Зато с ребёнком я говорить могла. Делать я это старалась и вслух — шёпотом, чаще всего в темноте. Я постоянно говорила своему крохе о том, как люблю его, и раз за разом убеждала, что с нами всё будет хорошо и я ни за что не позволю, чтобы с ним что-то случилось. Сама же я понимала: если этот урод Химик действительно попробует воплотить свой мерзкий план в реальности, я сделаю всё, чтобы уничтожить этого ублюдка. Даже если от этого будет зависеть моя жизнь.
Материнские чувства, знакомые раньше лишь понаслышке и которые я начала испытывать к ребёнку, пугали меня своей силой и поражали одновременно. На самом деле, оставалось лишь удивляться, насколько быстро я, ещё недавно старавшаяся отбросить даже мысли о существовании беременности, приняла его. Я, испытавшая вместо счастья шок и истерику с дальнейшей депрессией, когда узнала о своём положении, теперь стыдилась этой реакции. Ещё недавно я думала, что смогу остаться к нему равнодушной, но теперь лихорадочно вспоминаю все колыбельные, что когда-либо знала. Обещала себе, что буду воспринимать его всего лишь как плод, без всякой личной привязанности, но постоянно с замиранием сердца и нежностью жду, когда он снова толкнётся. Размышляю, будет ли он похож на меня, и если да — то чем.
Думаю о его дальнейшей судьбе. Трясусь, представляя его рождение в этом аду. Думаю о том, как мне не хочется отдавать его больному уроду. О том, что должна спасти его. Спасти нас.
На самом деле я привязалась к ребёнку раньше, чем думала — ещё когда упала, потеряв от дурноты сознание, и страшно боялась, что могла его потерять. Но этого не произошло. Ни тогда, ни раньше: этот псих с точностью рассчитал дозы иммуномодуляторов, чтобы не вызвать отторжение плода.
Я и сейчас постоянно за него тревожусь. Здесь, в подземелье, мы с ребёнком одни, и ближе него у меня никого рядом нет.
Меня явно нельзя назвать лучшей матерью (неужели слово «мать» теперь применимо ко мне?), но если я буду бездействовать, то стану худшей. Нет, просто отвратительной. Той, что не защитила дитя, позволив извергу его забрать.
Это означало, что без новых вылазок не обойтись.
От этой мысли лёгкие сжались, а желудок болезненно скрутился. С силой я закусила нижнюю губу, и тут же ощутила во рту привкус железа. Странная и несправедливая вещь — выбор. Болезненный и жестокий, он протыкал мою душу огромными острыми иглами. Чтобы дать себе и ребёнку шанс на спасение, мне придётся им рискнуть: ведь при самовольной отлучке с палаты существует вероятность получения травм. Данный опыт я получила ещё в первое время пребывания здесь. Почему и до последнего отвергала повторение его снова — боязнь повредить того, кто живёт во мне.
Но теперь…
Ребёнок снова толкнулся. Я тяжело вздохнула и обняла руками живот, невольно пытаясь защитить сына или дочь от своего страха и тягостного чувства в душе. Если решение, которое я принимаю, окончательное — следует перестраховаться и дождаться более позднего срока, чтобы в случае чего повысить шансы малыша на выживание. В том числе вне тела матери.
А ведь уже тридцатое декабря. Послезавтра Новый год.
Больше, чем сам праздник, я всегда любила его ожидание и подготовку к нему. Непосредственный момент — наступление полуночи — был радостным, но кратковременным, как вспыхнувший фейерверк. Однако и его я впервые в жизни я встречу в неволе. Без ёлки, веселья, а главное — близких.
«Год начинается с темноты и кончается темнотой. Тьма есть начало всего», — именно так недавно сказал Химик.
Следующая мысль пронзила меня, как ледяное копье.
«Возможно, наступающий год станет последним, который я застану в своей жизни».
Глава 23
На работу в НИИ я явилась к девяти. Полчаса перед выходом из дома пришлось потратить на тщательное замазывание перед зеркалом кругов под глазами. В шесть утра, когда проснулась — а точнее, очнулась, я ещё час пролежала в кровати почти без движения. Тогда у меня действительно не было уверенности в том, что смогу сегодня куда-то идти. Я даже подумывала продлить свой вынужденный отгул. Но постепенно, по мере пробуждения, ко мне приходило другое решение, и к половине восьмого я окончательно осознала: находиться в квартире ещё день, мучая себя воспоминаниями и сходя с ума, не выход. Гораздо полезней будет отвлечься. Поэтому я, выпив сразу две таблетки обезболивающего, накрасилась, оделась и перед тем, как выйти, постаралась оценить себя в зеркале прихожей. На первый взгляд всё было нормально. В связи с аномально холодным июлем, на мне был длинный плащ цвета незабудки, бордовый шарф и серая шапка. Никто из коллег не узнает и не поймёт, что две последние вещи принадлежали Антону.
В отделе я, придя в кабинет, села за стол и включила компьютер. Работу лучше всего начать с проверки почты. Насколько я помнила, уже должен был прийти ответ от редакции журнала «Клиническая патофизиология» насчёт публикации в нём моей научной статьи — они обещали прислать его после пятого июля, а сегодня было уже одиннадцатое.
Едва рабочий экран загорелся, в дверь раздался стук.
— Войдите, — ровным тоном ответила я, но внутри поднялось раздражение. Почему меня уже начинают беспокоить?
Это оказался Гаврилюк: как всегда полный, в своём необъятном халате. Вид у него был удручённый.
— Я получил твоё сообщение, Катя, что ты сегодня выйдешь на работу. Видел тебя в окно кабинета. Да…
— Если вы хотите сказать, что должна была сначала показаться у вас — извините, — бесцветным тоном произнесла я. — Я действительно собиралась сейчас идти к вам после проверки почты.
— Нет, нет, всё в порядке, — спешно заверил начальник. — Я просто хотел сказать — с возвращением. Нам всем не хватало такого сотрудника, как ты. Честно сказать, на той неделе лаборатория вообще осталась без руководства, и…
Я со вздохом кивнула. В отсутствие главного и ведущего научных сотрудников это было действительно так.
— Не подумай, что я виню. Конечно, нет, такое происшествие… — Пётр Владимирович откашлялся. — Ещё раз прости за напоминание. Дело в том, что я хочу сказать вот что.
Пройдя мимо моего стола, он уселся на небольшой кожаный диванчик слева от двери и взглянул на меня в упор.
— В связи с тем, что Антона… с тем, что случилось — я хочу временно назначить тебя исполняющей обязанности заведующего лабораторией. Мы потеряли предыдущего. И ты, как его непосредственный зам, а также квалифицированный ответственный работник, являешься основным кандидатом на должность. Почему сказал «временно» — чтобы ИО перевести в настоящего заведующего, потребуется время, да. Сразу не обещаю, сама понимаешь всю бюрократию.
Чёрт побери. Я совсем не думала о том, что лаборатории теперь нужен новый руководитель. Просто из головы вылетело.
— Знаю, ты кандидат наук, а не доктор, но… Антон был в той же степени. Хотя я уверен, за ним бы не заржавело. Он уже работал над докторской. Был талантливым парнем. К сожалению, судьба несправедлива, никто не мог такого предугадать… Но в плане исполнительности и интеллекта вы друг друга стоили. Ты будешь достойной заменой ему. Антон ещё будет гордиться тобой, там, — начальник поднял голову к потолку.
Это я и сама знала. Муж бы точно хотел, чтобы кто-то продолжил его дело. Особенно если это была бы я.
— Ну так как, ты согласна? По твоему лицу я вижу, что да.
И, получив моё подтверждение, Пётр Владимирович воскликнул:
— Отлично! Необходимые бумаги сейчас оформим. Кстати, тебе как удобней — остаться в своём кабинете или перейти в бывший Антона? Я могу тебе его предоставить.
Я представила, как сижу в кресле Антона, пользуясь мышью компьютера, и мои отпечатки пальцев постепенно заменяют его — если они сохранились.
— Спасибо за предложение. Я пока останусь тут, — ответила я.
Как бы то ни было, в кабинет мужа мне всё равно придётся зайти — забрать его личные вещи. Но не сегодня. Вчерашнее далось мне слишком тяжело, и мне нужно будет накопить новых моральных сил, чтобы совершить подобное снова.
В обед я с тяжёлым сердцем отправилась в столовую. Выбрав самый дальний столик, я уселась туда, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Проходя вдоль ряда, я кожей ощущала, как люди смотрят на меня, оглядываясь вслед.
Удовольствия от получения пищи не было — лишь чувство необходимости.
Тыкая вилкой в пресные на вкус макароны, я не испытывала ничего, кроме подавленности и тоски. Поэтому, так и не доев порцию, я отправилась к себе, по дороге пытаясь разобраться в чувствах. Люди вокруг по-прежнему куда-то спешили, занятые своими делами. Казалось невероятным, что жизнь продолжается — вот так просто. Я словно оказалась вне времени — сторонним наблюдателем за его обыденным ходом, сама при этом застрявшая только в одном миге. Даже то, что и я начала работать, есть в столовой, ходить по коридорам НИИ, делая вид, что всё хорошо, походило на иллюзию — так наверняка вело себя моё астральное тело, спроецированное в реальный мир.
«Конечно, без тебя теперь всё не так. И мир не тот. Он более серый, без красок и смысла».
На втором этаже я, перед тем как возвратиться в кабинет, решила посетить санузел. Тот располагался рядом с лестницей, ведущей на третий этаж. Извечный путь к кабинету Антона, который теперь останется болезненно-тёплым воспоминанием.
Помещение, стены и пол которого были отделаны голубым кафелем, изначально проектировалось как совмещённая душевая и туалет для сотрудников. Позже, когда решился вопрос о ненадобности в данном месте душа, отведённая под него часть превратилась в импровизированную кладовую, а скорее — в чулан, где уборщицы хранили ведра, швабры, тряпки и чистящие средства. С помощью стены из гипсокартона комнату разделили на две неравномерные половины, но в чулан можно было попасть лишь через туалет — пройдя в небольшую дверь, проделанную в левой части перегородки. Это создавало определённые неудобства: для человека, решившего справить нужду и закрывшегося в туалете, существовал риск столкнуться с тем, кто не успел выйти из чулана. В связи с этим создалось правило: тому, кто использовал кладовую, было необходимо оставлять дверь открытой. Однако казусы, хоть изредка, но случались. Вот и сегодня без этого не обошлось. Покончив со своими делами, я услышала за стенкой постукивание. Странно — сейчас не время для уборки. Мысленно выругавшись, я решила не сталкиваться с неизвестным визитёром и тихо ретироваться, не создавая неудобства ни себе, ни ему.