Ты мой лучший друг, Тим. Точнее, был им долгие годы. И как друга я тебя точно любила. Но, как ты точно подметил, замечать между строк — не моё. Теперь я понимаю: в первые годы нашей дружбы мы оба испытывали безответное одно чувство, и оба глушили его алкоголем и травкой. Я грустила из-за Антона, а ты… по другому поводу. Этим поводом была я.
В тот вечер, перед тем, как мы стали близки, я осознала: тогда, много лет назад, ты понимал меня больше, чем я могла себе представить.
А сейчас меня гложет ужасная неопределённость. Поэтому я стала задумываться: смог ли бы ты сейчас стать для меня чем-то бо́льшим? Сложно ответить так сразу. Но если быть честной, то в глубине души я знаю, каким бы мог быть ответ. И он, к моему удивлению и волнению, оказался бы положительным. То есть — да. Смог бы.
Раньше, сразу после той ночи, я думала — слишком рано.
А теперь… теперь мне не хочется думать о том, что может быть поздно.
Глава 58
Писк дверей, разбудивший меня, отличался от привычного. Мигом открыв глаза так, будто и не спала, я тревожно вслушивалась в темноту, пытаясь определить, что не так, и вскоре это мне удалось.
Продолжительность. Она была намного длиннее той, что при обычном открытии-закрытии двери, а значит, незамолкающий звук указывал на одно: дверь открыта.
Перевернувшись с правого бока, я села в кровати и уставилась на тёмный распахнутый проём. Вверху горели зелёным цифры: 28.03. 02:44. Вспомнив зловещее обещание Химика, я навострила уши, силясь услышать шипение газа, но никак других звуков, помимо пищания, не было.
Вой, казалось, стоял не только в моей палате. Его отголоски доносились из коридора. Сталкиваясь, они накладывались друг на друга, увеличивались и множились, усиливая звучание нестройного хора какофонии.
«Что за хрень?!»
Меня охватило возбуждение. Откинув одеяло, я тихо слезла с кровати, втиснула затянутые в носки ступни в тапочки и с настороженностью вышла в коридор.
Из правого ответвления коридора беспокойно мигал тёмно-синий свет. Проём левого рукава по-прежнему зиял чернотой.
Я метнулась туда.
Пожалуйста, пусть путь, ведущий к Элине, будет открыт, пожалуйста…
Увы — серая громада двери с габионной сеткой вверху была неподвижной.
— Чёрт, — выругалась я себе под нос и кончиками пальцев попыталась ухватиться за плотно прилегающий край створки. Безрезультатно. Разглядеть происходящее по ту сторону двери, за сеткой, тоже не представлялось возможным в силу царящей везде темноты.
Стукнув от злости кулаком по металлу, я, матерясь сквозь зубы, поспешила обратно, в главный коридор, к оглушительному пищанию. Вот и он, по-прежнему пустой… Недолго думая, я рванула по направлению к синему мерцанию. Перед глазами стояло лишь одно место, куда я могла бы направиться.
Без сомнений, оно много значит для Химика.
Может быть, оно способно привести к выходу?
А ещё — к моему ребёнку?
Синее свечение исходило от ламп на потолке. Дрожа с ног до головы, я решительно бежала вперёд, не оглядываясь и почти не озираясь; писк, раздающийся всюду, резал барабанные перепонки, доставая до самого мозга. В него вклинивались ещё какие-то звуки, кажущиеся до невероятности знакомыми, но искаженными до ужаса, как останки изъеденного кислотой некогда красивого человека.
Стоны. Крики. Мужские и женские. Они преследовали меня, пробираясь из тёмных проёмов открытых дверей палат. Минуя одну секцию за другой, я замечала их зияющие страшные рты и каждый раз отворачивалась, испытывая неловкий стыд. Находящиеся там люди были напуганы и замучены так же, как я, нуждались в помощи и утешении. И всё же я продолжала нестись вперёд, ни на секунду не останавливалась ради кого-то из них: задержаться означало — попасть в ловушку.
Мысленно я просила прощения у обладателей этих несчастных стонов; у фигур, которые начали уже появляться в чёрных провалах стен. У тех, чьи двери в палату я замечала закрытыми, по неведомой причине они, как дверь в левом коридоре, так и не распахнулись. За то, что мне некогда было думать о них. За то, что не обращала на них внимания.
Если я найду выход, то все спасёмся, только потерпите…
Человеческий и механический вой, бьющиеся в конвульсиях синие огни, пронизывающие темноту, силуэты на периферии зрения, собственная мольба, шаги и дыхание — всё слилось в единый ревущий, беснующийся торнадо, и сильнее него выделялись лишь мысли о дочке.
«Что, если та самая дверь тоже будет заперта? Куда я тогда побегу?»
Чем ближе я подбиралась к последней секции с панелью управления, тем сильнее я волновалась, опасаясь, что путь мой может вот-вот оказаться напрасным.
Сейчас… Вот, за поворот…
Сердце готово было разорвать грудную клетку в клочья и выпасть наружу.
Я резко остановилась. После зыбучих песков раскалённой пустыни я вдруг очутилась в оазисе.
Находясь в самом начале последней секции, я тяжело дышала, упираясь ладонями в колени и неотрывно смотрела на единственный источник света в чёрно-синей космической пустоте. Источник, который находился за прозрачной ширмой открытой двери в центре расположенной слева от меня стены. Место, которое два месяца не давало мне покоя, пугало и одновременно притягивало, теперь стояло открытым для доступа.
И тут в коридоре вспыхнул обычный свет. От неожиданности вздрогнув, я вскинула руку, задев при этом сосок. Я запоздало обрадовалась тому, что моя грудь сейчас не представляет собой тяжеленные бидоны: отойдя от кататонии незадолго до отбоя, я сцедила всё, что накопилось за проведённый в качестве восковой куклы день, в доставленную вечером двухлитровую пластмассовую тару.
До моих ушей внезапно дошёл безошибочно узнаваемый звук. Заглушающий собой вой и отдаленные вопли, он сулил бо́льшие, причём немедленные, неприятности.
Шипение газа.
Быстро вдохнув, я задержала дыхание и поспешила к открытой двери. Шаги отдавались в моей голове гулким эхом, а в сознании стучала мольба: только бы действие газа не распространялось на место за дверью…
Безусловно, там могло скрываться нечто похуже. Вот только быть погружённой в сон мне сейчас совершенно не хотелось.
За ширмой оказалась полностью стеклянная дверь — к счастью, не запертая. Быстро вбежав внутрь, я затворила её за собой и развернулась, окидывая взглядом помещение, в которое, наконец, проникла.
Вопреки ожиданиям, здесь не начинался ещё один коридор, и не предвиделось даже намёка на выход из лаборатории — по крайней мере, явного. В небольшом помещении пахло воском и почему-то клубникой, а источником мягкого рассеянного света служили светильники. Большие, переливающиеся сферы на чёрных подставках — они располагались всюду, но будто стягивали свой свет в центр комнаты, к столу, на котором в бронзовой раме стоял фотопортрет женщины с длинными чёрными волосами и чёлкой. Слева от рамы возвышалась ваза с крупными белыми лилиями; подойдя ближе, я почувствовала их приторно-въедливый аромат. Заметила я и свечи в стаканах с золочеными подставками по обе стороны от портрета. Воск в них был розовым, а торчащие фитильки — чёрными, горевшими минимум один раз.
— Илона, — прошептала я, узнав на фотографии погибшую женщину-учёную. Блики от светильников играли на её мёртвой коже лица, на губах, навсегда застывших в улыбке. Было в этом что-то печально-жуткое.
По правую сторону от портрета ровно лежала маленькая книжка с мелким цветочным орнаментом. Но едва я сделала к ней шаг, в глаза ударил блик света, так что, щурясь, я глянула вправо и ахнула. В метре от меня высился застеклённый стеллаж с переливающимся сверху светильником. На полках его стояли… ну конечно, банки с плавающими внутри человеческими органами. На самом верху стояла ёмкость с разрезанным пополам мозгом. На полке под ней — также рассеченные щитовидная железа и сердце, ниже — лёгкие и так далее — все органы в порядке убывания, соответствующего их расположению в настоящем теле. Ошарашенная, я заметила точно такой же стеллаж и по левую сторону от столика — только вместо банок внутри громоздились квадратиками стёкол с высушенными на них образцами самых различных тканей человеческого организма. Кровеносные сосуды различного калибра, высушенный срез мозжечка, гортанный хрящ, тонкий эндометрий матки… Я ещё раз обратила внимание на первый застекленный стеллаж: в самом его низу застыли банки с мочевым пузырем и маткой, трубы которой до смешного странно перехватывались нитками, ведущими ко дну крышки. Без сомнения — полученный биоматериал принадлежал женщине.
Миновав мрачно возвышающиеся стеклянные столбы, полные трупного материала, я двинулась к простому деревянному шкафу у левой боковой стены. Отвращение захватывало меня всё сильнее. Превозмогая страх и тревожное ожидание того, что может ждать за закрытыми дверцами, я быстро распахнула одну из них и перевела дух — внутри на плечиках висела одежда: женские блузки, пиджаки с брюками, юбки, платья (включая моё вчерашнее жёлтое). Раздвинув вещи в стороны, я осмотрела ничем не примечательную заднюю стенку и даже постучала по ней. Ничего. Пришлось несолоно хлебавши захлопнуть шкаф.
И тут я взвизгнула, заметив в нише между шкафом и стеклянной башней силуэт. Чуть не упав, я повернулась туда и почувствовала, как постепенно успокаивается сердце. Это был всего лишь стоявший на подставке бюст манекена, безмолвную голову которого обтягивал парик с длинными прямыми чёрными волосами. На мраморно-белый лоб изваяния падала челка, а из-под неё на меня смотрели пустые отсутствующие глаза.
Я вздрогнула. В моей голове зашевелились недавние воспоминания. Вроде такой же был у меня вчера на дьявольском ужине с Химиком… Может, это он и есть?
Новая догадка, пришедшая вслед за этой, поразила всё моё существо, пригвоздив к полу ледяной сталью ужаса. Вдыхая и выдыхая пропахший воском смрад, я прижимала руки к груди, стараясь успокоиться и переварить страшную истину. Медленно, шаг за шагом, я заставила себя вернуться к портрету Илоны Правкиной, чьими останками и пожитками был заполнен сей импровизированный склеп — последнее место упокоения несчастно