Внутри вскипела горькая ярость. Как же теперь я ненавидела эти чемоданы и камешки! Незаметно я постаралась вытереть уголки глаз. Тим снова взял меня за руку — на этот раз мягко, но уверенно. Сжав его крепкую ладонь, я с неимоверным трудом взяла себя в руки.
— Там было дерево, которое загораживало обзор, — сказала Марго. — Я вам говорила об этом позавчера.
— Помню, Маргарита Анатольевна. Остальные свидетели утверждают то же самое — или просто твердят, что ничего не видели.
— Те холмы, правда, были далеко. Мы до этого во дворе отмечали, а на поляну вышли в футбол поиграть.
— Мы это видели. От места вашей игры до гор и столбов ЛЭП ещё метров десять-пятнадцать. Да и примерное время смерти Антона Сергеевича — около десяти вечера. На улице темнеет, видимость ухудшается.
— Валя, — прошептала я, помотав головой.
— Валя? — переспросил парень. — Вы имеете в виду Валентина Малькова, хозяина дачи?
Я кивнула, не зная, как сформулировать мысль. Но к счастью, молодой следователь продемонстрировал догадливость, чем навёл на мысль, что продвижению его карьеры способствуют отнюдь не красивые орехового оттенка глаза.
— Я так понял, вы намекаете на Валентина и его мать? Мне ясен ход ваших рассуждений, Екатерина Семёновна: Мальковы, как владельцы дачи, проживающие там, должны были первыми заметить аварию. Но это ещё не всё. Как вы верно подметили, про увлечение вашего мужа знали все, в том числе Валентин. И опять он, как местный житель, главный подозреваемый!
— Мать Вали как-то странно выразилась! — вскричала я, вспомнив. — Что-то вроде «ваш муж больше не вернётся»… Потом оказалось, она имела в виду другое…
— И последнее, — сцепив пальцы в замок, майор вытянул их и в упор посмотрел на меня. — Многие ваши коллеги предполагают, что вы давно нравитесь Валентину как женщина.
Я почувствовала раздражение — и одновременно отчаянный ужас.
— Это обычные слухи, — поспешил ответить Тим. — Знаете, как в коллективах бывает — фигню несут про любого. Подозревают в любовных связях, тайных романах…
— Знаю, Тимофей Львович. Но всё-таки, Екатерина Семёновна, позвольте услышать ваш ответ.
Я вздохнула.
— Согласна с Тимом. Лично я поддерживала с Валей только формальные отношения. Каких-либо однозначных шагов он в мою сторону не делал.
— Но почему вы сразу назвали его?
— Уважаемый… ээ… следователь, — перебил нас Тим. — Может, у меня воображение разыгралось, но складывается чувство, что вы сейчас Кате хотите приписать тайные отношения с Валей. А потом ещё вывернуть, что это она мужа на смерть отправила, чтоб соединиться с любовником.
Моё сердце сжалось от ожидания возможного последствия Тиме за столь дерзкий выпад. Однако парень вполне миролюбиво ответил:
— Каких только версий не бывает. Но в любом случае сразу скажу: даже если кто-то — Валентин или ещё кто — знал про лужу и провод и специально отправил туда Антона Сергеевича, этого уже никто не докажет. Только если… Екатерина Семёновна, ваш супруг не сказал вам случайно, кто подсказал ему про холмы?
Я помотала головой.
— Впрочем, это бы всё равно не помогло… И мы не можем ничего предъявить Мальковым. Даже то, что они могли знать про кабель, потому что и мать, и сын утверждают, что ночевали в московской квартире, а в посёлок прибыли рано утром. Въезд со стороны улиц, не леса — сорванный кабель там невозможно было заметить. То, чего они видели или не видели — нельзя доказать. Про остальных — так же. Да и если предположить, что некто заинтересованный на самом деле сообщил вашему мужу про место, и это услышали — подозреваемый легко отвертится, что он ничего не знал, и предъявить ему будет нечего. В связи с этим предупреждаю — дело, скорей всего, будет закрыто, а смерть Бирюченко пойдет как несчастный случай. Ещё раз сочувствую вам. Но, может быть, раз вам, кроме Мальковых, некого подозревать — так оно и есть?
Поднявшись, он протянул мне визитку.
— Если появится, что ещё сказать — звоните.
Как только мы проводили его до прихожей, я, закрыв за ним дверь, повернулась к друзьям.
— Ну что…
— Постой, — Тим, подойдя к глазку, заглянул в него, и, удостоверившись, что Стрельцов ушёл, сказал:
— Вот теперь можно говорить.
Марго едва заметно покачала головой.
— До сих пор не переношу ментов. Как вспомню их морды протокольные, брр! Кстати, детка, я уже и забыл твоё отчество!
— Ага… А тебе вообще официальное обращение не идёт.
— Ладно, — дрожавшим голосом сказала я. Друзья моментально пресекли диалог. В прихожей воцарилась тишина. — Ладно. Пусть он говорит так. Но вы-то, агенты ноль-ноль-семь! Вы точно знаете, что с Антоном всё… не было случайно. Не бывает таких совпадений! И Валя… Он ещё и на кладбище себя странно вел. То есть он всегда застенчив, но вчера…
Я закрыла глаза от бессилия.
— Просто скажите. Я знаю, у вас не может не быть списка возможных подозреваемых. Скажите только одно: Валя туда входит?
Тим, встав рядом с Марго, многозначительно посмотрел на неё. Затем оба — на меня.
— Не будем врать тебе, Катя, — тихо сказала подруга. — Да.
— Но вовсе не по причине того, нравишься ты ему или нет, — вставил Тим. — Мы следили за ним ещё до смерти Антона.
Меня охватило необъяснимоечувство. Оно напоминало подавленность, только в разы хуже. Когда настолько хочется выть и кричать, но ты понимаешь, что это бессмысленно, и вся невыплеснувшаяся энергия уходит вовнутрь, придавливая изнутри вместе с комом проблем.
А их сейчас хватало. Помимо всего прочего, майор только что заставил меня заново пережить обстоятельства того вечера. Если изначально я думала, что смогу рассуждать о том, кто мог намеренно лишить моего мужа жизни — теперь оказалось, что нет. У меня вновь закружилась голова. Казалось, не то, что говорить, даже сохранять вертикальное положение требовало неимоверных усилий.
— Хорошо, — выдавила я. — Понятно.
И прежде, чем друзья успели сказать что-то ещё, я, стараясь не шататься при ходьбе, чтоб снова не упасть и не вызвать у всех панику, отправилась в свою комнату.
Глава 21
Все следующие дни до воскресенья я вставала с кровати, только чтоб сходить в туалет либо умыться. На остальное не оставалось ни сил, ни желания. Даже на то, чтобы принимать пищу. Это было похоже на состояние анабиоза — настолько приближено к нему, насколько в него вообще может впасть человек. Отвернувшись к стене, я сворачивалась в клубок и спала, либо просто смотрела в стены, в потолок, по сторонам, иногда принимаясь плакать. Когда становилось совсем невыносимо и требовалось срочно забыться, я доставала из-под кровати бутылку коньяка и глотала его прямо из горла, чувствуя, как горький вкус спирта пытается прижечь огромную кровоточащую рану внутри, подобно тому, как в Средние века лечили увечья. Эффект был примерно такой же: мнимоевременное облегчение и дальнейшие негативные последствия в виде похмелья с тошнотой, головной болью, а главное — никуда не уходящей пугающей пустотой, на месте которой ещё недавно был любимый муж и наше взаимное счастье. Я до сих пор не могла и не хотела принять, что этого больше не будет. Каждый раз я просыпалась с надеждой, что всё произошедшее за эти дни — не более, чем дурной сон, и сейчас я окажусь в своей спальне, рядом с Антоном, который, как обычно, обнимет меня, поцелует и посмеётся над тем, какой бред мне приснился. А потом мы вместе пойдём пить кофе и собираться на работу, радуясь новому дню.
Так было всегда — все годы брака и четыре года до свадьбы. И больше не будет. Из-за какой-то глупой, совершенно глупейшей случайности, которая забрала у меня мужа. В таком свете казалось уже не столь важным, подсказал кто Антону отправиться в смертельно опасное место или нет. Главным казалось одно — он ушёл туда, откуда больше не вернулся.
После смерти мамы семь лет назад мне тоже было трудно. Но когда люди умирают от болезни, это воспринимается более спокойно — хоть сама утрата и не менее болезненна. Другое дело — когда ещё минуту назад здоровый молодой человек на твоих глазах просто так становится трупом. Можно было кричать, обвиняя судьбу в несправедливости, бить стены, мебель, и задавать всему миру вопрос: «Почему? Почему вы отняли его у меня так нелепо и быстро?» Но ответов и оправданий я никогда не дождусь.
Хотелось спрятаться от всех, даже от себя, чтоб только ничего не чувствовать. Иногда — обычно в моменты после пробуждения от кошмаров и других снов об Антоне — моя кровать казалась мне слишком просторным и открытым местом, и тогда я отправлялась спать в ванную. После ночей, проведённых на дне белой эмалированной ёмкости в позе зародыша, у меня болела спина, да и всё тело, но это было не так уж важно. Гораздо хуже оказывались мысленные возвращения в тот вечер. Вновь и вновь сознание воспроизводило сцену, где тело Антона дернулось от высоковольтного разряда, и я, с трудом дыша от боли, каждый раз терзала себя: может, это я виновата, что отпустила его туда? Заметь я вовремя оборванный провод, он бы не погиб. Сразу же после этого я чувствовала горькую запоздалую злость: почему и другие ничего не видели? Почему в компании, где были Зина и Слава, не предупредили Антона раньше? Они ведь первыми разглядели кабель. Всего на секунду, до его рокового шага — и ничего бы не случилось.
Тим и Марго бывали здесь каждый через день. Помимо того, что один из них мог зайти и просто посидеть рядом, они ещё каждый день приносили мне еду, заставляя кушать буквально с ложки. Проглатывать пищу я заставляла себя с трудом — только из уважения к тому, кто это делал. Во время завтрака по причине совместного жительства это всегда оказывался мой папа. Я знала, что он и друзья, когда бывали здесь, постоянно перешёптывались между собой, с тревогой обсуждая меня. Выходя в ванную, я замечала, как при моем появлении они тут же обрывали разговор, а их косые взгляды продолжала чувствовать, даже поворачиваясь к ним спиной.
В воскресенье вновь приехали Саша и Гриша. Тогда я впервые с момента похорон вышла из дома, чтобы снова вернуться на кладбище: со дня смерти Антона прошло девять дней. Розы, оставленные мною,