— Ты б ему не понравился, — фыркнула я.
— Конечно. Ведь верно, ему нравилась ты. Как и моему бедному брату, и также невзаимно — его бы ты точно всерьёз не воспринимала.
Его слова хлестнули меня как плетью.
— Мне стоило раньше подумать об этом… Но ничего. У меня будет время заняться этим умельцем. Уверен, он будет сильно страдать по тебе…
— Как ты по Илоне? — вырвалось у меня.
Филин осекся. Ухмылка слетела с его лица, а молнии в глазу заметались пуще. Контраст искусственного и настоящего глаза теперь сделался по-настоящему страшным.
Я крепче прижала к себе куль из одеяла.
— Что смотришь? Ты ведь убил её, верно? Когда она всё про тебя узнала. Убил и инсценировал аварию! Фрагменты её ДНК, что нашли в машине… Какими её останками ты пожертвовал? Всем, что не смог оставить себе?
— Прекрати.
Филин дернулся, будто собирался кинуться на меня, но в последнюю секунду передумал. Глаз его, заблестевший и жуткий, остановился на мне.
— Как же ты мог… — с искренней печалью и болью прошептала я. — Ведь она любила тебя.
— Ты… ничего не знаешь, — голос Химика из самоуверенного и глумливого трансформировался вдруг в прерывистый и звенящий, да и сам он как-то съёжился. Его подернувшийся туманной печалью глаз скользнул влево — так обычно бывает, когда человек начинает вспоминать. — Я не хотел её убивать, да и не собирался. Случайно так вышло… — он пару раз кашлянул.
— Как её органы могли случайно оказаться в банках?
— Она пришла ко мне, — повысив голос, чтобы перекричать меня, отчётливо произнёс Химик. — Зашла в кабинет. Сказала, что хочет оставить меня. Попросила развод. Я был обескуражен, я спрашивал, в чем дело, я был вне себя от непонимания! И она решила сжалиться надо мной, она рассказала.
По щеке Химика потекла слеза. Его губы дрогнули перед тем, как он заговорил снова.
— Сообщила, что знает всё про лабораторию и мои опыты. Обвинила в смерти Арнольда Паршутина, нашего коллеги. Сказала, что сильно во мне разочарована. Кажется, она завелась. Да, Илона вошла в раж, осыпая меня проклятиями. Я пытался её успокоить. Рассказал свою точку зрения, постарался убедить, что дело моё — действительно важное, и жертвы, в том числе Арнольд, совершенно оправданы. Умолял её не уходить от меня, клялся в любви, просил о поддержке. Но… в ответ она на меня набросилась.
Его голос сделался совсем хриплым.
— Отвесила пощечину. Начала кричать, что я псих, убийца и ещё много всего неприятного. Это была буквально истерика. Я боялся, что нас услышат, да и сам разозлился. Поэтому попытался скрутить её, закрыть ей рот. Илона вырывалась. Мы сражались, и вышло так, что она… ударилась виском об угол стола.
Филин громко, прерывисто выдохнул. Лицо его сделалось бледным и страшным.
— Я бросился к ней. Она ещё дышала. Тогда я спустил её сюда, вниз, и быстро провёл диагностику. Перелом височной кости с кровоизлиянием в мозг… Я самостоятельно провёл ей операцию. Как мог, пытался спасти. Потом она впала в кому. Дважды у неё была остановка сердца… В течение нескольких часов я пытался вернуть Илону к жизни, но всё было напрасно… Ровно через семь часов после операции на ЭЭГ была зафиксирована смерть мозга. Физикальный осмотр подтвердил это… Так Илоны не стало.
Переложив пистолет в левую ладонь, Филин вытер глаз тыльной стороной правой и откашлялся.
— С биологической точки зрения она всё ещё считалась живой, но это была уже не моя жена, а телесная оболочка. В тот же вечер я покинул лабораторию через запасной ход и в предельный срок организовал инсценировку аварии. В качестве источника ДНК была использована её ампутированная рука.… Затем были похороны. Как тяжело я морально и физически себя чувствовал в зале прощания, когда выслушивал слова соболезнования и утешительные речи, в том числе твои, а сам знал, что Илона на самом деле лежит внизу, в этой самой палате… Я понимал, что должен отключить её от аппаратов. Но для себя решил: перед этим она мне поможет. Ничто не должно пропадать зря.
Меня замутило от отвращения. Я не хотела слушать про всю эту мерзость дальше, но приходилось.
— Я испытывал на ней различные препараты, которые изобрёл сам. Также проводил другие и эксперименты. Все они в основном касались нейрореабилитации. В таком состоянии Илона представляла собой… чрезвычайно интересный объект. И мне было хорошо с ней. Мы вновь занимались вдвоём любимым делом — наукой. Пусть она этого и не осознавала… К сожалению, через три месяца все возможности её организма были исчерпаны, и мне пришлось-таки с ней попрощаться. Я был подавлен, когда отключал её от приборов жизнеобеспечения. Но перед тем, как сделать это, пообещал ей: она никуда от меня не уйдёт. И я выполнил обещание… Она осталась здесь. Бо́льшим, чем просто набор образцов. Её органы, образцы тканей и даже скальп, из которого я сделал прекрасный парик.
Филин указал на угол позади меня. Я не стала оборачиваться, помня и так, что там находились волосы Илоны. Те, которые он вчера заставил меня носить… Я подавила рвотный позыв.
— Все её личные вещи я собрал и перенёс сюда, к ней. Навещаю её… Но знаешь, что я вынес из этой истории? — глаз Химика проникновенно глядел теперь на меня в упор. — Убеждение в необходимости не ставить личные привязанности выше любимого дела. Я победил эту банальную слабость, и мой освобождённый от любых ограничений рассудок оказался полностью открыт к творчеству. Я любил Илону, но она могла стать серьёзным препятствием на пути к моему триумфу. Останься моя жена в живых, её излишняя гуманность погубила бы всё. Так что я сделал правильный выбор.
— Правильный выбор? У тебя была семья, чёрт возьми. А ты променял её на свои закидоны!
— Увы, Катя. Нам не суждено понять друг друга.
— И на самом деле ты не уверен в выборе. Ты рассуждаешь о высоких материях, но до сих пор продолжаешь жалеть о смерти Илоны. Ищешь её во мне, вспоминаешь. Ты не отпустил её, ты всё ещё к ней привязан. Ты не победил себя, а ввёл в заблуждение. Признай уже, что ты помешанный чокнутый маньяк, который не останавливается даже перед убийством близкого человека! Так же было и с Валей. И маму его ты убил, хотя она к тебе хорошо относилась!
— Инна Алексеевна после смерти сына осталась совершенно одна и впала в депрессию. Я навещал её, пытался поддерживать, но она была безутешной. Семь месяцев я надеялся, что Инна Алексеевна переживёт своё горе, но всё это время она говорила только о Вале. В конце концов, я сжалился над ней и счёл целесообразным прекратить её душевные страдания. Да и мне нужны были люди… На фоне пережитого гипертоническая болезнь Инны Алексеевны прогрессировала до третьей стадии и четвертого риска. Я уговорил её пройти все обследования, а когда получил результаты, понял: она будет отличным испытуемым. Так я привёл её сюда. Она прожила здесь какое-то время. Под седативными препаратами — для чистоты эксперимента мне нужно было поддерживать у неё оптимальный уровень кортизола… Говоря по секрету, раньше я тоже тестировал на ней препараты — в основном снотворные, которые впрыскивал в конфеты. Мать моего брата обладала определённым фенотипом крови — людей с таковым мне редко удавалось добыть для полноценного содержания в лаборатории. До неё такой испытуемый был у меня всего раз — и это Илона.
Я помотала головой, поражаясь чужой жестокости, беспредельные грани которой моё сознание просто отказывалось воспринимать. Злость и боль за людей, погубленных одержимым фанатиком, сплелись в единый, сдавивший грудь ком.
Бедная Инна Алексеевна доверяла Мише, считала его порядочным и за свою ошибку поплатилась жизнью. Какие чувства испытывала немолодая женщина, проводя последние дни жизни в холодной белизне плена бетонных стен? А может, её усыпили перед похищением, как меня, и после уже не приводили в сознание? Тогда успела ли дама понять, кто отправил её в последний путь и что этот же человек — убийца её обожаемого сына?
— Я свободен, Катя. Свободен от чьих-либо директив и моралей.
Голос Филина звучал так твёрдо и холодно, что мог убедить любого в истинности озвучиваемых высказываний. Но не меня, увидевшую в непроницаемом плотном заборе прореху, сквозь которую упорно лезло, крутясь, податливое уродливое растение.
— И меня не волнуют ничьи внушения. Ни Илоны, ни Вали, ни тем более твои. Faber est suae quisque fortunae. Каждый сам кузнец своей судьбы, — негромко промолвил он. — И я своей судьбой управляю сам. А также судьбами многих других.
— Ты не господь бог, — тихо произнесла я.
Химик самодовольно поднял голову. Во взгляд его вернулась надменность.
— Ты была хорошим игроком, Катя. Иногда я действительно уважал тебя как соперника… Но любая игра рано или поздно подходит к своему логическому завершению, в котором определяются проигравшие и победители. Финал нашей с тобой игры произойдёт прямо сейчас, и победитель здесь очевиден. Видишь ли, я никогда не любил проигрывать.
Он сделал ещё шаг вперёд. Нас теперь разделял один метр. Крепко держа свёрток, я старалась устоять на месте. Внизу живота болезненно тянуло, раны от осколков на спине щипали, пропитывая свитер Илоны кровью. Всеми силами я пыталась не выдавать перед Химиком признаков слабости, но тело меня подвело: неловко переступив, я охнула и поморщилась от остро возникшей в лопатке боли. Мой оппонент, подняв брови, хмыкнул. Губы его растянулись в ухмылке.
Если бы я только могла сейчас нанести удар…
— Отдай мне ребёнка, Катя, если хочешь, чтобы он жил, — неожиданно заявил Филин спокойным тоном. — А ты этого хочешь, я знаю. — Не сводя с меня пистолет, ублюдок кивком указал на место позади меня. — Положи её на стол рядом с фото и отойди.
— Откуда знаешь, чего я хочу? — с вызовом ответила я, прижимая к себе одеяльце. Шаг назад — и мой крестец упёрся в боковую поверхность стола. — Уж точно не того, чтоб моя дочь жила с преступником и психом.
— Ну хватит язвить. Выполняй давай, что сказал. Не совершай глупостей.
— А то что? Убьёшь свой великий проект? Как бы не так, не верю. Блеф ниже среднего, Мишечка.