уже завяли, но глиняный холмик земли был ещё свежим и рыхлым. Людей пришло значительно меньше, чем на похороны, зато они в основном были близкие. Там же, за столиком в беседке, мы и устроили небольшие поминки, где я наконец-то заставила себя поесть самостоятельно. Правда, немного — всего один блин и одну конфету. Но с чего-то нужно было начинать.
Людское общество, от которого я успела немного отвыкнуть, как показалось, дало мне небольшую толику сил. Однако вернувшись домой, я снова почувствовала желание замкнуться одной в своей комнате и не выходить из неё неопределённое время.
Кровать отозвалась знакомым скрипом. Растянувшись на ней, я уставилась в окно. Всё-таки удивительно: я съехала с этого помещения девятнадцать лет назад, но за прошедшие годы, что комнатка пустовала, она почти не изменилась. По крайней мере, мебель. Всё тот же небольшой шкаф в пространстве между окном и кроватью, а перед окном — старый письменный стол со стулом. Даже настольная лампа осталась старой — тяжёлая, с изогнутой ножкой и бронзового цвета подставкой. Образец конца девяностых, появившийся у меня в старших классах. Вот только шторы на окне сменились, да и тополь, выросший выше нашего пятого этажа, который при сильном ветре будил меня ударами ветвей в стекло, срубили. Пианино тоже давно продали, а от плакатов, когда-то висевших на шкафу, остались только едва заметные следы скотча.
После того, как я переехала в Москву, мама сделала из моей комнаты помесь хранилища и гостевой. Я знала, что в углу за изголовьем кровати стоят две большие картонные коробки — склад всех уцелевших вещей моей юности. Помню, как из любопытства заглядывала туда два или три года назад. Игрушек было немного: все более или менее приличные давно были розданы племянникам, а большинство выкинуты.
Сохранились игры с приставки «Денди», рабочий плеер с кассетами, два тамагочи, тетрис, растянутые пружинки-радуги, коробка с вкладышами от жвачек «Love is», старый ридикюль с бусами и заколками, коробка с фишками, а также потрёпанный плюшевый заяц, который мне на семилетие привезла из Москвы Лена. Ещё, помимо этого, там были кипы моих школьных дневников и тетрадей за разные классы, включая музыкальную школу.
Из коридора доносились голоса Саши и Гриши — братья о чём-то спорили. Мне было всё равно, о чём. Я перевела взгляд на потолок, где висела такая знакомая люстра с плафоном из трёх рожков, а затем повернулась на бок, вспоминая о том, как много лет назад, на этой самой кровати, я тоже страдала по Антону. Только тогда — от безответной любви к нему, а сейчас — из-за его смерти.
Тогда всё можно было изменить. Сейчас — нет.
Я услышала, как дверь отворилась. На секунду в комнату ворвался обрывок фразы Гриши, в шутку посылающего брата. Затем звук шагов, и всё стихло.
— Катюша, — узнала я голос Марго. — Мы… пришли забрать тебя домой.
Я не ответила. Через пару мгновений оба, подойдя, присели ко мне на кровать — та скрипнула под их весом.
А потом почувствовала, что меня гладят по плечу.
— Поезжайте без меня, — пробормотала я. — Здесь тоже мой дом. Со мной всё будет нормально.
— Милая, ты права, — раздался голос Тима. — Но там мы сможем быть ближе к тебе. Насчёт работы сама знаешь: когда ты выкинула с гроба цветы Гаврилюка, тот даже не крякнул. Наоборот, дал тебе длительный отгул. Если хочешь, он его продлит. А сейчас тебе нужны мы.
С горечью я повернулась. Как только моё лицо встретилось с их лицами, друзья оба помогли мне подняться и сесть на кровати.
— Я… не знаю, смогу ли вернуться в квартиру, — прошептала я, чувствуя, что к глазам подступают слёзы. — Как буду там находиться. Там всё будет напоминать о нём.
— Мы можем пока предложить тебе жить у нас, — сказала Марго, гладя меня по спине. — Но рано или поздно тебе всё равно придётся там побывать.
— Марго права, — кивнул тоже обнимающий меня Тим. — Бегать — это не выход. Поэтому существует и другое предложение — мы можем пока пожить у тебя.
Сморгнув слёзы, я вытерла глаза, шмыгнула носом и покачала головой.
— Спасибо, ребята. Но мне не хочется создавать вам ещё одни неудобства.
— Вы с Антохой купили хату не для того, чтоб ты избегала там находиться. Даже знай он, что с ним что-то случится — он не счёл бы это для тебя веской причиной скитаться и бомжевать. Смотри, тот свет от возмущения перевернёт, — заявил Тим.
Всё ещё плача, я невольно улыбнулась.
— Ещё представь, сколько лишних километров ты намотаешь, когда станешь ездить на работу отсюда и с работы — сюда. Сразу предвосхищение твоего возможного безумного плана!
— Всё-то ты угадал.
— Давай так: сегодня переночуем у тебя, — предложила Марго, приглаживая мои волосы. — А дальше — посмотрим. Останемся на такой срок, какой захочешь. Но если совсем будет невмоготу, тогда… Ладно, тогда и будем разбираться. Но я думаю, всё будет хорошо. Идёт?
Протянув свободную левую руку, она сжала своей ладонью мои.
Кивнув, я положила голову на плечо Тима, понимая, что уже завтра заверю друзей, что смогу оставаться одной. За эти дни они и так много сделали для меня, неловко было бы и дальше обременять их собой, своим состоянием и горем. К тому же я понимала, что сейчас должна сделать определённый шаг — начать учиться жить дальше. Навсегда от себя и от мира впрямь не сбежишь, где бы ты ни был.
И всё же от осознания, что рядом те, кому небезразлична моя судьба, на душе становилось легче. От того, что Марго и Тим были здесь, обнимали меня и говорили со мной, внутри у меня начала появляться уверенность, похожая на островок суши посреди океана: затопленный волнами боли, он вновь восстал из глубин. Пусть не такой, как и прежде, но уцелевший и непобедимый.
В итоге всё же вышло так, что ночь я провела в квартире Марго и Тима в Теплом Стане, на восьмом этаже многоквартирного дома, а к себе поехала на следующий день, твёрдо намеренная готовиться к выходу на работу — так я сказала друзьям. Произнести вслух то, что мне нужно ещё разобрать вещи Антона, я не смогла. Однако и Тим, и Марго поняли это по моему виду без слов.
— Милая, тебе точно не нужна помощь? — мягко спросил Тим, когда мы все трое сидели на кухне.
— Спасибо, но… да. Точно, — постаралась я кивнуть головой как можно увереннее.
— Хорошо. Подвезти тебя?
Я опустила голову. Бежевый «Фольксваген Тигуан» Антона, на котором мы прибыли на дачу Мальковых, был пригнан Гришей на своё место на парковке у нашего дома ещё на прошлой неделе. Моя собственная «Ауди А4 Б8» цвета металлик, приобретённая в своё время даже подержанной за немалый кредит, сейчас находилась там же. Теперь я стала хозяйкой обеих машин. Что я буду делать с «немкой» Антона? Наверное, придётся продать. Вряд ли кто-то из его братьев согласится забрать его себе…
— Хотя зачем спрашивать? Ты слишком культурная, опять ещё станешь нести «не хочу вам навязываться» и прочую хрень. Давай, собирайся с нами, — велел Тим. — Отговорки не принимаются.
Пришлось мне подчиниться. Так что меньше чем через полчаса, мы уже стояли у моего подъезда.
— Да, чуть не забыла, — едва мы вышли из машины, Марго, сидевшая до этого на заднем сиденье, полезла обратно и достала хозяйственную сумку, внутри которой я услышала характерное постукивание. Подойдя, она вручила её мне, обняла и прошептала: — От нас на всякий случай. Там вино и ещё одна штука покрепче. «Гленливет» — шотландский виски.
— Спасибо, — с невесёлой ухмылкой поблагодарила я.
— Катюха, не раскисай, — Тим тоже заключил меня в объятья, а затем похлопал по плечу. — Если что, свисти. Шучу, денег не будет. Лучше просто набери, напиши или крикни — услышим.
— Хорошо. Только в последнем случае сомневаюсь, что услышите. Мой крик не как в «Одиночестве любви» у группы Винтаж, — почему-то вспомнила я старый известный хит.
— О! Зай, ты слышала? Катька уже прикалывается. Значит, всё идёт путём! — обрадованно завопил Тим под энергичные кивки своей жены.
Когда друзья уехали, я повернулась к тёмно-коричневой подъездной двери. С тех пор, как я вышла из неё с Антоном в последний раз, прошло десять дней, но мне казалось, это было вечность назад. Очень давно, может быть, в прошлой жизни я шла с мужем по этому самому подъезду, ехала в этом лифте, стояла у двери нашей квартиры… И так же, как и сейчас, проворачивала в замке ключ — только в обратную сторону.
Вот я и дома.
Воздух в помещении казался затхлым, и можно было подумать, что здесь давно никто не бывал. Хотя сюда дважды заглядывала Марго: в первый раз она приезжала за документами, а во второй, меньше недели назад, за вещами.
Раздевшись, я прошла на кухню, налила в кружку воды и залпом её выпила. Затем, после минутного раздумья, отправилась в прихожую за переданным Марго пакетом. Лишь после нескольких бокалов вина я, отважившись, отправилась в нашу спальню. Хотя теперь мне придётся учиться говорить — «свою».
Я специально решила начать с самой «сложной» психологически комнаты — пока был запал, необходимо было со всем покончить.
Как ни странно, поначалу всё шло относительно легко. Джинсы, толстовки, футболки, костюм — всё это я с напускным холодом и спокойствием складывала и утрамбовывала в сумки, стараясь не обращать внимания на то, что некоторые вещи до сих пор хранили запах его одеколона.
Без жалости к себе. Вот так.
После повседневной одежды, белья и обуви в ход пошла зимняя. Куртка, пуховик, свитера с высоким горлом… На них его запаха не было. Постиранные после зимы и убранные в дальние уголки шкафа, они каждый год дожидались своего часа — нового наступления холодов, когда хозяин их снова наденет. Но в этом году они останутся бесхозными.
Когда дело дошло до бордового шарфа, который Антон приобрел в Осло во время нашей командировки в Норвегии, я поняла, что мои нервы сдают. Положив шарф и оставшийся завязанный пакет с хранившейся там тёплой вещью, я побежала на кухню, где, рыдая, допила остатки вина. Открыв вторую бутылку — уже виски, я сразу прихватила её с собой и стала дальше возиться с наследством мужа, периодически отпивая прямо из горла. Вскоре к имеющимся сумкам и коробкам прибавились ещё несколько: его средства гигиены, портфели и всякий хлам, что Антон хранил годами, считая нужным. Убирая в отдельный ящик чемоданы с образцами минералов и горных пород, я плакала, чувствуя одновременно нежность и злость. Испытывая сильно желание разломать всю коллекцию на месте, я всё же бережно убрала её и даже сделала сверху отдельную подпись.