Ah, Seigneur! Donnez moi la force et le courage
De contempler mon coeur et mon corpus sans degout
Сонет
Мой Боже! я стою у вечного предела
И смело произнес мое моленье вслух:
Дай сил мне вынести и мой ничтожный дух,
Не меньше сдавленный и мерзостный, чем тело.
Пергаментом лица безжизненных старух
В его зеркальности правдивой отблестело
Все то, что на челе надменном тяготело,
И от чего мой плод довременный был сух.
Когда вокруг Тебя столпившиеся люди
Насытились вполне, и семь кошниц укрух,
Осталися немым вещанием о чуде, –
Я, стоя в стороне, Тебя еще алкал,
И, приковав свой взор к незыблемости скал,
Твердил с отчаяньем упорным: «Буди, буди!»
Остров полипов
Первый сознательный отпрыск немых поколений,
Первый побег, еле зримый, растительной жизни,
Вялый, тупой, и безвольно предавшийся лени,
О, не приняться тебе на томительной тризне
Предков – полипов, оставивших трупы и тени
В острове мертвом, твоей изначальной отчизне.
Выйдешь из этого мира застывших явлений
Всюду с тобой его лик и глядит на тебя в укоризне.
Diaboli manuscriptum
Чем виноват я, что доля такая досталась
Мне, не иному, отчаянным, страшным уделом?
О, за свои же долги, ты, Ананке, со мной расквиталась,
Злостный банкрот, этим дряблым и немощным телом!
Знаешь, тебе и самой настоящее место в темнице, –
Если бы правила светом одна Справедливость.
Ты возбуждаешь во мне не любовь – похотливость,
Мимо окна моего проходя в дорогой багрянице!..
Слышишь! Я о стену бьюсь головой, громыхая цепями.
Миг – и твои распадутся стальные, заклятые цепи.
Чую, не вечно сидеть мне в зловонной, подпочвенной яме, –
Знаю, не клином сошелся весь мир на поганом вертепе!
Мы души
Ничтожные люди, ничтожные мысли…
Да как это, как может быть?
О, люди, сознаем: над бездной мы виснем,
И бездны вовек не избыть.
Да где же спасенье! – повсюду удушье.
Задавлен оторванный крик:
«Мы люди, мы живы, мы сущи, мы души;
Полет наш высок и велик».
Да где же спасенье – нет силы, мы гибнем…
Мы цепи разрушить должны.
И – нет бытия без цепей. И подвинем
Себя в пустоту – сражены.
«Когда я, гордый раб, в безвыходном двуличье…»
Когда я, гордый раб, в безвыходном двуличье,
Благодарю тебя и падаю во прах
Перед лицом Твоим, – слепит бескрылый страх
Прозревшие глаза величием Величья.
Стой! Ни шагу!
Стой! Ни шагу! Останься, пронизанный светом,
цепенеющий,
Знай, зажегся в тебе твой дозор пламенеющий,
только в этом.
Будь безвольным. Молчи. Затаись. Только чувствуй
невысказанное.
Принимай и сноси в откровеньи нежданное
и искус твой.
Берегись одного. Обводить себя кругом
заколдованным.
В свой черед есть исход и другим
Замурованным.
– Друг за другом!
Распутье
Мы – окрай неизвестных дорог.
«Загадка стоит, неотступно маня…»
Загадка стоит, неотступно маня,
Глубиной недоступной чаруя;
Увлечет ли к себе Мировое меня,
Или пропасть мою изберу я?
Покажу ли я людям свой собственный шаг,
Перейму ли чужую походку.
Иль – без области царь и без магии маг –
Я пройду одиноко и кротко?
Но в молитве одной я, мне кажется, – весь
До последнего в темень провала:
«Боже, дай, чтобы там, раз мой выход не здесь,
Эта чаша меня миновала».
«Помню я муку утонченную…»
Помню я муку утонченную.
Помню я слезы притворные;
Вижу тебя я законченную,
Ризы твои вижу черные.
Ты поднесла запрокинутая,
Блюдо зловеще горящее,
Сердце лежало там вынутое,
Сердце мое, настоящее.
Черная, с грезами сбывшимися
С белыми грезами слитая.
Хлопьями снега кружившимися
В воздухе темном укрытая.
Рано, так рано забытая.
«Трех белых ангелов когда-то зрела ты…»
Трех белых ангелов когда-то зрела ты,
Они летели в ряд в безмолвии глубоком,
Среда бескрасочной, бездонной высоты…
Мне было суждено неотвратимым роком
С тобою встретиться, когда в краю глухом
Я жаждой изнемог, рожденный быть пророком.
Под кровлею одной многоэтажный дом
Обоих нас сокрыл в одно и то же время,
И долго оба мы не ведали о том.
Я долго нес свое завещанное бремя, –
Подавленный, душой по Вышнему томясь, –
И тлело в соках жил Им брошенное семя.
Хотя и раньше мне диковинная связь
Моей судьбы с мечтой была уже известна:
Тогда, когда Она – вся в розовом – зажглась,
К обличью близкая Невесты Неневестной;
Тогда, когда забил во мне внемирный ключ
Открытий радостных струею перекрестной;
Когда и мой язык стал необычно жгуч,
Искрясь роскошеством, что прежде в недрах прятал. –
Но время двигалось, и, капая, сургуч
Благоуханные страницы припечатал.
Тогда мы встретились и в яви, и в мечте,
Которою давно Создавший нас посватал.
Ты показала мне в нетленной чистоте,
В безмерной высоте святого поднебесья,
Те откровения, слова о Тайне те,
– Которыми дрожал, дышал, молился весь я.
«Когда твоя, простая как черта…»
Когда твоя, простая как черта,
Святая мысль мой разум завоюет,
Тогда моя отсветная мечта,
Познав себя – белея заликует.
Тогда моя ночная пустота
Лишится чар и в Свете растворится;
Единая познается царица,
И будет Ночь, как Первая, свята.
«Тебя пугает мысль, моя брат, что ты один…»
Тебя пугает мысль, моя брат, что ты один,
Что красный мак возрос во тьме глухих лощин,
И вне тебя одна богиня – Сладострастье.
Я веровал как ты. Потом – какое счастье
Нашел во мраке я, творец и властелин.
Я плавал, как и ты, в бессильное ненастье
И к дьяволу взывал из сумрака пучин,
Но я околдовал его иною властью.
Ты, не найдя в себе истока мощных сил
И пронизавши муть усталым, тусклым взором,
Себя навек замкнул и холод ощутил.
Я отомкнул себя и все обрел в себе.
Я взглядом пробежал по выжженным узорам
И приложил весь мир молитвенно к губе.
На мотивы Ив. Коневского
Темной страсти отшедших, отдавшись,
Самородной, исконной науке,
И за личность свою исстрадавшись,
Заломил я в отчаяньи руки.
Не хочу я глубин своеволья, –
Мне лишь Воли мила безграничность;
Пусть глубинно, – но смрадно подполье:
В нем задохнется сильная личность.
Расточая несметные силы
На боренье праотчего зуда,
Обретешь ты их вновь у могилы,
Там где узришь воочию чудо.
Собери ж своей Воли зачатки
Для достойного плоти боренья, –
Будут вновь непорочны, и сладки,
И безмерны тебе откровенья.
Трижды-единое
Робкое, нежное, светлое, смотрит раскрытыми глазками,
Новью рожденное, тайной спаленное, женское.
В нем отражается, в нем зарождается, с песнями, с ласками
Все необычное, все гармоничное, все безгранично вселенское.
Ропотно-дерзкое, властное, сдвинуло брови сурово,
Давностью взрощено, былью упрощено, в гнете покоя
Тягостно спящее, злобно шипящее: «Рвутся покровы, –
Я – неизменное, старше вселенной я», – это – надменно мужское.
Здесь, на прямом и едином пути,
В вечность вонзившем свои острия,
Верим: дано, суждено нам найти
Цельное, личное, трижды-единое «я».
Он
Предназначенного людям
Он ни чем не изменил;
То чем были, то чем будем,
Он собой объединил.
И пока все гуще, гуще
Зарастал бестропный лес, –
Он, единый, присносущий,
Меж сплетенья не исчез.
К трепетанью на болоте
Вызвал жуткие огни,
И в закатной позолоте
Лег на сумрачные пни.
Меж побегов и наростов
Жизни тучной, молодой
Он казал огромный остов,
Ветхий, страшный и худой.
В час, когда вонзали совы
В гулкий воздух зычный крик, –
Кутал в плотные покровы
Заповеданный свой лик.
И когда к глухой опушке
Смертный путь привел косца, –
Подал окликом кукушки
Весть о близости конца.
Пир торжественный он справил
В треске лопнувших суков,
В день, как небо окровавил
Бой огнистых языков.
И расплавившись шипела
Дымножелтая смола,
И от пламенного теле
Тень безмерная легла.
А когда земля окрепла,
Знойный выдержав пожар, –
Он остался в слое пепла,
Неизбежный перегар.
Дома
Домов обтесанный гранит
Людских преданий не хранит.
На нем иные существа
Свои оставили слова.
В часы, когда снует толпа,
Их речь невнятная слепа,
И в повесть ветхих кирпичей
Не проникает взор ничей.
Но в сутках есть ужасный час,
Когда иное видит глаз.
Тогда на улице мертво.
Вот дом. Ты смотришь на него –
И вдруг он вспыхнет, озарен,
И ты проникнешь: это – он!
Застынет шаг, займется дух.
Но миг еще – и он потух.
Перед тобою прежний дом,
И было ль – верится с трудом.
Но если там же, в тот же час,
Твой ляжет путь еще хоть раз, –
Ты в лихорадке. Снова ждешь
Тобой испытанную дрожь.
Двойник
Опять на улице на миг
Я этим был охвачен;
Я к тайне вновь душой приник,
Я в тайну вновь душой проник, –
И вновь был озадачен…
Что совершает мой двойник
Тот путь, что мне назначен.
Вначале я оцепенел,
В безумие повержен;
И я вневременным пьянел,
Далеко выйдя за предел,
Ничем земным не сдержан, –
Но тупо мой двойник глядел
И даже был рассержен.
Он продолжал идти и петь,
Размахивая тростью;
И он готовил злую плеть,
Чтоб с нею легче одолеть
Непрошенную гостью;
– И я, войдя в земную клеть,
Стал плотью, кровью, костью.