— И я тебя люблю, дорогая.
— Мам… и у меня к тебе ещё одна просьба, — выпалила я, уже чувствуя, как моё тело стремительно сжимается, становясь совсем невесомым, а очертания комнаты начинают таять. — Если ты встретишь Антона — передай ему те же слова. И мои про него… все.
К сожалению, мне не удалось разглядеть либо услышать что-то ещё на прощанье от мамы — глаза пронзил ослепительный свет, от которого пришлось зажмуриться, а затем пришло странное чувство, будто я падаю вниз, причём не просто лечу, а пересекаю длинную бесконечную трубу. Вокруг что-то ярко вспыхивало и пищало. Потом появилась боль — почему-то она горела огнём ровно в центре моей грудной клетки. Чувство было такое, будто меня там рассекли пополам.
Вздох — и я вырываюсь из тьмы. Ещё не открывая глаз, я поняла, что лежу на горизонтальной поверхности, а рядом происходит какое-то действие. С трудом и неохотой, словно выдирая себя из вязкого киселя, я приоткрыла глаза.
В них ударил свет. Кое-как проморгавшись, я быстро опустила взгляд вниз, к источнику невыносимой боли. И увидела кошмар.
Грудная клетка была вскрыта. В ней зияла огромная, кровавая дыра, отграниченная от тела стерильно-белоснежным бельём, поверх которого от краев раны располагались два похожих на линейки железных, испачканных в крови предмета. Они, раздвигая рёбра, тянулись внутрь тёмно-красного проёма, к бьющемуся внутри сердцу…
Химик стоял рядом. В голубом хирургическом костюме, испачканном моей кровью. Из-под марли, покрывающей его лицо, видны были только глаза — холодные, жуткие. В затянутой голубой перчаткой ладони он сжимал окровавленный нож, готовясь вырезать им моё сердце.
Я закричала — но крик так и не сошёл с моих губ. Тело не повиновалось мне. Парализованная, я обречена была с ужасом смотреть, как Химик подходит и с наслаждением опускает руки в кровавый разрез на моей груди. И лишь ощутив мучительную выворачивающую боль, я, к счастью, вновь отключилась.
Глава 54
Капельница. Писк кардиомонитора.
— Я скоро навещу тебя снова.
Мужской голос, затихающие шаги. Закрытие двери. Темнота. Непрекращающийся писк. Страшная боль в грудной клетке.
— Ты прекрасно восстанавливаешься. Завтра переедешь в свою палату. Она уже продезинфицирована.
Перевязки. Боль в груди. Иглы в венах. Невозможное желание встать. Смачивание губ и — наконец — глоток воды.
— Много нельзя пить. Ну давай, ещё один и всё.
Неприятное ощущение инородного тела между ног. Очередной укол. Сон. Скрип каталки. Писк двери.
— Вот мы и на месте.
Сделав усилие, я шевельнула правой рукой и почувствовала отходящую от запястья трубку. Грудь горела и разрывалась под неведомым жутким давлением. Рёбра в области сердца ныли так, словно недавно были выворочены наизнанку. Открыв глаза с таким трудом, будто в веки был насыпан песок, я увидела ненавистную физиономию Химика. Выглядел он почему-то усталым, с кругами под глазами и пяти-шестидневной каштаново-рыжей щетиной.
— Пока ты на парентеральном питании, — кивнул он в сторону за моим плечом.
Я осмотрелась. Точно, я нахожусь во всё той же палате, своей отвратной тюрьме. Лежу — вернее, полусижу с поднятым головным концом, до пояса накрытая одеялом, в какой-то сорочке-распашонке с непонятными зелёными узорами. На области груди наложена объёмная ткань.
— Ничего, уже скоро перейдёшь на традиционный приём пищи. Тише, не вставай резко! — поспешил он осадить меня, даже вскочив для этого и надавив на плечо. — Предвосхищая твои вопросы, скажу сразу: у тебя развился эндокардит. Два дня я держал тебя в искусственной коме, снимая симптомы интоксикации, а после провёл необходимоеоперационное вмешательство.
Необходимое…
— А… консервативное лечение? — из моего горла хрипло вырвались жалкие слова.
Урод, ничего не объясняя и продолжая смотреть на меня, ухмыльнулся. От выражения его лица мне вдруг стало нехорошо — если данным образом вообще можно выразиться, учитывая моё и так довольно мерзкое состояние.
— Твоё состояние было… нестабильным. Ждать эффекта антибиотикотерапии я посчитал нецелесообразным.
Его глаза загорелись странным, маниакальным и одновременно пугающе-спокойным блеском. Я всё поняла.
— Образцы… уже у тебя? — на удивление для себя ровным тоном спросила я.
Верхний правый угол рта Химика поднялся ещё сильнее, искривляя губы в отвратительную жуткую гримасу.
— А ты сообразительная, — хмыкнул он. — Рад, что твои когнитивные функции мозга не пострадали. Вообще, первым делом, когда я нашёл тебя без сознания на полу в ванной, я испугался, что ты… — он осекся и вздрогнул, будто от холода, — ударилась головой. Я сразу провёл тебе все исследования, чтобы убедиться, что это не так. Ну, отдыхай. На сегодня больше не буду утомлять тебя своим обществом.
Три следующих дня Химик, впрочем, заглядывал ко мне утром и вечером — проводил осмотр, менял катетеры, содержимоекапельниц. Все эти процедуры он почему-то выполнял сам, а не доверял Виолетте, Нине или кому-то другому. Каждый раз во время них меня передергивало. Хотя физически он не был насильником, но своими приходами ко мне в палату и выходами из неё он осуществлял психологически эквивалентную вещь. О пробуждении во время операции я его так и не спросила — не хотелось лишний раз вспоминать сей жуткий момент, и неважно, чем он был обусловлен: недостаточно рассчитанной дозировкой наркоза или же намеренностью этого психа показать мне «непосредственное величие момента». Разумеется, под полным медицинским контролем эксперимента.
На второй день ублюдок решил, что мне пора начинать «расхаживаться». Освободив меня от мочевого катетера (предполагалось, что в туалет отныне я буду ходить самостоятельно), он расчесал мои волосы, помог спуститься с кровати и любезно держал под левую руку, пока я, стараясь дышать не слишком глубоко, чтоб не увеличивать сдавливающее жжение в изрезанной грудной клетке, делала тяжёлые медленные шаги по палате. Один раз, когда я споткнулась, и ему пришлось ухватить меня, он сильно вздохнул от тщательно скрываемой боли и поспешил перевести вес на одну — правую — руку. Задыхаясь от резкого чувства, будто меня пронзил острый кинжал, я ощутила злость. Ему, значит, больно! А каково мне? От фырканья с истерическим смехом меня удержало лишь осознание того, что грудь моя при этом попросту разорвётся.
— Вчера я посещал «Клетку», — почему-то решил пояснить Филин после того, как мы в полном молчании проделали несколько шагов вдоль кровати — вперёд и назад, до железного штатива сбоку от изголовья и обратно. — И допустил небольшую оплошность, в итоге один заключённый напал на меня. Пришлось отбиваться.
— Это… мужчина? Или там… и женщины? — тихо спросила я, сама толком не понимая, зачем — видимо, чтобы продолжать разговор.
Тот тихо вздохнул.
— В «Клетке» есть и женские, и мужские отсеки. Смешанную, да ещё без камер-одиночек допустить было никак нельзя. Кролики начнут размножаться, и эксперимент выйдет из-под контроля, — хихикнул он. — А напал на меня мужчина. Я думал, что достаточно усыпил его перед переводом — оказалось, у него высокая толерантность, так что понадобилась большая доза.
Я не стала интересоваться, куда Химик переводил бедного пленника, потому что ответ бы явно не был хорошим. Той ночью мне снились кошмары: полный мужчина с лысой головой и большим «пивным» животом лежал на прозекторском столе в тёмном помещении с кафельными стенами. Пристёгнутый к столу похожими на чёрных змей ремнями, он дико кричал, в то время как Химик в хирургическом костюме и маске подходил к нему, держа большую пилу. Объёмный живот медленно разрезался надвое, словно дыня, и алая кровь брызгала из него, заливая лицо мужчины, стол, на котором он лежал, стены и голубую робу Химика. Когда крик жертвы, наконец, перешёл в бульканье и затих, Химик принялся поочерёдно извлекать из его живота мелкие вырезанные куски печени, кишок и почек, аккуратно складывая их на подносы, подаваемые безликой фигурой, облачённой с ног до головы в белый саван. Когда неизвестный выпрямился и вдруг заметил моё присутствие, ткань резко спала с его лица, и я увидела вместо глаз и рта чёрные дыры. Раздался жуткий звук — и я проснулась, осознавая, что не могу дышать. Шов на груди горел и тянул. Дрожа и всхлипывая, я закрывала глаза, боясь смотреть в темноту палаты — казалось, будто жуткое лицо сейчас выскочит из неё, прямо как во сне. Кое-как я заснула, но снова увидела Химика, стоявшего где-то в подвале, среди подвешенных за ноги на крюки человеческих тел, которые он разделывал хирургическим скальпелем.
Однако настоящий кошмар ждал наяву, после пробуждения, которое произошло без десяти семь. Заснула я всего полтора часа назад. Причинами моей бессонницы, помимо страшных снов, являлись боль и отсутствие снотворного. Без него я перестала обходиться ещё дома, после смерти Антона — здесь же с первых дней меня «выключал» то газ, то медикаменты Химика. Вздрогнув (от этого шов на груди вновь больно кольнул), я представила, как ночами валяюсь без сна в этой конуре, сгнивая заживо. С момента моего похищения прошло больше двух недель, и никто меня не нашёл. И просто не станет искать, считая погибшей. Прежде чем это случится на самом деле, я должна буду претерпеть множество пыток. Мерзавец МиФи проведёт мне ещё несколько операций, протестирует кучу лекарств, истязая мой организм до последнего вздоха…
Ты говорила, я справлюсь, мама. Но как? И что ты имела в виду? Если мне всё равно суждено умереть в этой камере смерти, то разве не проще ускорить для меня конец?
Табло показывало семь-десять утра, когда писк отъезжавшей двери прервал мои невесёлые мысли. Обычно в такое время платформа сбрасывала в палату завтрак — но после операции, в связи со своей невозможностью питаться энтерально, я была временно выключена из списка нуждающихся в еде. И когда Химик вошёл, я с изумлением заметила в его руке поднос, на котором рядом с прозрачной полулитровой бутылкой с водой стояла пластиковая тарелка с непонятными чёрными кусками внутри.