала, как Доминик замер рядом с ней.
– Я слышал о Прато.
Роза холодно улыбнулась.
– Думаю, да. Даже в Кьюзи о нем знают.
Собор Сан-Стефано в Прато напоминал эту небольшую церковь, но все же был немного другим. В детстве Роза думала, что это место было создано самим богом, потому что человек просто не в силах возвести столь огромные стены и потолки или создать столь великолепные фрески…
Однажды она совершила ошибку, сказав об этом матери. Лена не рассердилась на нее, ведь Лена Челлини никогда не сердилась на дочь. Но, когда она обхватила Розу за плечи, девочке показалось, что взгляд матери сделался серьезным.
– Послушай меня, – сказала она. – В этом мире нет ничего настолько «невозможного», что под силу одному лишь богу. Есть только то, что еще не сделали очень умные люди.
Услышав такое богохульство из уст матери, Роза была потрясена. Но она никогда не могла избавиться от мысли, что такое прекрасное место, как собор, непременно должно быть пронизано какой-то магией. И даже путешествуя вместе с матерью и наблюдая за тем, как устроен этот жестокий мир, она придерживалась этой веры. И часто, закончив работу с Леной, она приходила в собор и усаживалась на скамью, но не с желанием помолиться, а просто погреться, почувствовать себя в безопасности, в окружении чего-то… нетленного.
Именно поэтому она спряталась там, когда в город вошли войска.
– Это было пять лет назад, – сказала Роза, покрутив в руке лампредотто. – В последние дни Республики. Прато был… был…
Тишиной. Спокойствием. Иногда слишком маленьким для Розы в ее двенадцать лет. Он был домом.
Доминик молчал, не торопя ее, но Роза все сильнее чувствовала его теплоту, когда он придвинулся ближе.
– Его захватили, – закончила она. – Каталонцы. Они взяли город меньше чем за день.
Конечно, были предупреждения. Роза помнила, как старики шептались на улицах. Витрины магазинов были закрыты ставнями. Матери не выпускали детей из дома. Но мало кто ушел. Да и зачем им уходить? Их защищала мощь флорентийской армии. Почти двадцать лет широкие крылья Республики укрывали Прато, и так должно было произойти и сейчас.
Но прибывшее флорентийское войско оказалось лишь каплей в море. Горстка солдат, призванная облегчить груз вины Республики перед гражданами города, ведь большую часть военных сил Флоренция держала под боком, обеспечивая собственную защиту. И вот беда пришла в Прато, каталонская армия уже стояла на пороге их дома.
Поэтому Роза спряталась в соборе.
– Это была не битва, – сказала она, обращаясь то ли к Доминику, то ли к изображению святого Стефана. – Неважно, что тебе рассказывали. Флорентийские солдаты, а их было совсем немного, погибли быстро. А потом и весь город.
Несколько часов ей казалось, что собор действительно может быть тем убежищем, в которое она верила. Сквозь окна доносились крики сражающихся и умирающих, пахло кровью, мелькали тени маршировавших по улице солдат. Но никто не посмел осквернить святость церкви. Роза сидела вместе со сбившимися в кучку женщинами и детьми, помогая успокаивать совсем маленьких и пытаясь не думать о том, что Лена уже должна была бы найти ее.
Мира не было. И никогда не будет. Роза почти не удивилась, когда двери собора распахнулись, впуская поток солдат. Она с отрешенным спокойствием наблюдала за тем, как молодую женщину, сидевшую рядом, куда-то поволокли, как срывали со стен золоченые светильники и гобелены, как сжигали фрески, всегда шептавшие ей о боге. Высокие потолки, всегда казавшиеся ей чудом, сотрясались от криков и плача.
Даже сейчас, сидя совсем в другой церкви и в другом городе, Роза чувствовала запах дыма.
– Они разграбили город, – сказала она. – Они жгли, насиловали, убивали. Пять тысяч погибших за один день.
Голос Доминика был хриплым.
– Но ты выбралась.
Она не должна была. Но Роза не зря частенько тайком пробиралась в собор Сан-Стефано и хорошо знала несколько лазеек. И хотя она пребывала в смятении, ее собственное тело сделало все за нее. В мгновение ока Роза оказалась в переулке у площади Пьяцца-дель-Дуомо